Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ
Оксана хихикнула, но сдержанно, косясь одним глазом на начальственную дверь:
— Это как?
— Элементарно. Рвать и метать — учатся на курсах кройки и шитья. Так, а что же мне делать? Мне с шефом поболтать нужно.
— Оксана! — раздался внезапно грозный голос шефа. — А Татьяна Леонтьевна у себя?
— Нет, — доложила та, нажимая кнопки, — нет, сидит со мной в приемной, вас ожидает.
— Так что ж ты… — укорил голос. — Татьяна Леонтьевна, заходите.
* * *Мишка вытащил Трояновского на прогулку, но даже благодатная прохлада, опустившаяся на утомленный жарой город в эти дни, ласковый легкий ветерок, цветущие парки и прелестные девушки не радовали страдальца. В конце концов они вернулись обратно, на службу, к вящей радости Ларисы, которую уже замучили вопросами, когда можно встретить в этом заведении руководящих особ. Впрочем, к плодотворной работе на благо фирмы Трояновский все еще не был готов. Он поминутно отвлекался от бумаг, продолжая тему, которую был готов развивать до бесконечности:
— Я поверить не могу, что она так меня за нос водила. У нее глаза такие ясные…
— Филин большеокий, — закивал Касатонов, понимавший, что другу больше всего нужно выговориться, выплеснуть обиду.
— Помнишь, — в который раз спрашивал Андрей, — я тебе говорил, что у Сергеича видел женщину, ну жутко на Татьяну похожую. Я ее спрашивал даже тогда. А она, значит, поиздевалась надо мной. Она-то меня тогда точно видела. И по телефону со мной говорила, как из дому. В голове не укладывается, зачем ей это?
— Сдуреть с этими бабами можно, — соглашался Мишка. — Одна явно ваньку валяет, вторая — вообще играется. И год вроде не високосный. Слушай, а может, это все-таки не она?
— В том же самом кафе, с той же самой подругой! — завопил Андрей. — Ты что, не слышал, что я тебе говорил?
— А енот был? — невинно осведомился заместитель.
— Оставь ты эти свои дурацкие шуточки. Знаешь, Мих, так противно, что вообще никого видеть не хочется.
— А все потому, что ты слишком серьезно ко всему относишься. Особенно к женщинам. С ними так нельзя. Я тебе об этом когда еще говорил.
— Я себя виноватым чувствовал, не знал, как ей сказать про Маришку. А теперь я могу поступать как хочу. Она ничуть не лучше. Но сначала я посмотрю ей в ее невинные глаза. Ах, какая цаца, непонятая своими предыдущими мужчинами! Так и немудрено. Я ее тоже понять не могу!
— Стоило такой монолог говорить, Гамлет! — внезапно прервал его Михаил, и Трояновский удивленно на него посмотрел, не ожидая, что друг настолько понимает, что происходит у него на душе. — Скажи проще — хочу видеть ее, стерву, мочи нет. А я тебе отвечу: если так хочется, то чего ты мне тут мозги компостируешь? Иди к ней. Иди.
— Думаешь, нужно?
— Ты без нее просто извелся. — И Мишка оттянул пальцами уголки глаз. — Сын самурая потерял лицо. Вечны лишь рожки да ножки.
— Язва ты, — смеясь, сказал Андрей.
— Давай, давай, катись!
— Я пошел?
Мишка замахал на него руками, как на назойливое привидение, и Трояновский, будто того и ждал, — исчез за дверью.
Через минуту в кабинет заглянула удивленная Лариса:
— Куда это он с такой скоростью? И с таким счастливым лицом? Что происходит в этом несчастном заведении?
— Наукой доказано, — важно пояснил Касатонов, — что несчастные в личной жизни особи не умеют добывать себе банан и кокос. Посему их надо железной рукой загнать к счастью, и тогда они снова станут продуктивны, прогрессивны и плодовиты.
— Особенно — последнее, — сказала скептически настроенная секретарша.
* * *— Знаешь, — Бабченко подпер щеку пудовым кулачищем, — в голове не укладывается, плюс еще эти твои секреты. Тайны, понимаешь, Мадридского двора. Долго ли сдуреть?
— Секреты не мои, — механически поправил Варчук, — потому я вам их открыть не могу. Хотите — верьте на слово, не хотите — я пошел.
— Пошел он! — возмутился Павел. — Единственный человек, у которого мозги нормально варят и который хоть что-то в этой каше понимает, видите ли, пошел. Далеко, позвольте узнать?
Николай наконец притянул к себе давно предложенный стакан с неразбавленным виски (какой русский человек станет разбавлять драгоценную жидкость?) и осторожно пригубил. Чуждый светских условностей, Бабуин почитал «Джонни Уокера»[15], а уж для особо привередливых гостей держал полный бар, включая глубоко непонятный ему самому ядовито-зеленый абсент, который — как он искренне полагал — пить вообще нельзя, это французы над нами поиздевались, а мы и поверили; и — специально для себя, для серьезных случаев — бабушкин чистый как слеза самогон. Вот эту тайну он доверчиво и открыл собеседнику:
— Самогончику хочешь?
Варчук слегка покачнулся, но удар выдержал:
— Нет, спасибо.
— Хороший самогон, домашний. Мне бабушка делает. Фирма! — И жалобно почти попросил: — Ну хоть что-нибудь объясни мне.
— Все, что мог, я уже рассказал, — сдержанно ответил Николай. — Учтите, что я еще и не все знаю.
— Тогда мы можем долго пытаться составить слово «вечность» из имеющихся в наличии букв «о, п, а, ж», — заключил Павел.
— Не совсем, — сказал Варчук. — Вот поэтому-то я и пришел к вам. Мне нужна помощь…
— И безоглядное доверие, — прибавил Бабуин. — Давно меня так не плющило. Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь. Но помни, майор, я делаю это только потому, что так или иначе все сходится на Тотошке… на Татьяне Леонтьевне то есть, я хотел сказать. И если ты этим просто пользуешься, то я тебя достану из-под земли. Это понятно?
— И даже логично, — сказал Варчук. — Но слушать все равно скучно. И злит.
— Это потому что ты злой, — авторитетно пояснил олигарх. — Я бы тоже злился на твоем месте, может оскорбился бы даже. Но мое дело — тебя предупредить, а твое — выслушать. У нас обоих другого выхода нет, согласен? А если бы я тебе не доверял, такого разговора вообще бы не было.
— Только потому и не выплеснул вам в… лицо это виски, — кротко заметил Николай.
Кабинет огласился рыкающим хохотом.
— Свой человек! — одобрил Бабченко. — Но давай ты больше никогда мне этого говорить не станешь.
— Согласен, — быстро закивал Варчук. — Мы боксируем в разных весовых категориях, и у меня против вас никаких шансов. Я уже думал.
Они чокнулись, как два старых друга, и Николай внезапно увидел теплую улыбку, притаившуюся во взгляде несокрушимого олигарха — дружескую, беззащитную, добрую. Он удивился. До сих пор он считал, что так может улыбаться ему одними глазами только его единственный друг — Юрка Сахалтуев.
