Кэтлин Уинзор - Любовники
— До тех пор пока не успокоимся. Ведь сейчас он здесь, и его присутствие все заметнее. Когда ему покажется, что пора уходить отсюда, мы, наверное, сможем вернуться домой… — Она покачала головой и грустно добавила: — Как все-таки ужасно говорить о смерти человека, которого очень любишь. Не правда ли? — Сейчас у нее было лицо маленькой девочки, которая сознает, что все время ведет себя плохо, но все равно продолжает озорничать.
— Да… Ведь вы обе любите его, и, безусловно, он не может потребовать от вас большего.
— Конечно. Мне кажется, это самое большее, что мы можем сделать по отношению к нему. Надеюсь, когда я умру, на земле останутся люди, которые тоже будут по-прежнему любить меня.
— Дульчи! — воскликнул Эрик, и сейчас его голос больше напоминал испуганный стон. Она взволнованно повернулась к нему.
— Эрик! Что случилось?!
— Да как вы только можете говорить такие ужасные вещи? Да как вы только можете?..
Она с ласковой улыбкой покачала головой.
— Бедный Эрик! Оказывается, вы воюете и со смертью тоже…
— Разумеется! — почти гневно произнес Торстен. Наверное, сейчас он впервые рассердился на нее. — Я всю жизнь провел, воюя со смертью! Какой же из меня был бы хирург, если бы я этого не делал?
— Вы, по вашим словам, начали сомневаться в том, что вам следует быть хирургом. Вы сами сказали, что, возможно, совершили ошибку, выбрав эту профессию.
Он покачал головой, и сейчас жара стала для него совершенно нестерпимой. Он весь обливался потом, а Дульчи казалась такой холодной и свежей… и такой мучительно красивой. Внезапно Эрик безумно испугался ее. Наверное, впервые боялся ее так сильно. Почувствовав головокружение, испытал страх, что с ним вновь случится обморок. Ему казалось, что вот-вот его стошнит, из него вывалятся все кишки и упадут на пыльную дорогу, а затем он тут же умрет.
Эрик остановился, закрыл глаза и изо всех сил сжал кулаки. Он чувствовал, как его шатает из стороны в сторону. Он понимал, что сейчас ему угрожает самая большая опасность в жизни. А потом ощутил на своих губах ее губы, которые были удивительно холодными, учитывая страшную жару. До него докатилось ее ароматное дыхание, которое он с жадностью впитывал в себя. Ее руки обвили его шею, и Эрик внезапно схватил ее, схватил с необычайной силой, как если бы ему показалось, что она способна навечно оставить его на этой земле; одной рукой вцепился в ее волосы, другой прижимал к себе ее тело, словно пытаясь вдавить Дульчи в себя. Но когда губы девушки попытались оторваться от его губ, тут же отпустил ее. Ведь нельзя было силой вторгаться в нее, на это вторжение он не имел никакого права. Вдруг не удалось бы больше сдерживать себя, а он боялся причинить ей боль, как боялся, что и она причинит боль ему.
Она чуть отступила назад, посмотрела на него с еле заметной улыбкой и, издав какой-то мягкий, ласковый звук, приложила к губам ладонь.
— Эрик! Это… это было восхитительно! Это было прекраснее всего на свете! — Она пристально смотрела на него и, казалось, чего-то ждала, но он взглянул на нее в ответ, мучимый страстным желанием и в то же время каким-то неведомым доселе страхом. — Я люблю тебя! — воскликнула она. — Я люблю, люблю тебя!
Он взял ее за руку и решительно проговорил:
— Пошли. Нам нельзя стоять здесь вот так… Кто-нибудь может нас увидеть, и тогда твоя мать узнает обо всем. Пошли, я отведу тебя домой.
— Я не хочу домой, Эрик. Ты ведь мой.
— Дульчи, ради Бога, подумай, что ты такое говоришь!
Она шла рядом с ним, глядя на дорогу, но, когда он обращал к ней свой взгляд, видел, что она искоса и с любопытством смотрит на него. Они не промолвили ни слова, пока не дошли до ее ворот.
— Я не войду, — произнес он.
— Но почему? — спросила она, звонко и беззаботно смеясь. — Ты боишься мою маму! — Дульчи опять рассмеялась и крепко взяла его за руку. — Да я не скажу ей, что ты поцеловал меня.
Эти слова заставили и его рассмеяться тоже.
— Спасибо. Честно говоря, будет намного лучше, если ты не станешь ей об этом рассказывать.
— Несмотря на то что я всегда все ей рассказываю, — добавила Дульчи.
— Ты обо всем ей рассказываешь? — спросил он чуть шутливо. — Обо всем, что происходило с тобой за всю твою долгую и разнообразную жизнь?
— Ну положим, такого, как с тобой, у меня еще никогда не случалось. Но, если ты считаешь, что так будет лучше, я не стану ни о чем говорить. Ну, пойдем же!
Тут он резко, почти грубо вырвал свою руку.
— Нет, мне срочно надо позвонить. Мне пора. До свидания. — Он сделал несколько шагов, когда услышал, что она догоняет его.
— А могу я пойти с вами? Я не буду подслушивать, о чем вы говорите! Правда! А потом мы вернулись бы сюда и вместе пообедали.
Он посмотрел на нее, чувствуя, что совершенно пленен ее красотой и беспредельной невинностью. И было необъяснимым, почему ему так безумно хотелось уйти и в то же время остаться. Однако желание убежать от нее было сильнее. Ему казалось, что все его тело содрогается и пульсирует, а голова в эти минуты раздувается до неимоверных размеров. Наверное, сейчас он выглядит карикатурой на самого себя, не пройдет и нескольких секунд, как она заметит эту метаморфозу. Не говоря ни слова, он резко повернулся и широкими шагами пошел прочь. Шел, ни разу не обернувшись, и, несмотря на глубокое убеждение, что его преследует нечто неведомое и ужасное, ему не хотелось оглядываться. Пересиливая себя, шел и шел. Заставлял себя идти. Однако напряжение было столь велико, что, дойдя до гостиницы и поднявшись к себе, он рухнул на кровать без сил. Просто был изможден до предела.
«Наверное, на всем белом свете еще не было таких идиотов, как я», — подумал Эрик.
И еще подумал, как, наверное, развеселились бы его друзья, узнав, что Торстен так сильно испугался девушки, да еще такой, как Дульчи. Они вообще не поверили бы в такое. В его ушах зазвенел женский смех, это смеялись те, чьи сердца разбивались вдребезги от одного созерцания его мужских достоинств.
Он мысленно уверял кого-то, что в состоянии все объяснить. Главная причина случившейся с ним фантасмагории — ее, Дульчи, невиданная красота. Ведь она так молода, что приходится быть крайне осторожным, чтобы не причинить ей боль. Красота делает ее еще более уязвимой, поэтому и нельзя позволить себе хоть самую малость навредить ей… «И еще, чтобы быть окончательно честным: она настолько молода, что я не могу довериться ей. Она думает, что любит меня, но еще слишком юна, чтобы разобраться в своих чувствах и в своих поступках». Вот такие мысли обуревали его, а приятели и соблазненные им женщины хохотали и хохотали… Наконец он стер их из памяти одним мановением руки, перевернулся на живот и мгновенно заснул.
Эрик забыл открыть перед сном окно и поэтому проснулся весь в поту, не понимая, где находится и что с ним. В нем витали остатки тревожного сна, который настойчиво обволакивал его, толкая в новую пропасть ужасных переживаний. Он взял себя в руки, сделав неимоверное усилие, разлепил веки и увидел за окном бледно-зеленые сумерки и тонкую красную полоску на горизонте, которая постепенно затухала. Он повернулся на бок и увидел пантеру, лежащую рядом. Ее лоснящаяся шкура едва касалась его тела. Торстен в ужасе вскочил.
— Как ты здесь очутилась?! — вскричал он. Ведь можно было поклясться, что этого больше никогда не случится.
Животное изящным, плавным движением повернулось к нему и теперь пристально разглядывало его.
— Какая разница, как я сюда попала? Главное, что я здесь, не так ли?
У этой чертовой зверюги, оказывается, имелась некая логика, приводящая Эрика в бешенство. Он действительно испытал приступ ярости, поскольку ни за что на свете не принял бы увиденное им за непреложный факт, если бы все происходящее не угрожало ему так сильно. А очевидность заключалась лишь в мощи ее челюстей, клыков и мышц, да еще когтей, пока что спокойно лежащих на порванной простыне.
— Это ведь она послала тебя сюда, не так ли? — спросил Эрик укоряющим и в то же время раздраженным голосом. Он вовсе не пытался как-то задобрить ее.
— Она? — грациозно изогнувшись, переспросила пантера, весело улыбаясь.
— Только не прикидывайся, что не знаешь, о ком идет речь! К чему нам делать вид, что мы не понимаем друг друга? И ты не хуже меня понимаешь, что происходит! — С этими словами он направился в ванную, сполоснул лицо и шею и снова остановился напротив пантеры, вытираясь полотенцем. — Я тоже могу кое о чем рассказать тебе.
— Да? — очень вежливо проговорила пантера. — Слушаю.
— Со вчерашнего дня все изменилось. И я больше не боюсь тебя. Меня не волнует, что ты сделаешь со мной. Ешь меня, если тебе угодно!
Пантера улыбнулась и вновь легла на бок; ее большие глаза зловеще мерцали в полумраке комнаты. Спору нет, это было самое прекрасное зрелище, когда-либо увиденное Эриком; вдобавок к ее красоте она обладала какой-то удивительной утонченностью, какой-то особой рафинированностью, ей была присуща чисто человеческая мягкость, что делало ее еще более коварной и способной к обману.
