Анастасия Вербицкая - Дух Времени
– Что случилось? Ты больна?
Он не понимал, почему она с таким ужасом глядит на него. Уж не бред ли? Он сел в кресло рядом и стал нежно гладить её руки.
– Лизанька, скажи мне правду… Он арестован?
– Кто тебе сказал? – дико закричала она. – Откуда ты знаешь?
– Нет, я тебя спрашиваю… Я не вижу другой причины для такого отчаяния… Поедем домой, Лиза! Ты совсем больна…
От присутствия любимого человека, от одного звука его голоса ей стало легче. И, зарывшись лицом в подушки, она зарыдала.
Он был потрясен. Никогда не видал он Лизу в таком горе… Но она решительно отказалась объяснить ему что-либо. Ей было легче умереть, чем сознаться ему в том, что пережила она накануне! Он, именно он должен думать, что она счастлива…
– Лиза, можно за тобой заехать из банка?..
– Нет!.. Нет!.. Завтра… Скажи маменьке, чтоб не беспокоилась… Я просто хандрю…
– Лиза, ответь мне одно: ты виделась вчера со Степаном или нет?
– Нет, нет… Я его нынче жду… Поэтому приеду только завтра…
Он вышел, пожав плечами.
Лиза весь день поджидала Потапова. «Если не придет, значит, разлюбил…»
Он не пришел… Она, казалось, обезумела. Только тут поняла она, что для неё любовь Потапова. «Я нищая теперь, последняя из нищих! Ничего в мире у меня уже не осталось…»
Вдруг она вспомнила… Он уезжает нынче… Куда?
Каким поездом?.. Она послала за газетой и за извозчиком. Выпив наскоро чашку чая (она ничего не ела целые сутки), она кинулась на Курский вокзал, обегала все платформы, проводила все поезда. Потом поехала на Николаевский, где продежурила часа два, вплоть до отхода скорого поезда. Тогда она почувствовала, что ей дурно… Надежда покинула ее. Собрав последние силы, она велела везти себя в Таганку. Там она опять упала лицом в подушку и пролежала так всю ночь.
Если б у неё не было ответственного дела, в эту ужасную ночь она лишила бы себя жизни… Но мысль, что Потапов будет презирать её за такое малодушие, удержала ее.
* * *Она вернулась на дачу только на другой день к обеду, вместе с Тобольцевым, который заехал за нею. Она точно окаменела, и Анне Порфирьевне невольно вспомнились те две недели, когда она увозила Лизу на богомолье. «Что случилось?..» Она не решалась спрашивать, уважая чужое горе.
Катерина Федоровна, Фимочка, Капитон и даже Николай не сомневались теперь, что Лиза больна.
Убийство Плеве произвело сильное впечатление. Телеграммы с подробностями покупались на улицах нарасхват и производили гораздо большую сенсацию, чем победы японского флота. Казалось, среди солнечного дня раздался страшный подземный удар… Все были встревожены, растеряны, многие возмущены…
Тобольцев совсем не мог работать от нервного возбуждения. Он яркими глазами глядел на роскошную дачу, на сытный обед, на нарядные туалеты женщин, на всё это прочное, казалось бы, мещанское гнездо, с его мещанскими радостями, с его кристаллизовавшимся миропониманием, с его алчными инстинктами и поклонением рублю. Почувствовали бы они панику, если бы им крикнуть: «Берегитесь! Катастрофа близка!»?
– И, наверно, жид убил, – решил Капитон.
– Кому же кроме? – гневно подхватила Катерина Федоровна.
– Катя, – перебил Тобольцев, – имей в виду, что есть слова, которые я не перевариваю… Если хочешь быть корректной, говори еврей… Жид – синоним ненависти. А за что тебе их ненавидеть?
Анна Порфирьевна позвала к себе Тобольцева по окончании обеда.
– Ну скажи, зачем?.. Кому это понадобилось? Ах! Не сочувствую я этой бойне!.. И что они от этого выиграют?
– Помните, маменька, я вам рассказывал, нянюшка перед моей женитьбой пророчила Чернову: «Всем вам конец пришел теперь… И обедающим, и ночующим, и живущим, которые… Всем конец пришел…» Так и я, маменька, теперь понимаю… Не сочувствую и не возмущаюсь… я только наблюдаю… Слыхали вы когда-нибудь о наводнениях в Петербурге? Люди спят спокойным сном, и вдруг пушечный выстрел… Или как на Мартинике было[191]. Видели иллюстрации? Молчала гора чуть не тысячу лет, спала сном могилы. Вдруг дымок пошел… Вдруг земля загудела. А внизу, как Вавилон, город раскинулся. Богатство, рабство, торговля суета, людские страсти в разгаре… За неделю никто о смерти не думал. Играли на бирже, наживали миллионы. За два дня губернатор уверял, что все обстоит благополучно, и бояться нечего. Они и с вулканом справятся… Точь-в-точь, как у нас… И вдруг катастрофа!.. Течет лава, дрожит гора, пепельный дождь, и в несколько часов вместо города – груда камней… И жизнь погибла… Вы слышите, маменька, как гудит наводнение вдали? Эта смерть – первый сигнал. Это пушечный выстрел в ночи!.. «Сильный и богатый, – говорит он, – берегись!..»
Расширив прекрасные глаза, полуоткрыв губы, глядела на него мать… Она, казалось, понимала… Но страха не было ни в душе, ни в лице ее. Одно безграничное удивление перед стихийной силой, которая грозила гибелью ей и близким.
VII
В этот вечер «молодые» принимали у себя. Засецкая и Конкина, обе жившие в Сокольниках, на собственных роскошных дачах, в первый раз пришли с визитом. Тобольцев встретил Засецкую на просеке, когда вместе с Лизой возвращался домой. Она остановила своих лошадей. Он махнул ей телеграммой.
– Читали?
– Нет… Что такое? Новая победа японцев?
– Плеве убит.
– Неужели? – Невольный ужас задрожал в её красивом голосе.
– Тобольцев соскочил с пролетки, подошел к её ландо и, положив руку на дверцу, рассказал ей все подробности.
– У меня идея. Можно к вам заехать нынче на новоселье? Горю желанием поговорить о политике с умным человеком и посмотреть на ваш home.
– Прекрасно… Жду вас непременно… – Они, хищно щурясь друг на друга, обменялись крепким рукопожатием.
– А против Конкиных вы ничего не имеете?
– О, конечно!
Катерина Федоровна хотя и говорила когда-то, что не подаст руки Засецкой, но эта нетерпимость давно была забыта. Теперь, напротив, её волновал этот визит. Ей не хотелось ударить лицом в грязь.
Лиза вошла, когда все пили чай на террасе молодых. Засецкая, в восхитительном туалете из кружев на шелковом чехле цвета fraise ecrasee[192] казалась очень интересной. Она оживленно говорила о политике с Тобольцевым, во всем поддакивая ему. Конкина, вся в красном, внимательно глядела в рот Тобольцеву. Конкин так и трепетал весь от желания вставить слово по-французски и нервно наигрывал моноклем. Оба они хотели казаться либералами. Это было так модно… «Tres chic!»[193] Это ни к чему не обязывало…
– Кстати, видели вы здесь японскую труппу? – спросил его Тобольцев.
– Труп-пу? – Монокль выпал Из глаза Конкина от огорчения… Нет, он не видал ее. Но как он мог это пропустить? Он ставил себе за point d’honneur[194] видеть все в сезоне, стоящее денег… И чем дороже, тем лучше!
