Лиза Клейпас - Обольсти меня на рассвете
— Богатство мужа, — сказала Амелия, — не меняет того факта, что Персефона вынуждена постоянно проживать там, где ей не нравится, в месте, где взгляду абсолютно не за что зацепиться. Только подумайте, как трудно сдать это место в аренду на время ее отсутствия.
Они все сошлись на том, что Аид был законченным негодяем. Но Кев прекрасно понимал, почему бог подземного мира похитил Персефону и сделал своей женой. Он хотел немного солнечного света, немного тепла, чтобы оно согревало его в безрадостном сумраке мрачного дворца.
— Выходит, что твои соплеменники, которые оставили тебя умирать, — сказала Уин, вернув Кева в реальность, — могут знать твое имя, а я — нет?
— Это так, — согласился Кев, наблюдая за игрой света и тени на ее лице, любуясь ажурным узором, который отбрасывала листва на ее лицо. Каково было бы прижаться губами к ее нежной коже?
Между изящными бровями Уин пролегла морщинка.
— Почему? Почему мне нельзя его узнать?
— Потому что ты гаджо. — Тон его голоса оказался нежнее, чем ему бы того хотелось.
— Твоя гаджо.
При этом прорыве на опасную территорию Кев почувствовал, как сердце его болезненно сжалось. Она не была его девушкой и никогда не могла ею стать. Разве что в его сердце.
Он скатился с нее и поднялся на ноги.
— Пора возвращаться, — сказал он резко.
Он взял ее за руку и рванул на себя, помогая встать. Уин не устояла на ногах и упала к нему на грудь. Юбки ее вспорхнули и обвились вокруг его ног. Кев отчаянно искал в себе силы и мужество оттолкнуть ее.
— Ты когда-нибудь попытаешься их разыскать, Меррипен? — спросила она. — Ты когда-нибудь уйдешь от меня?
«Никогда», — подумал он во внезапном пароксизме желания. Но сказал другое:
— Не знаю.
— Если бы ты ушел, я пошла бы за тобой. И вернула бы тебя домой.
— Сомневаюсь, что мужчина, за которого ты выйдешь замуж, позволил бы тебе это сделать.
Уин улыбнулась, словно он сказал что-то нелепое. Она отстранилась и отпустила его руку. Они молча пошли назад, в сторону дома.
— Тобар? — спросила она чуть погодя. — Гарридан? Пало?
— Нет.
— Рай?
— Нет.
— Купер? Стенли?
— Нет.
Все семейство гордилось тем, что Лео был принят в Академию изящных искусств в Париже, где он изучал искусство и архитектуру в течение двух лет. Лео был признан настолько талантливым и многообещающим архитектором, что его обучение было частично оплачено прославленным лондонским архитектором Роулендом Темплом, который сказал, что Лео может отдать ему долг, работая у него чертежником, когда вернется из Франции.
Не многие стали бы спорить с тем, что Лео повзрослел и встал на ноги, оставаясь добродушным молодым человеком с острым умом и чувством юмора. И при его таланте и целеустремленности ни у кого не было сомнений в том, что еще более серьезные достижения не заставят себя ждать. По возвращении в Англию Лео поселился в Лондоне и поступил на работу к Темплу, выполняя свои обязательства перед ним. Он также часто приезжал в Примроуз-Плейс, чтобы повидаться с семьей и провести время с хорошенькой темноволосой девушкой из деревни по имени Лаура Диллард.
В отсутствие Лео Кев изо всех сил старался заботиться о семье Хатауэй. И мистер Хатауэй не раз предпринимал попытки помочь Кеву спланировать будущее для себя. Такого рода беседы были нелегким испытанием для них обоих, потому что оказывались абсолютно безрезультатными.
— Ты понапрасну растрачиваешь себя, — обеспокоенно говорил Кеву мистер Хатауэй.
Кев на это лишь презрительно фыркал, но Хатауэй проявлял настойчивость.
— Мы должны подумать о твоем будущем. И перед тем как что-то сказать, позволь сообщить тебе, что я знаю о том, что цыгане предпочитают жить настоящим и на будущее не загадывать. Но ты изменился, Меррипен. Ты слишком далеко продвинулся, чтобы пренебрегать тем, что пустило в тебе корни.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — тихо спросил Кев.
— Господи, нет. Вовсе нет. Как я уже говорил раньше, ты можешь жить с нами так долго, как пожелаешь. Но я считаю своим долгом заставить тебя понять, что ты жертвуешь многими возможностями для самосовершенствования. Ты должен поездить по миру, как Лео. Научиться какому-нибудь ремеслу; возможно, поступить в армию…
— И что я с этого получу? — спросил Кев.
— Для начала способность заработать больше тех жалких грошей, что я способен тебе дать.
— Мне не нужны деньги.
— Но при теперешнем положении дел у тебя нет средств, чтобы жениться, чтобы купить свой участок земли, чтобы…
— Я не хочу жениться. А землей владеть нельзя. Никто не может владеть землей.
— С точки зрения британского законодательства, Меррипен, человек, безусловно, может владеть землей и домом, который на ней стоит.
— Шатер будет стоять там, где рухнет дворец, — ответил Кев.
Хатауэй устало усмехнулся.
— Я бы предпочел спорить с сотней ученых мужей, — сказал он Кеву, — нежели с одним цыганом. Хорошо, мы предоставим решать тебе. Но учти, Меррипен, жизнь представляет собой нечто более сложное, чем простое следование импульсивным побуждением. Человек должен оставить после себя след на земле.
— Зачем? — с искренним изумлением спросил Кев, но Хатауэй уже ушел, чтобы присоединиться к своей жене, подстригавшей розы в саду.
Примерно через год после возвращения Лео из Парижа семейство Хатауэй потрясла трагедия. До тех пор никто из них не знал настоящего горя, страха или печали. Они жили в своем домашнем мирке, словно в зачарованном лесу, в волшебной стране, тщательно оберегаемой от всех невзгод. Но мистер Хатауэй как-то вечером пожаловался на странную острую боль в груди, чем навел свою жену на мысль, что страдает от несварения после особенно сытного ужина. Он отправился спать рано, тихий и бледный, и утром миссис Хатауэй вышла из их спальни в слезах и сообщила ошеломленным членам семьи, что их отец скончался.
И это было лишь первым несчастьем из череды бед, которые обрушились на семью Хатауэй. Казалось, что на их головы пало проклятие, и насколько полновесным было их счастье, настолько же тяжким стало горе. «Беда не приходит одна» — эту поговорку Меррипен помнил с детства, и, к его глубочайшему сожалению, так оно и случилось.
Миссис Хатауэй горевала так, что слегла после похорон мужа и впала в черную меланхолию. Ее с трудом могли уговорить поесть и попить. Ни одна из попыток ее детей вернуть ее к прежней жизни не увенчалась успехом. За поразительно короткое время она исхудала так, что в ней с трудом можно было узнать прежнюю цветущую женщину.
— Можно ли умереть от разбитого сердца? — мрачно спросил Лео как-то утром, когда врач, пришедший к их матери, сообщил, что не находит у нее никакой телесной болезни, что могла бы вызвать столь стремительное увядание.
