Ксения Васильева - Любовник из провинции
- Я знаю! Я же знаю! - Закричала Леля, - есть гении в любви и когда попадаешь в их ауру - ничего не стыдно и не страшно... Я помню, как мы в такси... Такой ужас, казалось бы... Нет, - счастье... И потом... - Леля замолчала, поняв, что ей безумно хо
чется рассказать Вере об их единственном ТОМ свидании на чердаке... Но она взяла себя за язык. Не надо. Вере? Сейчас, об этом? Когда главное быть или не быть еще одному человеку, митиному сыну, - на земле!..
Вера посмотрела на нее и вдруг поняла, что ближе этой женщины у нее никого нет. Она обняла Лелю и они обе стояли, плача, осыпаемые снегом.
Потом они молча шли к метро, опустошенные, уставшие... У метро Леля спросила, глядя Вере в глаза: ну, что?
Вера опустила голову так, что не видно было лица и сказала: пусть он простит.
Леля вздрогнула, но постаралась нормально ответить: позвони мне завтра. Я договорюсь. Это очень хороший специалист, не бойся.
К врачу Вера шла вместе с Лелей. Та предложила, а Вера не отказалась. Она очень боялась.
Снег уже лежал прочно и Леля предупредила Веру, что надо как можно теплее одеться.
- Но почему? - Спрашивала Вера, стараясь скрыть ужас перед своим близким будущим. Ее безотчетно пугало это требование теплого, очень теплого, всего, чего можно...
Леля беззаботно отвечала, честно тараща свои огромные круглые голубые глаза: ну, у тебя же будет сильное нервное напряжение!.. Тебе будет холодно... Знаешь сама, когда нервничаешь всегда дрожишь и холодно...
Вера верила Лельке, что это только нервное напряжение, а так
- почти ничего. Боль, сказала Лелька, как ранку помазать йодом, щиплет, неприятно и все...
Вера верила, что это так.
Возрастом она подходила к тридцатилетнему рубежу, однако мало, что знала в этой женской области, потому что не любила слушать "бабьи" разговоры: об абортах, родах и другом, еще более
интимном...
Разве могла она подумать, пребывая в разреженной атмосфере любви с Митей, что ей придется говорить именно о "бабьем". И с кем? С Лелей!
И в сотый раз выспрашивала Лелю, (которая два раза делала аборт. От мужа), ну какая это боль? Скажи поточнее...
Леля уже была на пределе и раздраженно ответила: я же тебе сказала, как йодом по ранке...
Они подошли к маленькому московскому особнячку, еще прошлого века.
Им открыла неприметная женщина как бы без возраста.
Они вошла в большую комнату, видимо, гостиную.
За толстыми стенами особнячка не слышны были ни трамваи, ни автобусы, сплошняком идущие по этой узкой улице.
В комнате стоял большой круглый семейный добротный стол, покрытый вязаной скатертью. На стенах старые фотографии с давними людьми,- мужчинами и женщинами, в собольих душегреях, вицмундирах, фраках.
Из темных двухстворчатых дверей вышел толстый большой человек с круглой как шар головой, в круглых очках. Он был в синем халате поверх обычной одежды и это почему-то привело Веру в совершенный ужас: как мясник... Хуже, - палач... Подумала она и задрожала, затряслась, даже в своих теплых свитерах и кофтах...
А врач весело спросил: кто? Вы? - и прямо глянул на Веру.
Она заставила себя кивнуть. Врач улыбнулся, и потирая руки, сказал: вон она какая рыжая! И с меня ростом - справлюсь ли?
И захохотал.
Вера почувствовала, что у нее кружится голова и вполне возможно, она грянется в обморок. Она взяла лелину руку и Леля, ощутив ее дрожь, попросила шутливо, - на правах знакомой, - и всерьез: Василий Ильич, мы первый раз, не надо нас пугать...
Врач сразу стал строгим: Елена Николаевна, милая моя, посидите здесь, тут вам и журнальчики и все для времяпровождения, а мы пойдем.
Он взял Веру за руку и оторвал от Лели довольно резко.
Вера еще оглянулась на Лелю и заметила какое-то странное выражение ее глаз: не жалеющее, а будто укоряющее...
Они прошли с доктором коридорчик и вошли в торцовую дверь. Комната была облицована белым кафелем, на окне - белая зана
весь, плотная как простыня.
Василий Ильич дал ей такой же синий халат, нитяные белые чулки и сказал: переодевайтесь. Снимите свое, наденьте халат и чулки.
Вера взяла вещи, но ничего с ними не делала, - не раздевалась и не переодевалась.
Врач доставал что-то из медицинского шкафичка, - какие-то огромные щипцы, еще что-то подобное, и не оборачиваясь, спросил: готова, миленькая?
Она промолчала и дрожала, как дрожала их собака, когда ее отловила собачница, а Вера, выдрав от нее свою Динку, плача, несла домой. Динка не лаяла, не скулила, а тряслась вот такой крупной тряской.
Василий Ильич обернулся и посуровел: это не дело, миленькая моя, так мы с вами весь день проваландаемся! Давай, красавица,
давай, - он подошел к Вере и стал отдирать ее от стены, как давеча от от Лельки.
И приговаривал: ну и что, - первый раз! Все бывают в первый. У меня пациентки по пятнадцать раз делают и ничего, - живы-здо
ровы, чего и нам желают. Через пять минут ты, как новенькая будешь! Побежишь с подружкой кофе пить в кафе. У нас тут отличное кафе...
Он уже вел Веру к столу, покрытому клеенкой.
А она все спрашивала его: правда не больно? Правда?
И доктор откликался добродушно и уверенно: конечно, правда. Я, миленькая моя, неправды не говорю. Ложись-ка на столик...
А сам опять полез в медицинский шкафчик.
Вера стояла и смотрела на стол с потертой цветастой клеенкой, и думала, что клеенка, - это потому что кровь. Митиного мальчика...
Тут-то она и грянулась об пол. Врач обернулся, чертыхнулся, поднял ее, положил на диван, также застеленный клеенкой, и ударил раз и другой по щекам.
Она пришла в себя и удивилась при виде чужого мужика, склонившегося над ней. Что это? Кто? И сразу все вспомнила.
Нет! Никогда! Если она увидит ЭТУ КРОВЬ! она умрет или сойдет с ума... Нет!!
И она сказала, стаскивая халат и чулки.
- Нет, доктор, я не буду... Я не могу... Я заплачу за беспокойство...
И стала быстро при нем одеваться, а он стоял в онемении и только багровел лицом.
Вдруг он рывком открыл дверь и держа ее открытой, заорал: выметайся, дура стоеросовая! Голову мне заморочили! Я бы уже двоих принял! Вон отсюда, коза!
Слава Богу, что она сразу нашла ту комнату, где сидела Лелька. Та удивленно подняла голову от журнала: как? Уже все?
Вера не успела ответить, как ворвался врач, гремя глоткой: забирай свою дуру! Но денежки - попрошу! Она меня за нос водить вздумала! Коза!
Леля тоже затряслась и сказала, роясь лихорадочно в сумочке: вот, пожалуйста, Василий Ильич, как за аборт и консультацию, вот, - и совала ему в руки кучу денег. Он взял, пересчитал и снова заорал: вдвойне! Втройне надо с вас взять! Голову заморочила, дура!
Они быстро вышли.
Леля громко сказала: сам козел, и еще сумасшедший.
Вера ни на что не реагировала.
Ее потрясли эти старые, затертые многими бабами клеенки, с которых потом смывали кровь детей...
Она вдруг подумала, что не будь Лельки, пожалуй, этот бешеный доктор затащил бы ее на стол, призвав на помощь безликую бабу, а может, и еще кого... И что бы она смогла сделать? Кричать и биться? Звать на помощь? Убили бы ее вместе с младенцем неродившимся...
Вера твердо уверилась, что убили бы, - чтоб не устраивала в этом жутком домишке не нужного шума.
Лельке сказал бы: смерть от шока или там, что до него она, Вера, "ковырялась", - и он ничего не смог сделать...
Запросто! И чтобы стала делать Лелька? Ничего. Что бы она смогла? Доказывать по судам и милициям? Что? Что она сама туда
девицу направила?..
Вере стало невыносимо страшно, - этот доктор с круглой головой и шуточками-прибауточками, - из ночных кошмаров.
И вдруг Веру как-то отпустило, и возникла эйфория: она не отдала своего ребенка, как агнца на жертвенное заклание! Какое счастье!
А остальное, - чепуха. Все решаемо!..
Они сели в такси и рванули с этой улицы и от этого домишки, где все непередаваемо страшно началось, но счастливо закончилось.
Не сговариваясь, попросили остановиться у какого-то кафе по дороге. Заказали кофе и бутерброды, - ощутив страшенный голод - и только тогда почувствовали себя в нормальной жизни...
Даже выпили немного, - сказав смешно: с избавлением.
И стали обсуждать верино положение.
Елена Николаевна предложила такое вранье: Вера вышла замуж.
За капитана дальнего плавания, летчика, дипломата ( тут они обе усмехнулись), - придумать несложно. Леля даст ей свое обручальное кольцо, а в отдел кадров можно пока не давать сведения: фамилию она как бы оставляет свою...
Но Вере этот вариант не подходил. У нее полно приятельниц, которые удивятся, - не показывает мужа, никого с ним не знакомит?.. А уж когда ребенок появится... - Начнется светопредставление! И где тот муж? Нет.
Они снова упорно думали...
- Послушай меня еще. Если ты говоришь, - братец у тебя говнистый, и женится скоро, там тебе делать нечего. Это - первое. Второе... - Леля как-то странно посмотрела на Веру, будто желая что-то сказать и боясь, но все же решилась, - второе, - или самое первое, - мы должны этого ребенка растить вместе, я буду принимать такое же участие в нем, как и ты! Теперь, слушай,
