Вера Колочкова - Дом с мезонином в наследство
Хотя, если уж честно признаться, был, был и другой еще человеческий фактор, заставивший Анюту после разговора этого серьезно о самой себе задуматься. «Фактору» этому исполнилось уже три с небольшим месяца, и он изредка давал о себе знать то подступившей неожиданно к горлу тошнотой, то головокружением, а то и острым желанием впиться зубами в соленый огурчик, прыщавый и хрусткий, такой именно, какой водится только в погребе этого большого дома, где прошло ее счастливое детство, и нигде более… Из разговора же с мужем выходило, что «фактору» этому он вроде как совсем и не обрадуется, поскольку застрянет Анюта теперь уж надолго в категории несчастнейших аутсайдеров, ничего решительно в жизни не добьется да только время свое зазря потеряет. Потому и пребывала она в полной растерянности, которая заключалась вовсе не в сомнениях по поводу - рожать или не рожать. Этот вопрос она для себя решила, конечно же, в пользу ребенка. Растерянность ее была другого совсем рода – не принимала она странного и непонятного, вдруг таким резким мужским прагматизмом открывшегося отношения ко всему этому горячо любимого мужа Олега. Одно дело – на словах обо всем этом ничем не обязываясь пикироваться, а другое дело — перед фактом ставить. Вернее – перед «фактором»…
Познакомились они давно, на вечеринке стихийно–студенческой, которые образовываются как–то вдруг, ниоткуда, ни с того ни с сего, рождаются из запаха жарящейся на кухне задрипанного общежития картошки или из бутылки принесенного кем–то вина, одной на десятерых, и постепенно перерастают в необузданное веселье с танцами в коридоре, с мгновенными вспышками молодых желаний за наспех закрытыми дверьми комнат и всякими другими глупостями, совершать которые так приятно бывает в молодости. И они с Олегом оказались из тех, которым веселье это человеческое не чуждо, и их не обошла стороной эта вспышка–любовь, которая не знает никаких правильных да ханжеских условностей и своевольно берет свое, природное, молодое–хмельное–горячее…
С той памятной вечеринки они уже и не расставались. Потихоньку потребность молодых организмов друг в друге перешла в совместное модно–гражданское сожительство на съемной квартире, а потом, когда дипломы были получены и чувства, как им казалось, были уже проверены вдоль и поперек трехлетним бок о бок проживанием, уже и свадьбу настоящую сыграли. Мама Олегова, Тина да Леня поднатужились–поднапряглись, купили им квартиру в городе – маленькую, правда, и на окраине, но все ж таки свой собственный угол… Анюта помнит, как Олег, обходя свои новые неказистые владения, все повторял и повторял с довольной улыбкой:
— Как классно, Анька! У нас хата своя… Убогая, правда, ну да это ничего! Мы с тобой еще развернемся, мы отсюда быстро выскочим, вот увидишь! У нас с тобой классная квартира будет, элитная, в самом престижном районе… А в Белоречье, у мамы твоей, дачу себе обустроим. Далековато от города, правда, ну ничего. Зато места красивые. Потом ваш дом снесем, коттедж там зафигачим…
А потом родилась у них Сонечка. Олег был рад, страшно рад! Много работал, домой приходил уставший, рассказывал ей долгими вечерами про свою не очень денежную пока адвокатскую клиентуру да все вздыхал – вот бы свою фирму открыть…
— Представляешь, Анька? Откроем контору под названием «Юридические и дизайнерские услуги»! А что? Звучит необычно…Какую–нибудь еще фишку придумаем, чтоб клиента богатого заманить… Вон однокашники мои – все круто вперед рванули! Вернее, те, у которых стартовый капитал есть. А я сижу и на дядю работаю! Дела выигрываю, а процент хреноватый. Такое зло иногда берет – аж мозги от досады чешутся…
— Не знаю, Олежка… — пожимала она удивленно плечами. – Мне кажется, нам хватает…
— Ну да, хватает! Конечно же, хватает! На плебейские потребности – оно конечно! А только я не хочу вот так вот всю жизнь прожить. Мне много надо, Анька! Чтоб машина была дорогая, а не задрипанная «девятка», чтоб квартира была в двух уровнях, чтоб дача огромная…И я знаю, знаю, что у нас все это непременно будет! Иначе в жизни никакого смысла нет.
— Так уж и нет?
— Конечно, нет! А ты что, по–другому думаешь?
— Да ни о чем таком я пока не думаю! – легкомысленно отвечала ему Анюта. – Ни о чем, кроме кормления, купания да на свежем воздухе гуляния!
— Молодец, Анька. Хорошей матерью оказалась. Это радует, конечно. Но материнство, оно ж дивидендов от себя не приносит. Всякая женщина – она уже по природе мать. Это ж самой собой разумеется. А вот ты еще и самоопределиться при этом попробуй да карьеру себе сотворить! Вот это будет да! Это, конечно, не всякая сможет. Конечно, оно всегда легче – за материнством своим спрятаться…Но это удел женщин слабых, я считаю. Ведь так, Анька?
— Да конечно так, Олежка! Кто ж против того, чтоб в жизни самоопределиться? Никто и не против! Всему свое время есть. И для материнства, и для самоопределения… А только сваливать–совмещать все в одну кучу все равно нельзя.
— Ты так серьезно считаешь?
— Ну да…
— Что ж, твое дело. Хочешь вязнуть в кормлениях да купаниях – вязни, конечно. Только способностей твоих жалко. Все ж говорят, что ты у меня жена талантливая…
В общем, жизнью своей Анюта по большому счету была очень довольна, несмотря на прилетающие время от времени и старающиеся затянуть ее в свой омут творческие всякие позывы. Особо старательно от себя она их и не отгоняла, конечно, складывала потихоньку в самый потаенный уголок подсознания, чтобы достать потом в нужный момент. Но момент этот, выходит, еще оттянуть придется на неизвестное время…
Только вот как теперь Олегу об этом сказать после вчерашнего дорожного разговора? Завтра он уже приедет за ней, и надо сказать… Фу, как нехорошо! Чего это она будто заранее прощения просит? Да за что?! Она же решила, что оставит этого ребенка! И не решила даже, а так сразу почувствовала. Но, с другой стороны, ребенок–то этот общий, и надо, чтоб Олег о его существовании знал…
Можно было бы с мамой, конечно, на этот счет посоветоваться, и она уж наметила–назначила было совещание это на сегодняшний вечер, да не получилось ничего. Нельзя сейчас к маме с советами лезть. Не до того ей. Такие вести не каждый день к человеку приходят – взяли и обрушили ей на голову эти неизвестные родственнички новость о смерти человека, которого мать любила всю жизнь, и смылись, собою довольные…
Вздохнув, Анюта поднялась с постели, выглянула в ночное открытое окно. Взгляд задержался на одинокой, бредущей вдоль белого речного берега женской худенькой фигурке, и сердце тут же дрогнуло от дочерней любви и жалости – вот всегда ей почему–то хочется мать защитить, будто она ребенок малый да кем–то обиженный. Почему – и сама не понимала. Мать сроду ни в какой такой защите не нуждалась, была человеком своеобычным, со своим собственным взглядом на жизнь и на свое в ней законное место. Никогда она несчастной мать не видела, и откуда оно только взялось, это чувство…
