Мор Йокаи - Золотой человек
Оно и немудрено: все они - люди хладнокровные, помышляющие сугубо о выполнении служебного долга.
Досмотрщик строжайшим тоном требует открыть доступ в трюм. Требование его удовлетворяется, и трое заходят внутрь корабля; из корабельной команды присутствовать при досмотре никому не положено. Оставшись с глазу на глаз, все трое сбрасывают напускную суровость и ухмыляются друг дружке; "блюститель" пребывает на мостике в одиночестве и улыбается самому себе, пряча улыбку под башлыком.
Инспекторы развязывают первый попавшийся мешок наугад - а там и в самом деле пшеница.
- Да-а, пшеница-то сорная! - глубокомысленно замечает таможенный досмотрщик.
По всей вероятности, в остальных мешках также находится пшеница и вся она, надо думать, одинаково сорная. При проверке составляется протокол; один из вооруженных господ держит при себе письменные принадлежности, другой - книгу протоколов, куда и заносятся результаты осмотра. Сверх того таможенный досмотрщик пишет несколько строк на отдельном листке, складывает его, запечатывает официальной печатью, однако же адреса не надписывает.
Затем, дотошнейшим образом обшарив каждый уголок-закоулок, где совершенно невозможно обнаружить какой бы то ни было подозрительный предмет, трое инспекторов вновь показываются на белый свет. А точнее говоря, на лунный свет, так как солнце успело скрыться окончательно, и сквозь несущиеся облака проглядывает кривая физиономия луны, делающей вид, будто это она во всю мочь несется по небу, то скрываясь за неплотной завесой облаков, то выныривая оттуда.
Таможенный досмотрщик велит позвать судового комиссара и строгим, официальным тоном доводит до его сведения, что запретного товара на судне не обнаружено; столь же непререкаемым тоном он призывает "блюстителя чистоты" доложить о санитарном состоянии судна.
"Блюститель", сославшись на официальную присягу, подтверждает, что все сущее на корабле лишено какой бы то ни было скверны.
Тогда комиссару выдается свидетельство о том, что судовые документы оформлены по всем правилам. Одновременно составляются расписки в получении мзды: сто крейцеров таможенном досмотрщику, по двадцать пять обоим финансовым инспекторам и пятьдесят "блюстителя". Двести крейцеров тютелька в тютельку. Расписки пересылаются владельцу груза, который за все это время из своей каюты и носа не высунул - он занят ужином. От него требуется обратная расписка о переданных им суммах.
Сверив расписки с обратными расписками, владелец груза и строгие блюстители закона смогут удостовериться в том, что судовой комиссар действительно передал доверенные ему деньги полностью и ни единого крейцера себе не присвоил. Но крейцеры-то ведь не простые, а золотые!
Что греха таить, шевельнулась было у Тимара мысль: вздумай он, к примеру, вместо полсотни золотых, предназначенных для этого грязнули "блюстителя" (куда ему столько?); сунуть в кувшин только сорок монет, никому сроду не дознаться, что он присвоил себе десять золотых. Он смело мог бы удержать хоть половину всей суммы --кто его проверит? Те, кому эти деньги предназначены, даже половинной суммой были бы вознаграждены с лихвою.
Однако искусительной мысли тотчас же сыскалось возражение:
"То, что ты сейчас проделываешь, есть самый настоящий подкуп. Но взятку ты даешь не из своих средств: Трикалис - лицо заинтересованное, вот он и выкладывает денежки. Твое дело только передать, а стало быть, и виновен ты не больше, чем кувшин с водой. Чего ради подкупает досмотрщиков Трикалис - тебе неведомо. Может, на судне спрятана контрабанда, может, скрывается политический беженец, а может, герой некоего романтического приключения не жалеет денег, лишь бы поскорее уйти от преследования. Все это не твоя забота. Но если хоть одна-единственная монета пристанет к твоим рукам, ты окажешься соучастником любого греха, который, возможно гнетет душу этого человека. Не оставляй себе ни крейцера из этих денег".
Досмотрщик дал разрешение кораблю продолжать путь, в знак чего велел поднять на мачте бело-красный флаг с черным орлом4.
А затем, коль скоро официально было признано, что идущий с востока корабль никакой заразой не опасен, досмотрщик безо всякого омовения пожал руку судового комиссара и сказал ему:
- Вы ведь житель Комарома, верно? В таком случае вам нетрудно будет отыскать господина Качуку, он там главный по интендантской части. Как только доберетесь домой, передайте ему это письмецо. Адреса на нем, правда, нет, но он вам без надобности. Имя вы не забудете, оно напоминает название испанского танца. Вручите ему это письмо, не пожалеете.
С этими словами он милостиво похлопал комиссара по плечу, словно тот по гроб жизни должен быть ему благодарен, после чего все четверо посторонних убрались с судна; сели опять в свою желто-черную полосатую лодку и поплыли обратно к Секеле.
"Святая Варвара" могла беспрепятственно продолжать свое плаванье по Дунаю, и будь она сверху донизу забита мешками с солью, кофе, турецким табаком, а ее пассажиры с головы до пят покрыты черной оспой или проказой, никто не посмел бы ее задержать.
Не было на судне ни контрабандного товара, ни моровой язвы, зато было кое-что другое...
Тимар, пряча в бумажник послание без адреса, гадал про себя, что же там может быть написано. А там было написано следующее:
"Кум! Настоятельно рекомендую твоему вниманию подателя сего письма. Это золотой человек!".
Ничей остров.
Оставленные на сербском берегу погонщики, воспользовавшись паромами, вместе с тягловым и лошадьми той же ночью перебрались на венгерский берег; обрубленную бечеву они прихватили с собою, распространяя по пути слух, будто бы в опасном месте, у периградского водоворота, бечева оборвалась сама и судно вкупе с людьми и грузом пошло ко дну.
А наутро в Оршове о "Святой Варваре" не было ни слуху ни духу. Даже если бы капитана турецкой канонерки случаем осенила мысль подняться вверх по центральному каналу Железных Ворот хотя бы и до самой Оршовы, его поиски не увенчались бы успехом, а уж за пределами Оршовы Вплоть до Белграда в его власти лишь половина Дуная - На венгерском побережье он не волен распоряжаться. Только лишь крепость на острове Новая Оршова принадлежит туркам.
"Святая Варвара" покинула окрестности Оршовы в два часа пополуночи. Ветер после полуночи обычно устраивал себе передышку, и надобно было использовать благоприятную погоду. Корабельщикам - чтоб работалось веселее - выдали двойную порцию палинки, и когда Оршова осталась позади, утреннюю тишину вновь огласили меланхолические звуки корабельного рожка.
Отплытие произошло в совершенном безмолвии, лишь в Новой Оршове протяжными возгласами перекликались меж собой турецкие часовые на крепостных стенах. Корабельный рожок подал сигнал только после того, как даже пик Аллион скрылся за другими мощными скалами.
При звуках рожка Тимея показалась на пороге каюты, где она проспала несколько часов, и, накинув белый бурнус, прошла в носовую часть корабля в поисках отца, который всю ночь так и не прилег, даже не зашел в каюту и - что самое странное - ни разу не закурил трубку. Ночью на судне нельзя было зажигать огонь, чтобы не привлечь внимание сторожевых в новооршовской крепости.
Тимея чувствовала, что должна исправить свой промах, и теперь уже она сама обратилась к Тимару, выспрашивая его о встречающихся на пути достопримечательностях. Инстинкт детского сердца подсказал ей, что она обязана этому человеку благодарностью.
Сумерки застали корабль в окрестностях Оградины; там-то и обратил судовой комиссар внимание Тимеи на исторический памятник восемнадцативековой давности: скрижаль Траяна. Каменную таблицу, высеченную на крутой скальной стене, поддерживают два крылатых амура, уголки ее окружены дельфинами, а в самой скрижали перечислены заемные деяния богоподобного императора.
Тимар протянул Тимее бинокль, чтобы девушка смогла прочесть высеченные на скале строки.
- Но я не знаю этих букв! - молвила Тимея.
Буквы скрижали были латинские.
Когда вершина мощной горы Стербец на сербском берегу скрывается из виду, следует очередной скалистый коридор, втискивающий Дунай в стремнину пятисот десяти футов шириною. Это ущелье носит название "Казан". По обе стороны его тянутся крутые каменные стены высотою в две-три тысячи футов, скалистые изгибы которых теряются в нежно-опаловой дымке. Из пещеры в одной из этих крутых скалистых стен с высоты в тысячу футов низвергается ручей, подобный тонкому серебристому лучу, и распыляется в туман, прежде чем успевает достигнуть дунайских вод. Скалы по обе стороны тянутся сплошной стеной; лишь в одном месте утесы расступаются, и из мрачного горного ущелья сквозь расселину открывается дивный вид: цветущий край, вдали маячит стройный, белый шпиль. Это Дуброва - там уже Венгрия.
