Анастасия Вербицкая - Дух Времени
Она ни на секунду не отходила от матери, пока ей ставили пиявки на затылок. Соня же боялась войти к умирающей и рыдала в гостиной.
Тобольцев поднял все и всех на ноги, чтоб спасти тещу.
– Если она умрет, и я умру, – сказала ему жена. – Меня убьет совесть!
Двое суток Минна Ивановна была между жизнью и смертью. На третьи сутки доктор сказал: «Будет жить…».
Катерина Федоровна крикнула, схватила руку доктора и припала к ней губами. Из глаз её полились первые слезы.
– Берегите себя! – сказал ей доктор. – Вы кормите, вам нельзя волноваться…
Но разве это было возможно?
В семье Тобольцевых настал, по его выражению, «маленький адик». Младенец вопил, как недорезанный: днем и ночью, получая от матери отравленное горем молоко… Но в первый раз Катерина Федоровна осталась холодна к его крику. Вся энергия, весь пыл её души были направлены к тому, чтобы спасти мать. В уходе ночью её сменяли Тобольцев и Таня, которую он пригласил ходить за больной. Таня оказалась такой чудной сиделкой, что через неделю покорила суровое сердце Катерины Федоровны.
А Соня ни разу не вошла к матери, пока она была между жизнью и смертью. Она созналась Тобольцеву, что у неё такой непобедимый ужас перед смертью, что она даже на умирающую боится глядеть.
Наконец опасность миновала.
– Но не скрою от вас, – сказал доктор Катерине Федоровне, – её сознание никогда не вернется…»
– Боже мой!!
– Не плачьте!.. Не терзайтесь напрасно. Теперь это – малое дитя… Мозг её дремлет… Ей нужно сладкое… Балуйте ее… Она недолго протянет…
Катерина Федоровна рыдала безутешно.
XII
Тяжелые дни настали для семьи Тобольцевых. Черные крылья смерти ещё веяли над Минной Ивановной. Она лишилась языка и одной руки. Идиотская улыбка не покидала её лица, оживлявшегося только при виде еды и лакомства. Пришлось нанять ещё сиделку, которая кормила её и ходила за нею, как за младенцем. Но Катерина Федоровна не переставала относиться к больной с такой же нежностью и высокой любовью, как будто мать могла ещё узнавать её и ценить её ласку.
Часто Катерина Федоровна высылала из комнаты больной сиделку и по-старому садилась у ног матери на табурет. «Мамочка… милая, милая мамочка!» – вырывался у неё вопль, когда она, схватив руки старушки, глядела полными отчаяния глазами в её лицо, тщетно ища в нем следов её угасшей души: «Простите меня!.. Верьте, мамочка, что я ни минуты не хотела вас огорчать… Верите ли вы? Прощаете ли вы меня?»
– А-ла-ла-ла… – без конца и смысла неслось в ответ.
Она приникала лицом к рукам матери и рыдала долго, страстно, пока не уставала плакать.
И она полюбила эти мучительные часы наедине с безумной больной. Она верила, вопреки разуму, что где-то, в глубоких безднах Бессознательного, поглотивших индивидуальность её матери, эта душа ее, хоть и подавленная, чувствует «хоть одним краем» её безграничную скорбь, её раскаяние, её тоску об угасшем «я» дорогого существа. И эта мысль давала Катерине Федоровне силу жить по-старому… Зато отношения с Соней были ужасны.
– Я видеть её не могу! – говорила Катерина Федоровна мужу. – Она отняла у меня мать, отняла у Души моей покой… Если бы не её лживость и распущенность, этого горя не случилось бы… Ах, молчи! Не защищай ее… И не жалей! Она того не стоит…
Соня давно сбежала бы, если б не страсть к Тобольцеву. Эта страсть заставляла её глотать все унижения и оттягивать назревавшую развязку день ото дня. Тобольцев был с нею теперь невыразимо нежен.
Соня часто плакала на его груди, и эти сцены кончались поцелуями, от которых высыхали слезы в прелестных глазках. Но в такой напрягавшей все нервы атмосфере даже дивный характер Тобольцева стал неровным. Соня это почувствовала первая. Он стал рассеян и нетерпелив. Как-то раз он сказал ей: «Соня, ты решила игнорировать Катю? Я не разбираю вопроса, кто из вас виноват. Но она – здесь хозяйка. Ты не хочешь сделать к ней навстречу хоть один шаг?»
Соня побледнела, и ноздри её дрогнули.
– Ни за что!
– Почему же? Она любит тебя по-старому, я в этом уверен. Она только слишком настрадалась.
– Нет! Нет!.. Я сама её ненавижу!
– За что?! – поразился Тобольцев.
Соня упрямо молчала… Он пожал плечами и вышел из комнаты. А она разрыдалась. Она не могла ему простить, что он думает только о жене.
Не прошло и месяца, как Соня объявила Тобольцеву, что она приглядела себе комнату и на днях переезжает.
– Вот как! С кем же ты будешь жить?
– Что за вопрос? Одна, конечно…
– А почему бы тебе не жить… с Таней, например?
Лицо Сони передернула злая усмешка.
– Благодарю покорно! Я никогда не дружила с женщинами. Особенно с такими… передовыми…
– Ха!.. Ха!.. Это Таня передовая? Бог с тобой, Соня! Я был бы спокоен за тебя. Таня – хороший человек!
Ее глаза сверкнули.
– Прошу не беспокоиться!.. Я не полоумная и, слава Богу, на своих ногах стою…
Она ненавидела Тобольцева в эту минуту. Она надеялась, что он будет её удерживать. А если нет, то все-таки он поймет всё удобство их встреч при этих новых условиях. А он… подкидывает ей Таньку! Эту противную девку, с которой у неё ничего нет общего…
– А что скажет на это Катя?
– Ах, мне все равно! – крикнула Соня и заплакала.
Но Тобольцев видел так много слез кругом, что чувствительность его уже притупилась.
Он никак не ожидал, что это известие так расстроит его жену. Любовь Катерины Федоровны к сестре вдруг вспыхнула с прежней силой.
– Это невозможно, Андрей! Я не отпущу ее!..
– Почему? Да и фактически ты этого не можешь сделать. Она почти совершеннолетняя.
– Она погибнет! Удержи ее… Поговори с ней…
– Что за нелепость, Катя?! Если она так не приспособлена к жизни, что погибнет, как только переступит порог нашего дома, то на неё надо махнуть рукой! Не такое теперь время, чтоб нянчиться с лишними людьми.
Она гневно закричала:
– Тебе легко так говорить! Не твоя сестра. А я за неё перед Богом отвечаю и перед своей совестью… Стыдно, Андрей!.. Я не ожидала этого от тебя…
Бледная, подавленная, она вошла в комнату Сони.
– Соня… Что я слышу? – мягко заговорила Катерина Федоровна, подсаживаясь на диван. – Неужели к моему безысходному горю о маме ты хочешь прибавить мне новое – разрыв с тобой? Чем я заслужила такую обиду? Почему ты хочешь уйти?
Соня была застигнута врасплох. Тиская мокрый от слез платок и не глядя на сестру, она призналась, что жить здесь тяжело. На все расспросы, однако, она молчала.
– Боже мой! Тяжело жить в семье! Если б год назад мне сказали, что так случится, я бы не поверила… – Она вдруг заплакала. Соня глядела на нее, потрясенная.
– Я не держу тебя… Ты не маленькая. Я только прошу: подожди хоть полгода! Маме не долго жить… Легко ли тебе будет думать потом, что тебе не было подле, когда она умирала?
