Алексей Тарновицкий - Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны)
— При чем тут возраст, Машка? У него фигура, как у тридцатилетнего. Актеры за собой следят. Твоего мужичка-толстячка он обгонит хоть на стометровке, хоть на километр. Он, если хочешь знать, в прошлом году марафон бегал. Твой марафон пробежит? Вот то-то и оно. А как любовник он, девочки… — уу-ух!.. настоящий застрел. Улет! Вы еще помните, что это такое — улет?
Анька на это лишь мечтательно улыбнулась — она-то явно помнила, а вот Машкины антрацитовые глаза начали поблескивать откровенной злобой. Не иначе, проняло толстуху.
— Улететь еще полдела, — обиженно проговорила она, — вопрос, куда приземляешься. Мягкая посадка, Ируля, бывает только у героев-космонавтов. В Репино-то твой Маринин, небось, без жены отдыхал. Полетал на тебе, а потом домой, на свой законный дельтаплан.
«Сказать? Не сказать?» — посомневалась Ирочка и, отбросив сомнения, выпалила:
— Он разводится, понятно? Он сделал мне предложение! Только никому не говорите, это пока что большой секрет…
— Разводится?! — округлила глаза Машка. — Сделал предложение? И ты у него, выходит, будешь седьмая… Прямо как у Синей бороды. Ох, берегись, Ируля. У него в черном-пречерном замке есть черное-пречерное подземелье, а в подземелье черная-пречерная дверца с черным-пречерным замком, и ровно в черную-пречерную полночь черная-пречерная рука…
— А-а-а! — вдруг дурашливо завопила Анька, и девушки, вздрогнув, разразились хохотом.
Зависть — не зависть, а все тут друг другу свои, родные. По злобе чего только ни ляпнешь, как только ни ужалишь, но, по сути-то, делить им нечего. Сходные у всех страхи, похожие радости, типовые несчастья, общая судьба. Отчего же вместе не посмеяться, не выплеснуть тревогу из взбаламученной души, как серую мыльную воду из стирального тазика… Когда Машка Минина, загасив сигарету, вышла из курилки, Анька обняла Ирочку за плечи, притянула к себе, зашептала в ухо:
— Никого не слушай, мать, только себя. Живот свой слушай. Если там хорошо, то на все остальное наплевать. Жизнь короткая, сколько в ней любви будет, никто не знает. Бери, пока дают.
Вот Ирочка и берет, берет полной горстью.
Последнего обитателя комнаты зовут Боря Штарк; его стол стоит в самом неудобном месте, справа от двери, на проходе к «Приюту убогого чухонца». Подобное небрежение к человеку не может не удивлять, учитывая солидный, за пятьдесят, Борин возраст и двадцатисемилетний стаж работы в отделе. Боря пришел сюда молодым специалистом еще в середине пятидесятых. Говорят, что когда-то он был похож на Валерку Филатова — тоже вечно что-то придумывал и тоже работал за весь отдел. А потом, по словам Роберта, еще заставшего те времена, потух. Но не это является причиной его нынешнего незавидного положения.
Боря сидит в отказе. Он подал на выезд три года назад. Если бы контора была режимной, то ему пришлось бы уйти сразу после подачи заявления. Но в «Бытовухе» на увольнении не настаивали, хотя, как водится, осудили и заклеймили. До сих пор, рассказывая об этом собрании, Робертино волнуется больше обычного:
— Да и как было его, дурака, не заклеймить? Я вот тоже выступил, не удержался. Ты, говорю, понимаешь, что уезжаешь из отдела победившего коммунизма? Вникни, Боря… А он стоит, чуть не плачет. Понимаю, говорит, но ничего не могу с собой поделать. Зов предков. Представляешь, Соболева? Ты, говорю, Боря, знаешь, где предки находятся? В земле! Ну ладно, допустим, они такие дураки, что зовут своего потомка к себе в могилу. Но ты-то неглуп, Боря! Ты-то живешь при коммунизме! Эх, Соболева, Соболева…
Так или иначе, заклейменный, но не уволенный Боря Штарк остался в отделе ждать ответа из ОВИРа. Осложнений с этим не предвиделось, поэтому, когда наметился приход Аньки Соболевой, руководитель группы Зуопалайнен вызвал отъезжанта к себе и попросил его сделать одолжение.
— Борис Ефимович, — сказал он, — я надеюсь, что вы поймете меня правильно. Приходит новая молодая сотрудница, чтобы заменить вас согласно штатному расписанию. Неудобно сажать ее на проходе. Не могли бы вы временно переселиться? Все равно ведь вам недолго здесь осталось жить и работать. Когда в ОВИРе должны дать ответ?
— Через месяц будет полгода, — ответил Боря. — По закону обязаны.
— Ну вот, тем более, — обрадовался группенфюрер Зопа, — обязаны. Значит, всего месяц. Потерпите? Договорились?
И Боря Штарк согласился: отчего бы не сделать одолжение конторе, которая продолжала платить своему сотруднику зарплату, невзирая на его позорный отказ жить при коммунизме. К тому же в то время он почти и не сиживал за своим столом, а метался по городу, продавая те вещи, которым назначено было остаться, и закупая другие, которые, напротив, планировалось отправить прямиком к могилам зовущих предков. Как долгожитель отдела, Боря размещался на самой рублевой позиции, в дальнем углу комнаты, у окна, так что Анька Соболева, сама о том не подозревая, могла скакнуть прямиком в князи.
Могла, но не скакнула, ибо Машка Минина посредством стремительной кавалерийской атаки на «Приют убогого чухонца» перехватила ценный приз из-под самого носа новой сотрудницы. Такая уж она, Машка, на ходу подметки рвет. Впрочем, и Анна Денисовна в обиде не осталась: освобожденный Машкой стол соседствовал с изящным красавцем-аристократом в модном пиджаке и непременном шейном платке. Анька и Роберт понравились друг другу с первого взгляда, так что в выигрыше остались все.
Все, за исключением бедного Бори Штарка. Грянул Афган, за ним — бойкот Олимпиады, и выезд закрылся наглухо. Теперь Борино положение в отделе победившего коммунизма характеризуется прискорбной двойственностью. С одной стороны, оно по-прежнему временное, с другой — отчетливо тяготеет к постоянству. Столы назад не поменяешь: Машка за свой угол кому угодно глаза выцарапает, да и Анечка обжилась, шепчется со своим Робертино, как с лучшей подружкой. Так и сидит заслуженный ветеран на проходе у двери, ждет, когда откроется…
О, вот она и открылась, легка на помине! На пороге — парторг отдела Петр Ильич Лукьянов.
— Товарищи, политинформация! Ниночка, организуйте народ. Пожалуйста, товарищи, не опаздывайте. Политинформация в «Красном уголке»!
4
Полустанок «Политинформация»
Политинформации и общие собрания отдела проходят в «Красном уголке». Это большая комната с бюстом в углу и тремя кумачовыми лозунгами, натянутыми по периметру. В торце ее установлен стол президиума; от обычного стола его отличает красная скатерть. На скатерти — пыльный пустой графин. Воду туда наливают только во время общеотдельских праздников и отмечаний — да и то лишь вместе со спиртом, который требуется разбавить до приемлемой крепости. На противоположной стене — стенд с «Моральным кодексом строителя коммунизма». Кодекс этот, скорее всего, не читан здесь никем и никогда, что объяснимо ввиду успешного завершения строительства в рамках данного, отдельно взятого отдела.
Остальное пространство занято разнокалиберными стульями и скамьями. Поскольку ходить на политинформации не желает никто, посещать их обязаны все. Если кто-то испытывает затруднения с пониманием предыдущей фразы, он всегда может зайти в «Красный уголок» и почитать Кодекс — там есть довольно подробное объяснение. В качестве документа, оправдывающего чье-либо невольное отсутствие, принимается только справка от врача или свидетельство о смерти. Как говорит Робертино, поголовная явка на политинформацию является лучшей защитой завоеваний победившего коммунизма.
— Нам нравится жить так, как мы живем? — спрашивает он, снова и снова тыча в потолок указательным пальцем. И сам же отвечает: — Нравится, еще как нравится. Хотим ли мы, чтобы все это отменилось? Нет, не хотим. Но такой риск существует, дорогие мои чуваки и чувихи! Он существует потому, что коммунизм пока еще построен не везде. Да-да, за стенами нашего благословенного отдела не все еще живут и работают так, как имеем счастье жить и работать мы. Те, кто не верит, приглашаются порасспросить Анну Денисовну о ее прежнем месте работы. А порасспросив, представьте себе, что кто-то, от кого кое-что зависит, приходит к нам в отдел на политинформацию и видит пустой «Красный уголок». Пустой! Красный! Уголок! Что подумает тогда этот кто-то? «Какая черная неблагодарность! — подумает он. — Какой позор! Этим людям подарили победивший коммунизм, а они не могут раз в месяц посетить часовую политинформацию!» Так подумает он и будет совершенно прав. Потому что нет большего позора, дорогие мои чуваки и чувихи, чем черная неблагодарность!
Примерно такие же речи Робертино произносит, когда в группу приходит разнарядка на демонстрацию, овощебазу или выезд в колхоз. И в его словах есть немалый резон, признаваемый всеми. Во всяком случае, политинформациями не манкирует в отделе никто.
«Красный уголок» полон, и парторг Лукьянов, требуя тишины, уже дважды стучал по графину шариковой ручкой. Мама-Нина машет Аньке от двери через головы собравшихся, беззвучно шевелит губами.
