Энн Пэтчетт - Заложники
К каждому был приставлен один сопровождающий: заляпанный грязью, вооруженный до зубов молодой террорист. Некоторые из этих молодых людей просто шли рядом с заложниками, другие вели себя агрессивно. Парень, приставленный к Роксане Косс, не схватил ее за плечо, а сжал ее ладонь, так что, выходя из гостиной, они напоминали влюбленных, отыскивающих пустынный уголок на берегу моря. Этот террорист был гораздо менее красивым, чем парень, державший ее руку вчера вечером.
Тем не менее некоторые все еще были уверены, что их вот-вот расстреляют, перед их мысленным взором снова и снова вставали картины того, как их выводят в ночи за дверь и стреляют в голову. Но Роксана Косс не думала ни о чем подобном. Может быть, кому-то и уготована такая участь, но только не ей. Вряд ли они убьют оперную певицу. Она приготовилась быть любезной, не отнимала свою руку, но была уверена, что в нужное время выйдет на свободу. Она улыбалась, когда парень открывал перед ней дверь туалета. Она даже не удивилась бы, если бы он вошел за ней следом. Но он не вошел. Она заперла дверь, села на стульчак и разрыдалась. Длинными волосами она утирала слезы, всхлипывала, заходилась в судорожных спазмах. Будь проклят ее агент, который убедил ее, что ради таких денег стоит согласиться на это выступление! Шея ее затекла, она чувствовала, что находится на грани простуды, да и попробуй не простудись, проведя целую ночь на полу. Но разве она не играла Тоску? Разве она не прыгала столько вечеров подряд со стены замка Святого Ангела? Играть Тоску тяжелее, чем спать на полу. После освобождения она будет петь только в Италии, Англии и Америке. «Италия», «Англия» и «Америка» – она повторяла эти три слова раз за разом, пока не успокоилась и не перестала плакать.
Сесар, вооруженный мальчишка, который ждал ее в холле, не ломился в дверь, чтобы поторопить, как поступали с другими гостями. Он прислонился к стене и воображат себе, как она склоняется сейчас над краном, как полощет рот. Он рисовал себе ее мокрое лицо и руки, которые держал маленький кусочек мыла в форме раковины. Мысленно он все еще слышал ее пение и даже пытался напевать запомнившиеся слова, чтобы скоротать время: «Vissi d'arte, vissi d'amore, non fece mai male ad anima viva!» Даже странно, что эти звуки в его мозгу звучат так отчетливо. Да, она не торопится с умыванием, но что можно спрашивать с такой женщины? Она подлинный самородок. Ей нельзя мешать. Когда она наконец вышла из ванной, ее руки были холодными, влажными и слегка дрожали. «Visi d'arte», – хотел он ей сказать в знак приветствия, но не знал, что это значит. После того как он проводил ее на место возле пианино, увели аккомпаниатора, но тут же возвратили обратно. Он выглядел значительно хуже остальных гостей: мертвенно-бледное лицо, красные круги вокруг глаз. Хильберто и Франсиско, самые крупные из бойцов, крепко держали его с двух сторон. Они буквально волочили его за собой. Сперва все решили, что он попытался совершить побег через окно или дверь, и его хорошенько скрутили, но, когда его вернули на место, стало видно, что колени его подкашиваются, как ватные, и совершенно не держат вес тела. Он соскользнул на пол, будто в обмороке. Террористы что-то объясняли Роксане Косс по-испански, но она по-испански не понимала.
Она слегка приподнялась, неуверенная, что ей можно садиться, поправила его ноги. Аккомпаниатор был крупным человеком, не массивным, но высоким, и ей пришлось повозиться с его неестественно закоченевшими членами. Сперва она подумала, что он просто прикидывается. Она слышала, что в подобных ситуациях некоторые заложники притворяются больными, чтобы тем самым ускорить свое освобождение, однако вряд ли возможно заставить свою кожу принять такой оттенок. Его голова, когда она его трясла, безвольно моталась из стороны в сторону. Один из официантов, лежавший рядом на полу, вытащил руки аккомпаниатора из-под туловища и положил вдоль.
– Что с вами? – прошептала она. Мимо протопали грязные ботинки. Она вытянулась на своем месте рядом с аккомпаниатором и сжала пальцами его запястье.
Наконец он пошевелился и вздохнул, затем повернул к ней голову. Он моргал так, словно она разбудила его от глубокого и прекрасного сна. «Ничего с тобой не случится», – сказал он Роксане Косс, но его посиневшие губы при этом едва двигались, а голос звучал отстраненно и вымученно.
– Наверняка они потребуют выкуп, – сказал господин Осокава Гэну.
Они вместе наблюдали за Роксаной и ее аккомпаниатором, причем несколько раз им казалось, что он уже умер, но тут он как раз шевелился или вздыхал.
– Компания «Нансей» должна выплатить выкуп, причем любой, из своего страхового фонда. Они выплатят его за нас обоих. – Он говорил так тихо, что его речь нельзя было назвать даже шепотом, тем не менее Гэн его хорошо понял. – Они также заплатят выкуп за нее. Только так. Она здесь за мой счет.
Аккомпаниатора, особенно если он болен, вряд ли подвергнут насилию (заставят остаться). Господин Осокава вздохнул. Вообще-то в некотором смысле здесь все люди должны быть выкуплены за его счет, и он терялся в догадках, какую сумму придется за них доплачивать.
– Я чувствую, что это я навлек на нас этот кошмар.
– Но у вас же нет в руках оружия, – возразил Гэн. Слова, сказанные по-японски и так мягко, что их едва можно было расслышать даже в двадцати сантиметрах, несколько успокоили их обоих. – Это все из-за президента, это его они хотели похитить ночью.
– Жаль, что не похитили, – сказал господин Осокава.
В другом конце комнаты, возле золотой парчовой софы, лежали, держа друг друга за руки, Симон и Эдит Тибо. Во время приема они держались особняком от других французов. Выглядели очень гармоничной парой, напоминали даже брата и сестру, оба голубоглазые и черноволосые. Их позы были абсолютно непринужденными, и, глядя на них, невозможно было себе представить, что они легли на пол под прицелом автомата. Они напоминали людей, которые прилегли отдохнуть, устав от долгого стояния на ногах. В то время как другие дрожали от страха, чета Тибо тесно прижималась друг к другу, она положила голову ему на плечо, его щека терлась о шелк ее волос. Он гораздо меньше думал о террористах, чем о том, что волосы его жены пахнут сиренью.
В Париже Симон Тибо тоже любил свою жену, хотя не всегда хранил ей верность и не слишком баловал своим вниманием. Они были женаты двадцать пять лет. Двое детей, летние каникулы на море вместе с друзьями, разные должности, разные собаки, Рождество в семейном кругу, включающем множество старших родственников. Эдит Тибо была элегантной женщиной, но в городе, где элегантных женщин тысячи, это не имеет особого значения. Случались дни, когда он вообще не вспоминал о своей жене. То есть он, конечно, думал о том, что она делает, и даже спрашивал себя, счастлива ли она, но это относилось не к Эдит самой по себе, а только к Эдит как его жене.
