Терри Лоренс - Заложник любви
Охранник встал по стойке смирно, когда лифт дернулся и замер. Двери растворились с шелестом, до жути похожим на звук выстрела пистолета сорок пятого калибра с глушителем. Солдат ткнул дулом винтовки Нику в грудь:
— Выходите.
Ник оказался в коридоре, стены которого из соображений гигиены были покрыты кафельной плиткой. По потолку убегал вдаль ряд голых лампочек.
Дуло винтовки заставило его отступить назад несколько шагов.
— Я требую встречи с мисс Хэннесси, — его слова издевательским эхом отразились от стен безлюдного коридора и бумерангом вернулись к нему, — немедленно.
— Ник! — из глубины коридора, как из преисподней, прозвучал тоненький, исполненный отчаяния голосок Конни.
Ника развернуло в сторону, откуда доносился голосок. Как в кошмарном сне, он увидел ряд обитых оцинкованным железом дверей. Одна из них была приоткрыта. Он бросился к ней и настежь распахнул ее.
— Конни!
Она сидела на скамейке, прикрепленной к стене двумя цепями, и зажмурила глаза, как будто лампочка на потолке, одетая в сетку, стала слишком яркой.
— С тобой все в порядке? — он почувствовал желание встать на колени и прижать ее к своей груди, но не мог сдвинуться с места.
На Конни был шикарный костюм с рядом золоченых пуговиц. В таких костюмах принято встречаться с президентами. Ее светло-розовый наряд был единственным пятном, оживляющим покрытие белым больничным кафелем стены.
Она сидела, скромно сдвинув колени и сложив руки на груди. В глазах ее не было страха, но в них не было и жизни.
— Конни!
— И здесь он провел четыре года!
Ник с огромным трудом заставил ноги повиноваться и приблизился к ней. Его прикосновение к ее руке осталось незамеченным, а голос ее зазвучал ни тихо, ни громко, ни зло, ни весело.
— Куда его дели мятежники, Ник?
— Когда они впервые захватили столицу, то, по всей видимости, продолжали содержать его здесь.
— В глухой комнате без окон! А после второй революции, когда правительство вернуло Капитолий?
— Вот тогда, скорей всего, мятежники и прихватили его с собой в горы.
— Где он сейчас? Ты думаешь, в горах ему лучше, чем в этих казематах?
— Сколько времени ты уже находишься здесь? — он взял ее за плечи, но она продолжала смотреть на него остекленевшими глазами.
— Премьер-министр сказал, что я могу осмотреть камеры и сама убедиться, в какой чистоте и уюте он содержался.
— Ты спустилась сюда по собственной воле? И тебе не пришло в голову, что они в любой момент могут захлопнуть за тобой дверь и сделать тебя еще одним заложником?
Им еще не поздно это сделать! Опомнившись, Ник резко замолчал. Сейчас ей не нужны были пустые наставления. Ей нужно было выбраться отсюда. Нервы у него были натянуты, во рту сухо.
— Мы идем домой!
— Хорошо бы, — сказала она еле слышно и положила голову ему на плечо. — Я хочу уйти отсюда вместе с тобой.
Он повел ее по коридору в направлении лифта. Охранник закинул винтовку за плечо и нажал на кнопку. Пока лифт подымался, Ник представлял себе, с каким удовольствием он бы воспользовался ремнем винтовки и задушил бы охранника.
— Ник?
Он осознал, что слишком крепко сжал руку Конни и сделал ей больно.
— Извини.
Двери с шелестом распахнулись. Пятьдесят шагов по мраморному полу отделяли их от главного входа. Тяжелая дверь заскрипела, когда Ник с трудом открывал ее. А может, ему показалось и этот звук издали его натянутые до предела нервы?
Когда они наконец оказались на улице, на них накатились волны раскаленного воздуха. Ник вытер платком выступивший на лбу пот.
— Отведи меня в отель, — произнесла Конни таким далеким голосом, что Ник едва узнал его.
Конни смотрела на пятнистые обои своей комнаты, а перед ее глазами продолжали стоять белые кафельные плитки камеры. Они были такими белыми и чистыми, что ей тогда пришло в голову, что стены камер мыли из шланга каждый день. Она до сих пор ощущала запах дезинфекции, а в ушах у нее стояли молчаливые крики и стоны узников, которые в разные времена слышали эти стены.
— Дорогая, — голос Ника прозвучал нежно и проникновенно, когда он присел на краешек кровати, пытаясь заглянуть в ее не успевшие еще ожить глаза.
— Вот такой маленькой была его камера, — Конни прошла восемь шагов, — Такой же маленькой, как этот ковер на полу перед кроватью.
— Я видел ее.
А Конни все ходила и ходила по ковру, меря его шагами и рассказывая Нику, что с ней приключилось, переходя при этом от отчаяния к гневу.
— Я должна была обратиться к премьеру! Я не могла просто сидеть и ждать у моря погоды, — она вздохнула. — Почему я делюсь всем этим с тобой? Потому что ты единственный человек, который мне хочет помочь.
Ник поправил постель, но она оставалась еще взвинченной до предела и не хотела прилечь.
— Ты мог не заметить, но никого и никогда я не была так рада видеть, как тебя, когда ты появился в дверях камеры.
— Я тоже, — он поднял стакан с джином и отхлебнул глоток.
Если даже Ник и не спас ее жизнь, он спас ее рассудок, предоставив ей возможность выговориться.
— Ты умеешь слушать, — сказала она ласково.
Ник уже знал ее историю наизусть, и каждый раз, когда он рисовал в памяти Конни, сидевшую на скамейке в камере, это отзывалось в его груди болью и еле сдерживаемой яростью. Он налил ей стакан джина, который прихватил в ресторане по прибытию в отель.
— Выпей глоток. Это поможет тебе расслабиться.
— Расслабиться?
Ее неожиданно острая реакция на его слова, вылившаяся в крик, повергла Ника в замешательство. Она сложила руки на груди, пытаясь унять охватившую ее дрожь.
— Я только что побывала в камере, в которой мой отец провел четыре года! Вдумайся! Долгих четыре года!
Ник обнял ее.
— Извини, я не должна была на тебя кричать.
— Кричи, ори, можешь даже стукнуть, если тебе от этого станет легче.
Она посмотрела ему в глаза.
— Тогда, на приеме, ты заставил меня съездить тебе по лицу.
— По-моему, ты немного перестаралась, — он потрогал пострадавшую щеку.
— Почему?
— Они могли не воспринять это легкое касание всерьез и обо все догадаться.
— Но это же лишено смысла! Я уверена, что они восприняли пощечину так, как и должны были воспринять.
Ник ласково потрепал ее по подбородку.
— Если кто-нибудь заподозрит, что я влюблен, это страшно повредит моей репутации. Обычно мои любовные интрижки кратковременны, сумбурны и мелки, как здешние лагуны. На этом острове никто не воспринимает меня серьезно, поэтому все были бы шокированы, узнав, что я могу быть серьезным.
