Анастасия Вербицкая - Дух Времени
Раздалось пение, нестройное, негромкое… Мгновенно булочная была заперта. К окнам прильнули любопытные.
Вдруг пение оборвалось, перешло непосредственно в оргию странных звуков… Гиканье, крик, женский плач, вопль исщта, хриплое проклятие, стук копыт, лязг оружия, зловещий свист…
Казаки смяли гордость демонстрантов. Знаменосец упал первый под копыта лошадей, за ним курсистка… Где-то раздался одинокий выстрел. С диким гиканьем, с пиками на перевес, мчались казаки по людским телам.
Толпа шарахнулась в паническом ужасе с панелей и повернула назад, все давя и опрокидывая на своем пути…
Тобольцев тщетно старался устоять против этой волны. Его унесла толпа, стиснула и еле живого втолкнула в переулок. Он потерял шапку, разорвал пальто… Отирая пот с лица, он прислушивался, что говорили чуйки[207], столпившиеся за углом.
– Тоже припомнят ему это в свое время… подожди! – говорил седой купец в сапогах бутылкой, в кафтане. – Не все терпеть… Ответ когда-нибудь дашь…
– Что барин? Никак помяли тебя? – сочувственно обернулись они к Тобольцеву.
– Крови-то, крови! Батюшки! – вопила покрытая шалью прислуга, вырываясь из валившейся в переулок новой людской волны.
– Где кровь?
– На углу… ой, царица небесная!… На углу студент… мальчик совсем… голова разбита…
– Мертвый? Господи!..
Тобольцев так и рванулся вперед. «Где он? Ради Христа, помогите, братцы! – обратился он к чуйкам. – Пока его полиция не подобрала, донесем его вот тут, близко…»
Это была страшная картина. Земля была усеяна неподвижными телами, словно после сражения. Всюду чернели сбитые фуражки. Снег, смоченный кровью, таял, обращаясь в коричневую, зловещую грязь. Слышались стоны, вопли… Некоторые подымались и стояли на коленях, пробуя раны на обнаженной голове. Другие сидели, дико озираясь, не приходя в сознание… Кто-то полз к панели, очевидно, со сломанной ногой.
Казаки исчезли, но полиция, озверевшая и растерявшаяся, гнала толпу, которая, влившись в переулки, словно замерла на месте… Отхлынет и надвинется… Отхлынет и надвинется… Молчаливая, сосредоточенная… Подымались на цыпочки, через головы глядели на улицу… Губы были сжаты, лица бледны… На углу две курсистки и санитар-медик отымали у городового полумертвого студента. Он был без шапки, ранен в череп. По щеке ползла тонкая струйка крови. От шинели остались одни лохмотья. Сломанная ударом нагайки рука неестественно подвернулась как-то.
– Черти!.. Нехристи, проклятые! – говорил кругом простой народ. – Его в больницу надо, а его в участок тащат!.. Кончается… Неужто не видишь?
– Аль креста на тебе нет? – причитала какая-то баба в поддевке, повязанная большим ковровым платком.
Другая плакала.
– Сердечный мой… Какой молоденький!.. Православные… И за что это его так? И у него небось мать есть?..
Воспользовавшись моментом нерешительности у городового, толпа отбила умирающего. Тобольцев подозвал извозчика и вскочил в сани с другим студентом. Раненого положили им на руки, поперек. Голова студента с тусклыми, полумертвыми глазами пришлась на плечо Тобольцева. Кровь смачивала бобер его воротника.
– Трогай, да осторожнее, – сказал Тобольцев, – вот тут, с Никитской, поверни в Брюсов!
Сани тронулись. Загадочно-молчаливая толпа сосредоточенно крестилась вслед.
XV
В квартире Засецкой стоял гул.
Были тут пожилые люди и молодежь. И все взволнованные, все потрясенные обсуждали это событие и горячо спорили. Мятлев говорил: «Какая нелепость все эти демонстрации!.. Кому нужны все эти жертвы?» – «Да, выходить на убой без оружия, конечно, безумие!» – возражал адвокат. – «Позвольте, во имя чего их сейчас изувечили? Что выиграли они?» – «Ваше сочувствие…» – «О, извините!.. Это слишком дорогая цена за наше сочувствие… Откровенно говоря, я осуждаю это безумие… эту гибель молодой жизни… России силы нужны, люди, знания… А не эти экзальтированные выходки…»
Засецкая жадно прислушивалась и соглашалась со всеми.
Тобольцеву невольно бросилась в глаза одна девушка с перевязанной головой, с бледным и острым лицом.
Он узнал ее. Она шла рядом со знаменосцем, и Тобольцев видел, как она упала под копыта лошадей.
– По ней все проехали, можете себе представить! – говорил Тобольцеву Мятлев. – И все ребра целы, и ничего не сломано. Только рана на голове… неопасная… Когда её сюда привезли без памяти, мы думали, она не встанет… Убита… А она, видите, на ногах!.. Только, по-моему, она ненормальна…
– Иванцов! Вы тоже тут? – удивился Тобольцев.
– Конечно! Как мог бы я не быть среди моих товарищей? – усмехнулся он. – Я шел в первом ряду…
У него был ужасный вид. Правая рука разбита и вывихнута. Один глаз, по которому пришелся удар нагайкой, почернел, закрылся и вздулся. Через лоб шел кровавый шрам. «На всю жизнь отмечен, – горько говорил он. – Бог с ним, с глазом, коли пропадет! Лишь бы рука уцелела…»
Засецкая подошла, взволнованная.
– Какой ужас!.. Что мне делать с этой девушкой? Видите, у неё голова перевязана… Говорят, её жених нес знамя и его убили на её глазах…
– Кто говорит?
– Все… И, кажется, она не в себе…
– Может быть, только опасно ранен?.. Где он?
– Отвезли в частную лечебницу какую-то… Отбили… Поговорите с ней, ради Бога, Андрей Кириллыч! Ах, вот она…
Девушка подошла к Тобольцеву, глядя на него «взглядом безумной Офелии», подумал он невольно. Вся она, с этими блуждающими и горящими глазами, с тонкими губами резко очерченного рта, с острым подбородком и призрачно-белым лицом, была какая-то жуткая…
– Послушайте, вы… – заговорила она, кладя цепкую руку на плечо Тобольцева. – У вас такое лицо… Вы, наверно, нам сочувствуете… Окажите мне услугу…
– Что вы хотите? – ласково спросил Тобольцев и взял её холодные как лед руки.
– Дайте мне револьвер… Ради Бога, дайте!..
– Зачем? – Он увел её к дивану, в гостиную, и сел рядом. – Что вы, бедненькая деточка, будете с ним делать?
– Ради Бога, дайте!.. Я уж знаю что… Я не могу жить спокойно… Мне надо отомстить… Ведь вы знаете, что его убили?
– Нет, это ещё неизвестно… Хотите, я съезжу по всем больницам и разыщу его? Дайте мне его имя… И ваш адрес…
– Адрес?.. Нет, я не вернусь домой! Я не хочу сейчас попасть в их руки…
– Где же вы будете эту ночь?
– Я? – Она оглянулась блуждающими глазами. – Не знаю где…
Тобольцев встал.
– Ну хорошо… Я вас свезу к себе… Полежите у меня на квартире, пока пройдет ваша рана. У вас лихорадка… А я вам привезу все сведения…
Она задрожала всем телом, взглянув на окна.
– Нет, нет, – успокоил он. – Мы поедем, когда стемнеет… Теперь лягте…
