Чарльз Вильямс - На мели
– Что вы так осуждающе смотрите, я и сама прекрасно знаю, – накинулась на него миссис Осборн.
– Что именно?
– То, что мои ноги лежат на кофейном столике.
– Los pies de la Senora Osborne estan en lamesa, – произнес он с монотонной интонацией говорящего попугая.
Она нахмурилась:
– И что это значит?
– Ноги миссис Осборн лежат на столе. Надо полагать, фраза из разговорника. А что, если мы потолкуем о ваших ногах утром?
– Капитан, мне кажется, вы меня не одобряете, не так ли?
– Я об этом не думал, а что, это имеет значение?
– Конечно имеет. Вы разве не понимаете, что я могу перерезать себе вены от отчаяния?
Ингрем ничего не ответил, подумав, что глупее разговора представить невозможно. Дамочка не так уж напилась, чтобы все вокруг ломать и крушить, поэтому, если она немного проветрится, ему удастся уйти без скандала и отель не будет разнесен. Вряд ли стоит гадать, с чего это ее так разобрало. Может, он не уловил намека, когда она попросила заказать им места в отеле, но ему и в голову не пришло, в чем тут дело. Если этой красотке захотелось, так сказать, немножко поразвлечься, она могла бы найти кого-нибудь и получше, при ее-то внешности. В таком городе, как Нассау, полно более молодых и привлекательных мужчин. Скорее всего, дамочка ожидала, что он станет ее домогаться, а она ему даст от ворот поворот. Но у него и мысли такой не возникло. “Да, старею”, – подумал Ингрем. Или, как она его упрекнула, он ее не одобряет. Что ж, действительно, она ему не очень нравится. Наверное, в этом-то и разгадка: женщина почувствовала его неприязнь и обиделась, хотя трудно понять почему. Эта зеленоглазая красотка выглядит весьма самоуверенной и не производит впечатление особы, придающей значение мнению окружающих.
Миссис Осборн молчала, уйдя в свои мысли, казалось позабыв о его присутствии.
– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Ингрем.
Она плеснула еще рому в стакан:
– По поводу Холлистера. Капитан задумчиво прищурился:
– А в чем дело?
– Мне надо вас кое о чем спросить. Когда Холлистер нанимал вас для этой якобы работы, то ничего не говорил о том, что он врач?
– Нет.
– Вы уверены?
– Вполне.
– Только наплел, что он президент фирмы по производству лекарств? Да, все это вполне укладывается в схему.
Подозрения Ингрема, что женщина не настолько пьяна, как кажется, подтвердились.
– О чем это вы?
– Да все о медицине, – пробормотала миссис Осборн, как будто говорила сама с собой. – Его мамашу наверняка напугал тест на беременность.
– Вы его знаете, не так ли?
– С чего это вы взяли?
– Вы потратили больше тысячи долларов, чтобы пролететь с биноклем над “Драконом”, высматривая его.
– А может быть, я просто хотела что-то разузнать?
– Как вы считаете, кем был этот человек?
– Вас это не касается.
– Меня – нет, но вполне может заинтересовать полицию, вы об этом подумали?
– Плевала я на полицию. Если я лично должна заниматься поисками собственной яхты, пусть сидят и помалкивают. Говорю вам, у меня есть только кое-какие предположения.
– У него были похожие часы?
– Да, но это ничего не доказывает. Конечно, они необычные, но существуют не в единственном экземпляре.
– А как насчет моего описания внешности Холлистера?
– Подходит, как и к множеству других людей. Но есть одна деталь, которая кажется мне более важной, чем все остальное. Вы, наверное, удивились, почему он не захотел сам осмотреть яхту, а послал вас?
– Конечно.
– Дело в том, что его мог узнать старик Танго. Холлистер уже был на борту “Дракона”.
Ингрем согласно кивнул:
– Это резонно. Но зачем ему понадобилось его красть?
– Представления не имею.
– Кто он?
– Просто человек, с которым я была знакома. Его зовут Патрик Айве. Если, конечно, мои предположения верны.
– Он понимал что-нибудь в мореплавании?
– Кажется, немного. Мне известно, что он ходил на маленьких яхтах.
– Как вы считаете, мог этот человек управлять “Драконом”.., с чьей-то помощью, конечно? Ведь эта яхта – не игрушка.
– Об этом мне трудно судить, я мало понимаю. Патрик знал навигацию, он ведь был штурманом на бомбардировщике “В-17” во время войны.
– Этот человек просто напрашивался на неприятности, если не знал, как управлять судном таких размеров.
– Судя по тому, где мы нашли “Дракона”, он их таки получил. Вы действительно считаете, что Холлистер мертв?
Ингрем кивнул:
– Полной уверенности, естественно, нет, но мне кажется, что он утонул.
Миссис Осборн посмотрела на стакан:
– Согласна.
– Этот человек был врачом? – спросил Ингрем.
– Нет, – ответила миссис Осборн, не поднимая глаз. – Он занимался мошенничеством. Любил выдавать себя за врача, обналичивая фальшивые чеки.
– Похоже на него. У меня есть один из таких чеков.
– Это не предмет для коллекционирования.
– Слушайте, неужели у вас вообще нет никаких идей насчет того, зачем ему понадобилось красть яхту?
– Никаких, я уже говорила. Вам что, капитан, требуется заверенное нотариусом подтверждение?
Что ж, размышлял Ингрем, можно сказать, чтобы катилась со своей яхтой ко всем чертям, – такой легкий способ выйти из игры всегда имелся. Но это было бы признанием своего поражения, признаком неумения закончить начатое дело. И нечего зацикливаться на том, что она напилась, это глупо. Причем вполне возможно, что дамочка притворяется. Разобраться в таких тонкостях он не мог.
Ингрем вернулся в свой номер и улегся. Он долго лежал без сна, перебирая в памяти подробности разговора. Темное оказалось дело. Если предположить, что настоящее имя Холлистера действительно Патрик Айве, это все равно ничего не проясняет. Почему нашей красотке так хочется его найти или узнать, жив он или мертв? И зачем, о Господи, мошеннику и изготовителю фальшивых чеков понадобилось красть яхту, которая для него не представляла никакой ценности и которой он, вероятно, не мог управлять. С таким же успехом можно украсть, например, тротуар.
Ингрем проснулся в поту на сбитых простынях, подозревая, что во сне кричал. Включив свет и посмотрев на часы, он увидел, что едва минуло два часа ночи. Конечно, теперь его реже мучил старый кошмар, да и та жуткая картина раз от разу представлялась все менее ясной: уже не было того острого чувства вины, как будто он запаниковал и оставил Барни гореть, – дико вопящего, с ног до головы охваченного огнем, словно факел. Нет, Ингрем знал, что схватил его и перебросил через борт разбитого судна, хотя собственная одежда уже горела на нем, а кожа Барни оставалась на его перчатках. Было слишком поздно, друг был уже мертв, и никто не мог ему помочь. Теперь Ингрема мучило другое: страх и сомнение, сможет ли он когда-нибудь снова вдохнуть запах бензина на судне без того, чтобы его не вывернуло наизнанку?
