Мэри Стюарт - Не трогай кошку
Так я решила для себя, и это казалось мне правильным.
Но теперь, когда я оказалась здесь одна, в этой темной церкви, невозможно было больше обманывать себя. Я пришла не просто на всенощную. Я пришла для чего-то своего. С какой-то странной, тревожной смесью ожидания, вины и надежды я хотела при помощи моей таинственной силы здесь, в этом месте, узнать, откуда приходили и куда возвращались все Эшли, попытаться «прочитать» то послание, которое воспаленный мозг Джонатана Эшли силился передать мне: «Скажите Бриони... Скажите ей. Моя маленькая Бриони, будь осторожна. Опасность».
На полпути к алтарю я остановилась. Существуют разные способы общения с душами умерших, и мне вдруг показалось, что темнота – это неправильно, в темноте есть привкус чего-то такого, о чем нельзя просить в церкви. И я решила зажечь освещение у алтаря. Испытывая чувство вины за то, что собиралась сделать, я поставила урну на ступени алтаря. Слабый отсвет из восточного окна позволял рассмотреть огромные кувшины с лилиями – призраки, несущие неуловимый запах. Я знала, что их принесли из поместья. Роб и викарий вдвоем каждый год выращивали их к Пасхе... И опять памятная с детства атмосфера обволокла меня, я повернулась и пошла прочь из алтаря в ризницу, где были выключатели.
Эта дверь тоже не была заперта. Я толкнула ее, нащупала на стене выключатель и нажала. Ничего. Я щелкнула снова. Ничего. Я попробовала остальные три на щите – ничего.
Все это заняло лишь несколько секунд. Мой ум был занят другим, и я заметила, но не зафиксировала в сознании, что в ризнице свежо, ее наполняют звуки деревьев и крики грачей, как и сам церковный двор, а бумаги на столе викария колышутся от ветерка. Как только я поняла это, два листа слетели на пол. Одновременно мои глаза уловили другое движение, и от этого кровь болезненным толчком прихлынула к сердцу. Дверь в ризницу оставалась открытой, и в темноте за ней двигалась какая-то другая темнота. Высокая фигура в длинных просторных одеждах. Потом дверь захлопнулась, щелкнул американский автоматический замок. Листы бумаги с шелестом упали на пол. Единственными звуками было потрескивание старого дерева в ночи да перезвон башенных часов, отбивающих три четверти. Только еле видные в темноте бумаги на полу подтверждали реальность увиденного. Открытая дверь, исчезающая фигура казались не более чем негативом какого-то сновидения, который отпечатывается, когда очнешься ото сна.
Я с трудом глотнула, стараясь успокоить гулко бьющееся сердце. Таинственная фигура в темной церкви?
Чепуха. Это годится для дешевого романа. Монахини, древние замки, тайные ходы – атрибуты мелодрам, высмеянных Джейн Остин в «Нортенгерском аббатстве». Мы же смеялись, когда психиатры исследовали видение Роба Гренджера в этой самой церкви. Мое привидение, конечно, было тем же самым – любая выходящая из ризницы фигура в длинных одеждах, естественно, напомнит викария. А неработающие выключатели? Несомненно, мистер Брайанстон решил, что на ночь лучше выключить общий рубильник. И вероятно, подумала я, если я доберусь до рубильника, он окажется поднятым, а мистер Брайанстон, увидев непогашенный свет, тут же вернется.
Я нажала на все выключатели – в ризнице, алтаре, на ступенях к органу. Когда я опустила рубильник, вся восточная часть церкви озарилась светом. Я постояла, прислушиваясь, но не услышала возвращавшихся шагов. Подняв с пола бумаги, я быстро осмотрела ризницу. Никаких признаков беспорядка. Я положила листы на стол рядом с аккуратно прижатыми чернильницей книгами, напоминавшими приходские, и заметила, что эти листки представляют собой приходские счета – несомненно, они остались здесь до ближайшего собрания совета. Я подождала еще немного, прислушиваясь, но не было слышно ни звука.
Выключив все огни, кроме освещения алтаря, я пошла в темный западный конец церковного нефа и села. Огни мягко озаряли голубой ковер и темно-коричневые лилии, золоченые головы ангелов, поддерживающих подбалочники. Медленно, как пыль, на церковь оседала тишина.
В жизни бывает такое, что остается и должно оставаться тайным. Но я должна рассказать, что произошло тогда между мной и неизвестным в темной церкви Всех Святых. Кажется, у меня было смутное чувство, что моя попытка открыть здесь свое сознание вызовет какое-то действие, но сами святые, видимо, считали иначе. То, что я испытывала раньше и чего ожидала теперь, так и не пришло. Ничего, кроме тишины.
Я встала на ноги и пошла к ризнице включить свет, но вдруг дверь отворилась, и в церковь вошла таинственная фигура в длинных одеждах.
Викарий. Как я и думала, викарий – прозаическая фигура в сутане и с блестящими очками на носу. Тем не менее я чуть не упала в обморок от страха, прежде чем осознала, кто это, и робко подошла к нему.
– Милое дитя мое! Это вы! Я еще утром понял, что вы приедете. А сейчас шел в свой кабинет и, увидев свет, решил заглянуть, кто здесь. Я испугал вас?
– Да, я даже вздрогнула. Извините, что я снова вытащила вас сюда, мистер Брайанстон. Надеюсь, вы не возражаете, что я явилась вечером? Утром я вернусь, как и говорила вам, но я – я хотела оставить здесь урну на ночь. Я собиралась позвонить вам и предупредить, пока не уехала в Вустер. Вы не возражаете?
– Что вы, что вы! Приходите, когда вздумается, церковь никогда не заперта.
Он снял очки и стал рассеянно протирать их рукавом сутаны. Это был человек в преклонном возрасте, с зачесанными назад с высокого лба седыми вьющимися волосами, круглым лицом с гладкой по-детски кожей и длинной верхней губой. У него была нривычка смотреть поверх сползавших на кончик носа очков. Его дальнозоркие серые глаза увеличивались толстыми стеклами очков в золоченой оправе. Сколько я себя помню, он всегда жил в Эшли. Брайанстон был вдовец, и поговаривали, что жизнь его стала гораздо спокойнее с тех пор, как его амбициозная и заботливая жена отошла в лучший мир. Миссис Брайанстон рассматривала Эшли не более как ступеньку в продвижении по службе, она видела себя в городе, а мужа – настоятелем собора, и туда с непреклонной силой движителя земли и светил она толкала своего кроткого спутника, который не ждал от жизни ничего лучшего, чем то, что уже нашел в Эшли и других своих приходах – Уан-Эше и Хангманс-Энде. Но пятнадцать лет назад он похоронил супругу в церковном дворе и теперь, несомненно, пребывал в неизменном покое, счастливо перемещаясь из церкви в сад и обратно, от воскресенья к воскресенью ласковым голосом читая проповеди по подозрительно пожелтевшим страницам и снабжая весь приход рассадой из садов поместья, которыми заведовал. Они с моим отцом хорошо ладили и редко спорили о чем-либо более духовном, чем шахматы. Правда, я слышала, как папа говорил, что вера мистера Брайанстона – из камня, на котором может быть основана любая церковь. Как бы то ни было, викарий вполне устраивал Эшли, как и Эшли устраивал его. Теперь в церкви он говорил со мной о смерти моего отца не так, как мистер Эмерсон – с неуверенной деликатностью, а утешал, так сказать, профессионально. Однако викарий не отрабатывал утешение как ежедневную норму, он как будто в самом деле чувствовал заботу не только о моем отце, но и обо мне самой.
