Елена Арсеньева - Проклятие Гиацинтов
— Какая чушь, — хладнокровно произнесла гражданка Ярушкина. — Ну просто чушайшая чушь! Кто такую ерунду мог написать?!
— На этот вопрос, — задушевно сообщил Афанасьев, — я вам ответить не могу, поскольку сие есть тайна следствия.
— Да я и сама знаю, — фыркнула Алёна. — Велика тайна! Это бабулька одна написала, в белой панамке, правда же? Сердце старушкино склонно к измене и к перемене, как ветер мая!
Следователь Афанасьев с любопытством посмотрел в лежавший перед ним листок. Наверное, он проверял, не изложены ли там приметы свидетельницы. Наверняка их там не было, и он успокоился, тем более что листок лежал вверх ногами и Алена не смогла бы прочесть ни адреса, ни имени-отчества-фамилии зловредной свидетельницы.
А между прочим, он зря успокоился, потому что Алёна виртуозно умела читать верх ногами.
Наверное, это прозвучит странно, но она научилась этому специально. Когда была еще девочкой, прочитала книжку, на всю жизнь ставшую одной из любимых: Харпер Ли, «Убить пересмешника». Главная героиня, Глазастик, умела читать вверх ногами: наловчилась, когда учился читать — нормально! — ее брат Джим. Книжка-то лежала перед ней перевернутая, вот она и запоминала буквы и складывала их в слова вверх тормашками. Алёна (ее звали в те времена Лена Володина) тогда болела. От нечего делать она начала учиться читать перевернутую книгу, а потом и свои школьные тетрадки. Навык подзабылся со временем, но сохранился, так что она вполне могла разобрать и рукописный текст, и разборчиво набранное на компьютере и отпечатанное на принтере свидетельство Луниной Клары Ивановны, проживающей по улице Ошарской, дом 4, квартира 2. Правда, подписан он был от руки, но подпись Алёну не слишком интересовала. Главное — адрес!
Точно, это была та самая старушка в панамке. Клара Ивановна, значит! Клара украла у Карла кораллы… или наоборот? Ну и кто украл что-то у Клары Ивановны Луниной, с чего она так разошлась? Алёна смутно припомнила, что название улицы Ошарской прозвучало, когда бабка давала свой адрес приехавшей оперативной группе. Что ж с ней такое приключилось, с этой старой заразой, почему она, еще три дня назад защищавшая Алёну Дмитриеву, вдруг подводит ее под монастырь?! Неужели… неужели ей мало было словесной благодарности? Неужели она, услышав разговор милиционеров — мол, писательница и все такое, решила, что перед ней миллионерша, которая не пожалеет за свое алиби изрядной суммы? Может, она ждала тысяч, ну, хотя бы сотен, а Алёне и в голову не пришло предложить ей даже червонца.
Нет, правда — даже на ум не взбрело. Потому что она сама в жизни не потребовала бы с кого-то деньги за такое. Разве благородство стоит денег? Оно бесценно!
А впрочем, ей легко рассуждать, она-то не бедствует, а какова жизнь обычной пенсионерки, этой гражданки Луниной? Пенсия у людей такая, что дураку понятно: она дается для того, чтобы пожилые и старые побыстрей вымерли, а государство отмазалось: мол, мы им деньги давали, они сами жить не захотели. Нет, точно, старушка ждала от Алёны денег, не дождалась и решила отомстить.
И что теперь делать? Найти ее и предложить взять назад свое лжесвидетельство, дав в обмен кругленькую сумму?
Да никогда в жизни, тут же мрачно сказала себе Алёна Дмитриева. Ни-ког-да! Уж лучше в тюрьму, чем в эти игры играть!
«Лучше? Серьезно? — тут же спросила она себя и ответила: — Все равно через неделю вернется Муравьев и вытащит меня из этой истории. А впрочем, может, меня никто еще и не посадит в тюрьму-то. Может, удастся убедить этого Афанасьева…»
— Так что будем делать, Елена Дмитриевна? — раздался голос «этого Афанасьева». — По всему выходит, что у вас имелась реальная возможность прикончить несчастного Коржакова.
— Да это сказка про белого бычка, — устало вздохнула Алёна. — Как говорят в Одессе, опять за рыбу гроши! Скажите мне, отчего он все же умер, этот Коржаков?
— Не могу сказать, — у Афанасьева сделалось замкнутое выражение лица, — во-первых, еще нет данных экспертизы, во-вторых, это тайна следствия.
— Ишь ты, сколько у него тайн, у этого следствия! — мрачно ухмыльнулась Алёна. — Ну что ж, одной больше, одной меньше — дела не меняет. Вот еще одна тайна: почему бабка врет? Зачем она изменила показания? Ну что за чушь — угрызения совести? Хороша у нее совесть — невиновного человека под монастырь подвести! Во-первых, я НЕ сходила с места. Во-вторых — ну каким, каким образом я могла убить вашего Коржакова, не имея оружия? Пистолет отпадает в четверть-финале — я помню, как ваш коллега сказал, что огнестрельных ранений у умершего не было. Финку, булатный вострый ножичек я в лифчике не прятала — себе дороже, так порежешься, что никакая пластика не поможет. Да и не тот у меня, извините, размер округлостей, чтобы в моих лифчиках финка могла поместиться, тут как минимум шестой номер нужно носить, а у меня, пардоньте за интимные подробности, только второй, правда, изделия некоторых фирм я ношу третий номер, но это сути дела не меняет.
Афанасьев покраснел и торопливо опустил глаза, которые как-то сами собой липли к вышеназванным округлостям. У него от смущения даже уши вспыхнули и сделались прозрачными, словно у зайца, сидящего против солнца. Но наша героиня разозлилась не на шутку, а когда она злилась, то забывала о приличиях и не собиралась никого щадить.
— Впрочем, насколько я помню, ножевых ранений на теле Коржакова тоже не обнаружено, — продолжала она. — Остается яд. Как, каким образом я могла отравить его? Духовую трубку у меня уже искали — не обнаружили-с. Поднести ему чашу с цикутой? Ни чаши, ни цикуты у меня тоже не нашли. Да и шприца с ядом! Ну и как, расскажите мне, каким образом я могла бы убить этого дяденьку? Хоть какую-нибудь правдоподобную версию предложите! А?
— Вообще это подозреваемый должен предоставить доказательства своего алиби, — буркнул уклончиво Афанасьев. — А у вас его нет. Сначала один Смешарин уверял, что вы подходили к кабине, теперь вот еще и свидетельница нашлась, но ведь им никто не возражает!
— Как никто? — возмутилась Алёна. — А я что делаю? Я говорю: они врут! Ну, со Смешариным все ясно, у него почти наверняка у самого рыльце в пушку, но Лу…
И тут Алёна осеклась, поняв, что чуть не проговорилась. Она теоретически — да и практически тоже! — никак не должна была знать фамилии свидетельницы. Она ее получила в результате, можно сказать, разведывательной операции, о которой Афанасьеву даже заподозрить не следовало. Поэтому наша героиня вывернулась с ловкостью, делавшей честь ее сообразительности:
— …но лупоглазенькая эта старушка меня просто изумила своей шаткостью и нестойкостью. — Вроде бы она была совсем даже не лупоглазенькая, гражданка Лунина, но ладно, на войне как на войне, в обороне и нападении все средства хороши! — Что уж там ей привиделось и в каком сне, не знаю, почему и зачем она решила меня оговорить… Может быть, вы спросите ее, с чего вдруг она сделала такой обвинительный крен… чуть ли не оверкиль?
