Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
- Эй, мужик, - сказал мне лейтенант, - ты так от страха сам до кладбища доползешь. Понимаешь, мне нельзя было засвечиваться, а я уже совсем плохо соображал... Исчезновение из палермской больницы - целиком заслуга друзей, перетащивших меня, как багаж, через океан. Я ничего и не почувствовал - только радость, увидев растерянную физиономию Альбертаса... - Остап сделал грустное лицо: - А самое страшное, знаешь, что было? Вода. Высадив тебя ночью в этом немыслимо привлекательном лиловом джемпере (кстати, я действительно тогда ограбил проститутку: подцепил девочку, заставил раздеться... выложил деньги и скрылся с барахлом), и проводив твое волнующее "мини" тоскливым взором аж до самого светящегося подъезда аэровокзала, я залез в машинную аптечку и заклеил пластырем твой автограф. Ты так потрясла меня, девочка, этим признанием, что я намеревался хранить его до гроба. Но не тут-то было - стрельба, кровища, больница, душ! Представляешь, как крутился я, сохраняя сокровище? Это был, пожалуй, самый героический поступок в моей жизни.
- Но зато, какой эффект! Сразил меня наповал, как залп "Авроры" темное прошлое. Впрочем, залпа, кажется, не было... А ты, постой... Уж не сам ли написал этот лозунг в больнице? - заметила Алиса хитрую улыбку Остапа.
...Они много путешествовали. По всему миру у Брауна находились неотложные дела, везде его ждали, а потом стали ждать и Алису, подготавливая к ее приезду трудных больных. Весть о ее даре распространялась несмотря на то, что госпожа Браун всегда сохраняла инкогнито. Кроме того, "госпожа Елизавета" работала бесплатно.
К дню рождения Остапа Алиса сделала подарок: вместо старой, одряхлевшей яхты в бухте Острова стояла новенькая, сияющая Victoria. Но и муж не остался в долгу, положив однажды утром на постель перед носом жены газету. Он, насвистывая, брился в ванной, пока Алиса, трудно соображая, изучала статью о вражде двух мафиозных кланов, завершившейся страшным кровопролитием. Снимки запечатлели разрушенные взрывом стены неапольского ресторана и портреты тех, кто был погребен под ними.
- Ого, вот это бойня! Только из высшей команды семеро. - ужаснулась Алиса, ознакомившись с отчетом о происшествии.
- А среди них - все враги Бенцони, - отозвался Остап, включив душ и запев: только под шум струй он позволял себе это удовольствие.
- Вижу, ты сильно грустишь, - заметила Алиса оживление мужа.
- Разумеется! Мы сегодня закажем Доре роскошный ужин - помянем врагов. Твой Лукка теперь абсолютно чист, а вот мне - пора грехи замаливать.
- Ты причастен к этому взрыву, Остап? А ну сейчас же иди сюда! - не на шутку испугалась Алиса.
- Угу, - промычал он, застегивая под подбородком рубашку. - То есть взрывчатка и идея - их. Я только разослал приглашения.
11
..Зимой во Флоренции идет дождь и часто бывает ветер, особенно на холме, завывая в трубах продрогшего Каса дель Фьоре и мотая за окнами лозы растрепанного плюща. А когда в декабре появляется солнце, так сильно надоедающее летом, то это почти праздник. Просыпаться от теплого луча на подушке, если уснул под жестяной грохот ливня, особенно радостно. И вдвое если ты не один.
Остап и Алиса сильно задерживались к завтраку, поэтому Дора, старательно готовившая стол каждое воскресенье, встретила их сурово:
- Целый час уже под дверью хожу, терпенья совсем нету - тут без вас такое творится! - И с грохотом распахнула дверь на террасу, где на скамьях, на столе и на каменных плитах пола стояли ящики с чудесными лиловыми цветами, обласканными ярким солнцем. - Вот, полюбуйтесь! Чуть свет доставили целый автомобиль и это в придачу. - Дора передала Остину толстый конверт.
В конверте оказалась "Инструкция по устройству обогреваемых теплиц", объемный научный труд "История пармских фиалок" и карточка: "Профессор Джулио Карр и граф Бенцони. От фирмы "Бенцони и сын - с благодарностью".
- У меня такое ощущение, что пора умирать - уж больно все хорошо складывается. Даже страшно, - прижалась к мужу Алиса. - Да нет, Лиза, теперь умирать некогда - полно забот: надо срочно строить теплицу и... и жить! - голос Остапа дрогнул. Он умолк, чувствуя как захватило дух от восторга: зимнее, ярко синее небо, встрепенувшаяся под яркими лучами Флоренция и Алиса, сидящая среди цветов в золотом ореоле рассыпанных по-утреннему роскошных волос...
В конце зимы умерла Александра Сергеевна. Быстро и страшно, не успев причаститься и проститься с близкими. Инсульт - левая щека быстро почернела. Прибывшая по срочному вызову матери Алиса не узнавала бабушку. Смотрела на чуждое сухонькое тело в гробу и невзначай оглядывалась, ища ее взглядом среди живых - легкую, светлую, радостную. Старинная подруга бабушки Полина Дюваль промелькнула в кладбищенских аллеях на сверкающем инвалидном кресле. Фамильное захоронение Грави, имеющее уже с дюжину солидных могильных плит, приняло новую гостью.
- Уже, наверное, встретилась там с Алексом и Сашенькой Зуевым, да и мой отец, неведомо где почивший, заждался, - прошептала дочери Елизавета Григорьевна.
- Когда у меня спрашивали про родных, я всегда думал об Александре Сергеевне. Больше у меня родни на этом свете не было. Давно, уже очень давно, - Остап тяжело пережил эту потерю, утратив какой-то огонек, неизменно освещавший его, будто сразу повзрослел и отяжелел. Присматриваясь к мужу, одержимому не свойственной ему, непробиваемой серьезностью, Алиса поняла - здесь не только печаль, а глубокая, хорошо скрытая тревога.
Он стал часто отлучаться, пропадал по несколько дней и на вопросы Алисы отмалчивался. Она не могла уснуть, проводив мужа, просиживала ночи у очага на кухне, в котором было что-то уютное, сказочное, деревенское в отличие от парадных каминов, скучающих в комнатах. Алиса неотрывно смотрела в огонь, выискивая в его танце загадочные иероглифы. Время останавливалось, мысли растекались, тихо позвякивали спицы в руках Доры, склонившейся над очередным носком.
- И кому во Флоренции нужны теплые носки, старушка моя милая? Ну вылитая Арина Родионовна... - бормотала в полусне Алисы.
- Для больных твоих, хворых-убогих стараюсь. Знаю, как у стариков ноги зябнут, - возразила Дора. - Да и шерсти не пропадать же - вон целый мешок, брат со своих ангорцев настриг... В Каталонии у нас луга! Нету нигде больше таких - пышные, сочные. Оттого и шерсть вон какая пухлявая.
- Да тут у тебя - хоть на ярмарке торговать. Дай-ка мне вон те, длинные, - Алиса натянула носки. - Смотри, действительно, мягко! - А эти для кого связала, крохотные?
- Как для кого? Для ребенка вашего. Будет скоро - мне гадалка слепая сказала, - проворчала Дора, знавшая, что затронула болезненную тему. - И не спорь! Молода еще со старухами спорить.
Алиса поперхнулась невысказанной болью, молча встала и ушла к себе...
Остап прибыл неожиданно, поздно ночью и сразу позвал:
- Лиза, Лиза, смотри, кто здесь у меня! - он осторожно вытаскивал с заднего сиденья большой сверток, завернутый в плед. Женщины застыли у порога, радостно завизжал, запрыгал, пытаясь достать ношу хозяина, проснувшийся Том.
- Да иди же сюда, жена! Приготовьте постель, Дора, и уберите собаку. Она может испугать нашу дочь!
В спальне горела оранжевая лампа, небрежно рассеивая тот особенный свет, который умел зажигал на своих полотнах Рембрандт. Большая затемненная комната, люди, застывшие в полумраке над кроватью - а в центре - в светящемся венце, падающем из-под абажура - спящий ребенок. Девочка, с нежным профилем камеи на подпирающей щеку ладошке и кольцами черных волос, разметанных по атласу.
- Пресвятая Богородица, дева Мария! - перекрестилась Дора, быстро шепча молитву. - Вот чудеса-то! Уже, наверное, годочка три. Вылитая мать, а волосы - отцовские!
Уведя Алису в гостиную, Остап смотрел на нее так, будто только что завоевал полмира и бросил эту тяжкую ношу к ногам жены.
- Ну вот, Лизанька, теперь у нас и вправду - семья! - тряс Остап за плечи обомлевшую Алису. - А это ее документы.
Остап развернул свидетельство о рождении Антонии Браун, рожденной 12 марта 1971 года, в Лос-Анжелесе. Отец - Остин Браун, мать - Алиса Браун, урожденная Грави.
- Боже! Март в Лос-Анжелесе? Где были мы в этот день?.. Да объясни же, Остап! - Алиса чуть не плакала, губы дрожали, пальцы, вцепившиеся в его рукав, побелели от напряжения.
Остап полез во внутренний карман и протянул ей томик Библии в кожаном переплете с серебряными застежками:
- Это та самая, бабушкина, помнишь? На Рождество она подарила ее гостю - твоему юному доктору.
Алиса открыла первую страницу.
"Апрель 1974. От Йохима-Готтлиба Динстлера - Тебе" - прочитала она косую лиловую надпись и огненные буквы, плясавшие ногами в огне очага, как части рассыпавшейся шарады, торопливо и ладно собрались в слова, а слова объяснили ей все. Когда Остап подошел к жене и, взяв за руки, бережно усадил на диван, чтобы начать рассказ, она остановила его:
- Не надо, милый, потом, потом. Я уже все поняла. - Алиса посмотрела странно, бездонными крыжовенными глазами, в которых светло и торжественно улыбалась тайна.
