Пенелопа Дуглас - Испорченный
Пристегнув ремень безопасности, она устремляет взгляд на свои колени и молчит.
Рика выглядит расстроенной, и, похоже, дело не во мне.
– Почему ты плачешь? – спрашиваю я, стараясь сделать вид, будто мне все равно, ответит она или нет.
Ее подбородок дрожит. Она кладет руку на шею и касается свежего шрама, оставшегося после аварии, в которой всего пару месяцев назад погиб ее отец.
– Девочки смеялись над моим шрамом, – так же тихо отвечает Рика. Затем она переводит взгляд на меня, в котором плещется боль. – Он действительно настолько уродливый?
Я смотрю на шрам, чувствуя, как во мне закипает злость. Я бы заставил этих девчонок заткнуться. Но я подавляю свои эмоции и пожимаю плечами, притворяясь, будто мне плевать на ее чувства.
– Он большой, – отвечаю я, выезжая со стоянки.
Рика отворачивается. Ее плечи поникают, и она печально опускает голову.
Твою мать, такая сломленная.
То есть, да, она недавно потеряла отца, а ее мать тонет в собственном горе и эгоизме, но каждый раз, когда я вижу Рику, она напоминает перышко, которое унесет малейшим дуновением ветра.
Смирись уже. Слезы тут не помогут.
Она продолжает сидеть молча и кажется такой маленькой по сравнению со мной, ведь мой рост уже практически перевалил за метр восемьдесят. Хоть Рика и не коротышка, но она как будто растаяла и вот-вот совсем исчезнет.
Я качаю головой, вновь проверяя время на телефоне. Проклятье, я опоздал.
Вдруг слышится автомобильный гудок. Я быстро поднимаю взгляд и вижу стремительно приближающиеся ко мне горящие фары.
– Черт! – ору я, ударив по тормозам и дернув руль в сторону.
Рика шумно вздыхает, схватившись за дверь, а я замечаю машину, остановившуюся посреди узкой дороги. Впереди еще один автомобиль. Внезапно вильнув, он уносится прочь. Я резко торможу у обочины, отчего наши тела подаются вперед, натягивая ремни безопасности.
– Господи! – рявкаю я, наблюдая за женщиной, опустившейся на колени прямо на дороге. – Какого черта?
Задние фары второй машины становятся все меньше и меньше. Убедившись, что сзади никого нет, я открываю дверцу, вылезаю наружу и слышу, как хлопает пассажирская дверь.
Я подхожу ближе к разделительной полосе и замечаю, над чем склонилась женщина.
– Поверить не могу, что этот говнюк просто уехал, – негодует она, обернувшись и посмотрев на меня.
На дороге лежит пес, еле живой, скулит и с трудом делает быстрые, поверхностные вдохи. Из его живота течет кровь, я даже внутренности вижу.
Он небольшой, похоже, какая-то разновидность спаниеля. Мне становится тошно, когда я слышу его тяжелое дыхание.
Пес задыхается.
Тот мудак, который умчался отсюда, должно быть, его сбил.
– Может, девочке стоит остаться в машине? – спрашивает женщина, глядя на Рику, стоящую рядом со мной.
Но я даже не смотрю на нее. Почему все так нянчатся с ней? Моя мать, мой отец, Тревор… Из-за этого она только становится слабее.
Дети этой женщины, сидя в машине, зовут ее. Опустив взгляд на пса, вижу, как он дергается и продолжает скулить.
– Вы езжайте, – предлагаю я женщине, кивая в сторону ее машины. – Я попробую найти ветеринара.
Она смотрит на меня, отчасти недоверчиво, отчасти признательно.
– Ты уверен? – уточняет она, взглянув на своих детей.
Я киваю.
– Да, увозите детвору отсюда.
Она поднимается, с сожалением смотрит на собаку. Вижу, как заблестели ее повлажневние ресницы. Потом женщина разворачивается и садится за руль, крикнув мне:
– Спасибо!
Я жду. Когда автомобиль трогается с места, поворачиваюсь к Рике.
– Иди в машину.
– Я не хочу.
Прищурившись, огрызаюсь:
– Сейчас же.
Ее наполненные слезами глаза смотрят на меня в отчаянии, но все же она отворачивается и торопливо отходит к «гелендвагену».
Опустившись на колени, я кладу руку псу на голову, ощущая под пальцами мягкую шерсть, и осторожно его глажу.
Его лапы дергаются, пока он надрывно дышит. От хрипов, доносящихся из горла бедняги, перед глазами у меня все расплывается, а сердце больно бухает в груди.
– Все хорошо, – говорю я тихо, чувствуя, как слеза скатывается по моей щеке.
Беспомощность. Я ненавижу это чувство беспомощности.
Закрыв глаза, поглаживаю пса по голове, потом медленно опускаю руку ниже, к шее…
Затем обхватываю пальцами его горло и сдавливаю так крепко, как только могу.
Пес дергается, его тело слабо дрожит, борясь из последних сил.
Но сил у него почти не осталось.
Мое тело напряжено, все мышцы горят. Я сжимаю челюсти, стараясь продержаться еще одну секунду.
Всего одну секунду.
Зажмуриваюсь. В горле ком из-за слез.
Он опять дергается и… наконец-то… обмякает, жизнь покидает его.
Я прерывисто выдыхаю и убираю руку.
Твою мать.
Желчь подступает к горлу, срабатывает рвотный рефлекс. Меня едва не выворачивает наизнанку, но я заставляю себя размеренно вдыхать и выдыхать, подавляя тошноту.
Просунув руки под пса, поднимаю его, чтобы отнести к машине, однако, едва повернувшись, останавливаюсь. В нескольких метрах от меня стоит Рика, и я понимаю, что она все видела.
Она смотрит так, будто я предал ее.
Я отвожу взгляд, набираясь решимости, прохожу мимо нее и несу собаку к багажному отсеку «гелендвагена».
Кто она, мать ее, такая, чтобы меня судить? Я сделал то, что должен был сделать.
Достаю полотенце из своей спортивной сумки (я приехал за Рикой сразу после тренировки) и кладу на него пса. Достав еще одно полотенце, вытираю руки, потому что они в его крови, а потом накрываю тканью собаку и захлопываю заднюю дверь.
Сев на свое место, завожу машину, в то время как Рика распахивает пассажирскую дверцу и плюхается на сиденье, не сказав мне ни слова.
Я газую, сжимая руль. Ее молчание сопоставимо по громкости с оскорблениями и упреками моего отца.
Я поступил правильно. Пошла ты. Мне плевать, что ты думаешь.
Я тяжело дышу, с каждой секундой злясь все сильнее.
