Элизабет Блэквелл - Замуж за принца
Медленно поднявшись с постели, Роза развязала тесемки на горле, и сорочка соскользнула с ее плеч. Я едва не расплакалась, увидев то, что предстало моему взгляду. Целая армия розовых гнойничков вторглась на ее нежную беззащитную кожу, захватив плечи и руки и опускаясь все ниже по ее спине и животу. Даже в том оглушенном состоянии, в котором находилась Роза, она не могла не понять, что означают эти прыщики.
— Это симптомы? — безразличным голосом спросила она.
— Пока еще рано так утверждать... — начала мямлить я.
— Это чума, — оборвала меня Роза.
Неужели горе настолько притупило ее эмоции, что ей уже не было дела до того, выживет она или умрет?
Я опустилась перед ней на колени и стиснула ее руки, слегка развернув их к себе, чтобы привлечь ее внимание. Я так сильно сжимала запястья принцессы, как будто надеялась, что моя сила способна перейти в ее тело.
— У меня тоже все так начиналось. Но я выжила. И ты тоже выживешь.
Роза вырвалась из моих тисков и потянулась к чистой сорочке, которую я разложила на кровати. Она отвернулась от меня и, избегая встречаться со мной взглядом, натянула ее через голову, после чего снова забралась под одеяло.
— Уходи, Элиза, — тихо произнесла она. — Спасайся.
— Мне спасаться не от чего.
Ни с того ни с сего я ощутила, что меня охватывает ярость. Чтобы справиться с этим неожиданным чувством, мне пришлось уйти в дальний конец комнаты и приняться за мытье котелка для супа. Неужели мои чувства значат для нее так мало, что она вообще не желает их учитывать? Как может юная и красивая девушка так легко пойти на смерть? Я твердо решила изгнать эти мысли из своего сознания, решив, что не сможет произойти то, что невозможно себе представить.
Остаток этого дня, который показался мне бесконечным, а также весь последующий день я пыталась вызвать у себя в голове голос Флоры, направляющей меня и подсказывающей, как облегчить страдания Розы. Когда прыщи воспалились, покраснели и вздулись, я начала опускать полосы ткани в кипящую воду и прижимать их к гнойникам, пока они не лопались. В образовавшиеся язвы я втирала целебный бальзам, чтобы уменьшить жжение, и обрызгивала грудь принцессы отваром мяты в попытке облегчить ее дыхание. Когда Роза горела от жара, я принесла ведро холодной воды, в которую насыпала сушеной сирени, и обмыла ее тело с ног до головы. Закончив, я вытащила из-под нее пропитавшуюся потом простыню и осторожно укрыла ее своим собственным покрывалом.
— Элиза.
Пальцы Розы сжали мою руку.
— Да, моя дорогая?
Ее голос напоминал еле слышный хрип, но я возликовала, услышав его звук. Вот уже два дня она не произносила ни слова.
— Ты помнишь мои сны? О ведьме?
Я очень хорошо помнила эти кошмары, заставлявшие Розу с отчаянным криком вскакивать посреди ночи. В такие ночи много лет назад я укачивала ее в объятиях, пока она не переставала плакать. По мере того как она снова погружалась в сон, ее тело тяжелело и расслаблялось. Если бы только я могла так же легко утешить ее сейчас. Если бы чума хоть ненадолго выпустила ее из своих когтей, позволив ей поспать. Ну, хоть один час!
Губы Розы приоткрылись в тщетной попытке улыбнуться.
— Никто, кроме тебя, не мог меня успокоить. С тобой я чувствовала себя в безопасности.
— Роза, ты со мной в безопасности. Всегда.
— Мама. Папа.
В этих двух коротких словах было столько боли! Моя душа разрывалась на части, как если бы ее утрата была моей собственной.
— Если они умерли, я королева.
Я шикнула на нее, заявив, что государственные вопросы могут подождать, но эта мысль беспокоила и меня. Роза теперь была правителем этой опустошенной земли. Я понимала, что именно на нее будут с надеждой смотреть жители Сент-Элсипа, которым удастся выжить и которые будут предпринимать отчаянные попытки вернуться к жизни и возродить свой город. Как могла Роза принять на свои плечи такое бремя, даже если бы она была здорова? Кто мог ей помочь? Или теперь нашему ослабленному королевству предстояло склониться перед завоевателями, прознавшими о том, что мы не в состоянии отразить их агрессию?
— Я никогда тебе не говорила... — голос Розы прервался, и я попыталась ее успокоить, опасаясь, что она переутомится. Но она собралась с силами и продолжала: — Я часто представляла себе, что ты моя старшая сестра, которая обо мне заботится.
Я вспомнила, как подхватывала ее крошечное тельце за талию и принималась кружить ее вокруг себя в вихре юбок и оборок, наслаждаясь ее заливистым смехом. Я терлась носом о ее пухлые щечки, не обращая внимания на прищуренные глаза и неодобрительные взгляды других служанок королевы Ленор.
— Я всегда любила тебя так сильно, как если бы ты была мне родной по плоти, — отозвалась я.
Опустившись на колени возле кровати, я осторожно провела пальцами по ее лбу. Она так горела, что от ее жара вспыхнула и моя собственная кожа.
— Я что-то должна тебе рассказать.
Я не собиралась делиться с Розой тайной своего происхождения, и возможно, было неправильно волновать ее такими откровениями сейчас, когда она была так слаба. Единственным оправданием моим действиям служит искренность. Я рассказала Розе то, в чем, как мне казалось, она очень нуждалась. Хотя ее родители умерли, у нее остались родные, и не вся ее семья была уничтожена чумой. В замке по-прежнему находился человек, навеки связанный с ней кровными узами.
— Мужчина, который меня воспитал, не был моим отцом, — начала я. — Мою маму соблазнили до свадьбы. Это сделал принц Бауэн.
Сил Розы хватило лишь на самое слабое восклицание.
— Почему ты мне ничего не рассказывала? — ахнула она.
— Я не хотела очернять память мамы. И сейчас я говорю это тебе только потому, что хочу, чтобы ты знала — мы и в самом деле родственницы. Я тебя не оставлю.
Роза накрыла мои пальцы липкой от пота ладошкой.
— Значит, мы двоюродные сестры? — прошептала она.
Я кивнула.
— Да, моя дорогая. И родные сестры по духу.
— Я так рада, — одними губами проговорила Роза.
Ее рука соскользнула на одеяло, но глаза по-прежнему были открыты. Они смотрели в потолок горящим от изнеможения взглядом. Мои собственные воспоминания о чуме были смутными и путаными, но пытку бодрствованием я запомнила очень хорошо. Без сна Розе некуда было деваться от терзающих ее страхов и боли. Ее ждал путь сквозь бесконечный сумеречный лабиринт страдания.
Болезнь неумолимо продолжала свое разрушительное шествие по телу Розы. На следующий день ее дыхание стало прерывистым, а кожа воспалилась. Единственным звуком, который она теперь могла издавать, был слабый стон. Каждый раз, когда она вскрикивала, я морщилась и вздрагивала, ощущая ее боль как свою собственную. Ее язык распух, и она начала давиться едой, которой я пыталась ее кормить. Чтобы унять ее панику, я по капле вливала воду в уголок ее рта. Следуя примеру птиц, кормящих птенцов из клюва в клюв, я жевала крошечные кусочки хлеба и осторожно вкладывала кашицу Розе в рот.
В тот день, когда меркнущий солнечный свет как будто отражал нарастающие у меня в душе дурные предчувствия, я спросила у себя, долго ли еще Роза сможет выносить эти мучения. Мой собственный опыт был плохим советчиком. Я не знала, сколько дней я болела и насколько мои симптомы отличались от того, что происходило с Розой. Лицо принцессы язвы почти не затронули, и я считала ее устоявшую перед болезнью красоту лучиком надежды. Но затем я вспомнила такое же гладкое лицо ее матери, почти не изменившееся, но все равно мертвое. Если весь этот уход за больной лишь продлевал страдания Розы, то все мои усилия представляли собой изощренную жестокость.
Если бы она могла отдохнуть. Эта мысль не давала мне покоя, потому что я знала — в моих силах даровать ей облегчение, если только я осмелюсь рискнуть. Среди множества рецептов, записанных в книгах Флоры, было и сонное зелье, которое я никогда не готовила и относительно опасности которого Флора сама меня предостерегала. У меня в ушах звучал голос Флоры, разъясняющий, что каждый организм усваивает это снадобье по-разному. Количество зелья, погружающее в сон одного человека, было способно убить другого. Ослабленное состояние Розы подвергало ее еще большему риску. Если бы я уловила хоть малейшее улучшение или облегчение ее агонии, я бы ни за что на это не пошла. Но с каждым днем, с каждым часом ей становилось только хуже, пока единственными нитями, связывающими ее с жизнью, остались нити страдания. Если она была обречена на смерть (а я отказывалась мириться с такой возможностью), то разве не милосерднее было бы в последние мгновения ее жизни проявить высшую степень любви и облегчить ее мучения?
Опустившись на колени возле кровати, я прошептала ее имя.
— Если у тебя больше не осталось сил это выносить...
