Татьяна Корсакова - Алое на черном (сборник)
Когда они наконец выбрались на поверхность, в лесу царила глухая, беспросветная ночь. Дед замер, прислушиваясь.
– Туда! – сказал, крепко ухватив Саню за руку. – К ведьме он пошел, к матери своей. Плохо это. Очень плохо. Хоть бы успеть…
По лесу шли медленно. Саня видел, дед еще не оправился от ран и держится из последних сил. До плохого места осталось совсем ничего, когда тишину нарушил топот копыт. Не успели они нырнуть в кусты, как мимо, выбивая из прожаренной солнцем земли столбы пыли, промчалась лошадь с седоком. Ефимка! Летел он так, будто за ним гналась стая чертей, нещадно стегая лошадку плетью.
– Скоро уже. – Дед вышел из укрытия, сказал строго: – Санька, об одном тебя прошу, что бы ты ни увидел, что бы тебе ни примерещилось, оставайся в стороне. Я все сделаю сам. Ясно тебе?
Саня молча кивнул, в душе надеясь, что дед точно знает, что нужно делать.
Луна показалась из-за туч в тот самый момент, когда они вышли на лесную полянку. Увидев растерзанные тела двух красноармейцев, Саня почти не испугался, испугался он другого… В темноте, то тут, то там, зажигались желтые огоньки… Волки медленно, но неуклонно брали их в плотное кольцо.
– Вот и все, Санька, – сказал дед устало. – Ты прости меня, внучек…
Волки подошли близко, так близко, что Саня чувствовал смрадный запах, доносившийся из их щерящихся пастей, видел каждую ворсину на впалых боках, мог протянуть руку и коснуться поблескивающих в лунном свете клыков.
Уже скоро… Саня зажмурился…
Волки медлили. Грозный рык вдруг перешел в заискивающее, почти собачье поскуливание. Саня открыл глаза. Волки, все как один, припали к земле, на брюхах отползали от них с дедом, образуя живой коридор из своих тел.
– Чувствуют, твари… – В голосе деда слышалось облегчение пополам с безмерным удивлением.
– Что они чувствуют? – спросил Саня шепотом.
– Власть над собой чувствуют. Пойдем, не тронут они нас, не бойся.
– Подожди, дед.
Саня застыл над мертвым красноармейцем, прислушиваясь к непонятному, но настойчивому чувству, рождающемуся где-то глубоко внутри, присел на корточки, пошарил рукой по земле.
Нож, дедов подарок, сам лег в ладонь, будто ждал своего законного хозяина. Будто звал. Нашелся!
– Так всегда бывает. – На плечо легла тяжелая дедова ладонь. – Они особенные, всегда возвращаются к тем, кому служат. Пойдем, нет времени.
Саня сунул нож за пазуху, уже не обращая внимания на волков, побрел за дедом.
Странный зеленый свет он увидел первым. Свет рвался в ночное небо, окутывал старые ели густым туманом.
– Теперь тихо! – велел дед. – И не бойся ничего.
Он не будет бояться. Он уже взрослый, а коленки дрожат не от страха, а от слабости…
На поляне было светло как днем. Свет шел от какого-то длинного ящика, доверху заполненного золотом. Саня не сразу понял, что это гроб. И даже когда понял, испуганно отказывался верить. Рядом с гробом, на краю разрытой могилы, лежал скелет в истлевших черных лохмотьях. Ведьма…
На затылок успокаивающе легла дедова ладонь. Усилием воли Саня отвел взгляд от мертвой ведьмы, посмотрел вверх, туда, где в зеленом мареве над землей парила его мама. Распущенные волосы, босые ноги, закрытые глаза. Спящая… Омороченная… Только бы живая!
– Живая, – шепнул на ухо дед. – Дай мне свой нож.
Расставаться с ножом не хотелось, но Саня послушно вложил костяную рукоять в протянутую руку.
Чудо стоял перед старым дубом, спиной к ним. Казалось, он молился, только вот слова молитвы были непонятные, как записи в черной дедовой книге. Каждое последующее слово звучало громче предыдущего, с каждым словом мама поднималась все выше над землей, а в мертвых глазницах ведьмы вспыхивал синий огонь.
– Пора! – Дед перекрестился, со всей силы швырнул нож.
Нож растаял в темноте, чтобы уже через мгновение по самую рукоять войти в спину Чуда.
Чудо не упал, как упал бы любой на его месте, медленно обернулся, полыхающими синим глазами заглянул прямо в Санину душу. Бьющий из гроба свет померк, мама упала на землю. Саня бросился было к ней, но дед не пустил.
– Потом! Помоги мне!
Он подходил к упавшему на колени Чуду, как к смертельно раненному, но все еще очень опасному зверю, на ходу разматывая обернутую вокруг пояса колодезную цепь. Одно неуловимо быстрое движение – и цепь удавкой захлестнулась на Чудовой шее. Дед затянул петлю, Чудо захрипел.
– Держи крепко! – В руки Сане легли концы цепи. – Я сейчас.
Саня и глазом моргнуть не успел, как Чудо оказался привязан к дереву.
– А теперь уходи! – велел дед. – Не нужно тебе это видеть. – Из старого кожаного кисета он высыпал на ладонь какой-то серый порошок.
– Думаешь, одолел меня, Лешак? – Глаза Чуда светились недобрым светом, а улыбка была похожа на оскал. – Думаешь, за тобой правда?
– Думаю, что Андрей зря тебя тогда отпустил. – Дед сыпанул порошок под ноги Чуду. – Ты не человек, и никогда им не был.
– А ты прав – я не человек! – Чудо вытянул шею, всматриваясь во что-то за их спинами. Лицо его окаменело, живыми на нем оставались только глаза.
Привязанная на краю поляны лошадка вдруг испуганно заржала, попыталась взвиться на дыбы, а потом, оборвав привязь, вместе с телегой рванула вперед, прямо на лежащую на земле маму…
Отчаянный Санин крик заглушил хохот Чуда и волчий вой…
…Мама умерла. Не требовалось быть знахарем, чтобы это понять. Лошадиные копыта и тяжелые колеса сделали то, что не успел сделать Чудо.
Дед оттащил кричащего и вырывающегося Саню от тела матери, коснулся ее окровавленного виска, обернулся к Чуду.
– Это ты! – В голосе его слышались громовые раскаты.
– Это я! – Чудо осклабился. – Я мог дать ей вечную жизнь, а теперь она сгниет в земле!
– Вечную жизнь?! – Дед встал с колен, подошел к дереву. – Зое? Или вон ей?! – Он кивнул на груду истлевших костей.
– Она моя мать!
– Видишь этого мальчика? – Дед с жалостью посмотрел на плачущего Саню. – У него тоже были отец и мать, а теперь, погань, он сирота!
