Элина Самарина - Сепсис
Дверей в ванную было две: одна выходила в коридор, другая — в спальню. Из этой второй вышла Светка: сучоночка, прошмандовочка. Нагая, прекрасная, волнующая. На лице ее застыла улыбка: но какая-то испуганная, затравленная. Но Серый этих нюансов не замечал. Прядь его вспотевших густых волос упала на лицо. Опершись на локоть, он наливал шампанское Светке, коньяк себе. Прикрывая свою наготу — тоже что-то новое и тоже прошедшее мимо внимания Серого, — она легла рядом с любовником и тревожно вглядывалась в его сильную спину. Повернувшись к ней, он протянул ей бокал и, не дожидаясь Светки, быстро вылил коньяк себе в рот.
— Ну, пей же скорей! — Голос его осип. — Смотри, как мы созрели! — Он откинул простыню, показывая степень возбуждения.
— Дай мне дольку ананаса. Закусить, — тоже сипло попросила Светка.
— Никаких ананасов. Закусишь клубникой. Смотри, какой плод! Такого ни в одном «Перекрестке» не найдешь. — Он снова хохотнул и уселся на подушку, подталкивая руку с бокалом ко рту Светки. — Ну пей же, скорей, дурочка, смотри, какая закусь тебя ждет!
Четыре сильных руки охватили его одновременно. Одна рука накрепко залепила ему рот.
Светка немедленно юркнула с постели в ванную. В ту самую ванную, откуда и вышли трое мужчин. Двоих, держащих его — крепко, намертво держащих! — Серый не знал. Третьим же был Дикий. Самый близкий корефан Буры. Серый уже все понял. Понял, что его сейчас убьют. Понял, что катушка его жизни на размоте. С особой болью понял он, что сдала его Светка! Эта неблагодарная блядь, курва, Светка, которую он с помойки поднял, баловал, нежил, его сдала.
Неторопливо, смакуя момент, Дикий вытащил из кармана плаща футляр. Из футляра достал блеснувшую желтым штуковину. Кусок арматуры, но только позолоченный: Серый ведь так любит рыжье! Удобно приладив к ладони, Дикий улыбнулся, подмигнул Серому и воткнул золотую железку в правый глаз. В тот же, в который засадили Буре.
— Увидишь Буру, передавай ему привет. Если встретитесь.
Боль, невообразимая, охватившая разом все тело, пронзила Серого. Пробив хрупкую преграду, штырь вошел в мозг. Бесшабашно, развязно, грубо, разрушая тонкие, неприспособленные к такой жестокости ткани. В последнем конвульсивном движении Серый с удесятеренной мощью выгнул свое тело, отбросил насильников и выдал вопль — не звериный, но и не человеческий. Это был крик Тарзана. На большее жизненных сил не хватило: Серый еще раз дернулся и сник.
Секьюрити в смежной комнате — как ни гремел телевизор — услышали этот ор. Насмешливо переглянулись: кончил наш Сергей. Сейчас спать будет. Значит, можно прекратить эту пытку децибелами.
За их спинами открылась дверь. Один из охранников был занят пультом — уменьшал звук, второй же — Шураня — медленно и без интереса повернул голову. И тут же во лбу его образовалась дырка. Небольшая, аккуратная, из которой тут же потекла ручейком кровь. Второй же охранник даже не увидел своего убийцы: пуля пробила ему шейный позвонок и вылетела, разворотив нос. Оба они остались в кресле. В естественных позах спящих.
Дикий, выключив свет в спальне, подошел к окну и о чем-то негромко сказал в телефон. Через минуту увидел подъехавшую к углу машину.
— Все, ребята, уходим! Светка, ты особенно не загружайся. Все это вещи. Предметы. Это херня! Главное — бабки. А бабки у тебя теперь есть. Сейчас мы тебя отвезем к Пирожку. Там тебе уже готов билет на Домодедовскую птичку и бабки. Как и обещал я.
В машине Рудик продолжил свой инструктаж:
— У себя в Самаре… или как там твой город — Самарант, что ли? Ты там дыши тише — ну то есть не болтай. Если где — что: ничего не знаю, никого не видала. Мы тебе алибу заготовили незыблемую. Солидную. Ты сегодня с 9 часов утра сидишь в камере вот в этом отделении милиции. Смотри, вот мы проезжаем. По протоколу задержания, тебя отпустили в двадцать два тридцать и сразу отвезли в Домодедово. Запоминаешь?.. Вроде депортировали тебя из Москвы. Против воли твоей. Дернули тебя, мол, за нарушение паспортного режима. Мусор уже там ждет. Он подтвердит, что сам тебя сопровождал. Догоняешь?
— Да, конечно, — посиневшими от всего увиденного и пережитого губами прошелестела Света. Хотя больше половины из того, что сейчас говорил этот Рудольф, она не поняла.
Поглядывая с усмешкой, Рудик похлопал ее по колену:
— Ты сейчас меня слушала, но еще не растворила, что я тебе базарю. Ладно, сеструха. Пирожок в курсе. Он тебя вразумит… Вот и приехали. А вот и сам Пирожок… Будь, сестренка! Больше в Москву не приезжай. Не для тебя этот городишко. Живи в своей Самаре… или… Никак не могу запомнить твой город… Да хрен с ним! Мне оно нужно? — рассмеявшись, он открыл дверцу. Причем сделал это с некоторой галантностью: мизинец услужливой руки был кокетливо отставлен в сторону… Той самой руки, которая сорок минут назад вогнала позолоченный штырь в мозг Серого.
* * *Прошло почти десять лет. Алексей стал успешным дельцом, а Влада — успешно поддерживала огонь семейного очага. Подрастали сыновья — Никита и Данил. Словом, счастливая семья.
Все счастливые семьи счастливы одинаково? Нет. Эта была счастлива по-особенному. Это была семья, в которой все семь «я» не растопыривались, а были устремлены в сторону любви. Каждый из десяти лет не остужал, а только обострял их чувства, наполнял новыми оттенками, нюансами.
Любовь Влады к детям, как тепло камина, — была ровной, согревающей, уютной. Алексея же любила она яро, истово, опаляющее. Такая любовь, как всякая гипербола, обычно бывает присуща только скоротечным связям. Ни один материал не в состоянии выдержать длительное время такой накал. А в их семье эта ярая страсть не ослабевала. Вот уже десять лет.
И Алексей трепетно хранил этот негаснущий огонь любви. Из всех сил старался угодить своей Владе, ублажить ее, баловал без границ.
У кого-то бывают в жизни отсветы счастья, у кого-то — полосы. Жизнь Влады была солярием. Она купалась в солнечных лучах любви. И даже ревность, этот червь, не мог омрачить их романтичной любви.
Конечно, не идиллией была их жизнь. И у них случались конфликты, ссоры. Но не перерастали они во вражду, а заканчивались, как правило, страстным примирением на широкой и очень выносливой кровати.
* * *— У тебя двойка! — Влада потрясала дневником, словно уликой. — Что с тобой творится? Ты скатываешься, Никита!
Разделываясь с компьютерным монстром, сын азартно манипулировал мышкой и едва ли слышал возмущенные реплики стоящей рядом матери.
— Ник!
— Ну что?! — Он гневно сдвинул брови.
— Обратите на меня внимание, Ваше Величество!
— Ну, мам, я же сейчас проиграю! — с растяжкой огрызнулся Никита.
