Фрэнсис Шервуд - Ночь печали
— Пей, ешь и не ложись. Тебе нужно двигаться, набираться сил, а вовсе не поддаваться слабости. Мне больно видеть тебя такой, донья Марина. Стоило мне оставить тебя одну… Ты могла бы умереть, пока меня здесь не было.
Она слышала его, но не верила ни единому его слову. Больно видеть? И это Кортес говорит?
Ей принесли размягченные бобы. Кортес растолок их ложкой, смешал со своей слюной и поднес ложку к ее рту.
— Вот, попробуй. Ешь медленно. — Он пережевал кусок тортильи, сплюнул его себе в ладонь и скормил ей. — Ешь помаленьку. Вот, молодец.
— Ты заботишься обо мне, чтобы спасти своих солдат.
— Я и тебя хочу спасти, донья Марина. Ты что, не заметила, где находишься?
— И что ты прикажешь мне сделать?
— Будь полюбезнее, пожалуйста. «Дорогой Кортес, милый мой, каковы будут твои распоряжения?» — Кортес повернулся к солдатам. — Где мой рупор? Он понадобится Малинцин.
Малинцин поддерживали с двух сторон, и она последовала за Агильяром и Кортесом к Моктецуме, стоявшему у выхода на крышу. На них немедленно обрушился град стрел и камней. Послышались оскорбительные выкрики.
— Почтенный народ мешика! — крикнул Кортес. — Мы хотим поговорить.
Малинцин повторила его слова на языке науатль, пытаясь произносить слова громко и торжественно.
Вокруг стало тихо. На террасу храма вышел какой-то аристократ. Его волосы были подстрижены так, как позволялось только могучим воинам, а на голове у него сияла диадема — знак императора.
— Куитлауак, — шепнула Малинцин, — младший брат Моктецумы.
— И что хочет нам сказать твой раздвоенный язык? — Куитлауак с возмущением глядел прямо на Малинцин. — Мы убьем вас всех, высосем мозг из ваших ломких костей, а затем выплюнем осколки.
— Прежде чем вы это сделаете, — по своей воле сказала Малинцин, — мы убьем вашего брата Моктецуму.
— Мой брат Моктецума предал свой народ, — рассмеялся Куитлауак. — Он — женщина, желающая умереть в своей уютной постели, и эта женщина стара, а ее разум помутился. Ваш предводитель, этот узурпатор, этот чужак, этот непрошеный гость, захватчик наших земель, убийца женщин и детей, — никакой не Кетцалькоатль. Он лишь испражнения червей.
Моктецума, которого до этого нельзя было назвать полным жизни, вскинулся, услышав имя «Кетцалькоатль».
— Мы требуем безопасного прохода через город, — продолжила Малинцин, не давая сбить себя с толку. — Тогда мы оставим Моткецуму в живых. Мы лишь хотим уйти, вернуться туда, откуда пришли.
Куитлауак рассмеялся. Внешне он напоминал Моктецуму, но был мускулистее и резче в словах.
— И откуда ты, Раздвоенный Язык?
— Если вы нас пропустите, мы отдадим вам золото.
Куитлауак вновь рассмеялся.
— Мы будем платить вам дань из нашей страны, что лежит по ту сторону моря.
— Нашей страны? Это что, твоя страна, Малинцин? Ты была там? Они выращивают там маис? Если их страна так прекрасна, то почему они пришли к нам? Зачем им наши земли?
Он настолько напоминал Лапу Ягуара, что Малинцин показалось, будто Лапа Ягуара воскрес.
— Несомненно, вы не хотите, чтобы ваш старший брат умер. — Произнеся эти слова, она вспомнила, что в императорской семье убийства среди братьев были обычным делом в том случае, если речь шла о праве наследования, а значит, это слабый аргумент, который и приводить-то не стоило. У Малинцин кружилась голова, но она держала себя в руках. — У нас много золота, которое мы можем вам отдать.
— Ты предлагаешь нам наше собственное золото? Они испортили тебя, девочка.
— Мы будем платить вам дань из нашей страны, лежащей за Восточным морем. У нас есть красивые ткани и орудия, сделанные из металла, что крепче обсидиана. Мы отдадим вам плюющиеся громом палки и высоких оленей: император сможет никогда не касаться земли. Наши котлы и лопаты сделаны из этого прочного материала. У нас есть инструменты врачевателей и целебные травы, а еще краска ярчайших цветов. У нас есть животные, которые умеют тащить за собой повозки с колесами, орудия, которыми можно пилить деревья на гладкие куски. — Малинцин, чувствуя, что вот-вот упадет, оперлась на руку Агильяра.
— Если будешь петь песни лжи, девочка, твой язык выпадет изо рта. Мы подумаем над твоим предложением, — ответил Куитлауак. — Отправьте к нам посла для переговоров.
Малинцин передала слова Куитлауака Кортесу. Она дрожала.
— Отправьте к нам мужчину. Одного мужчину, — повторил Куитлауак. — И не отправляйте женщину.
Малинцин повернулась к Кортесу.
— Они не хотят говорить со мной. Кого мы пошлем на переговоры?
— Ботелло.
— Ботелло? Нет, только не Ботелло, Кортес. Я сама пойду.
— Мы пошлем Ботелло. Это не обсуждается. Ботелло идеально подходит для этой роли.
— Мы отправляем нашего лучшего врачевателя, человека, живущего с вашим народом, женатого на местной женщине, человека, знающего тайны земли и небес! — крикнула Малинцин, чувствуя, как дрожит ее голос. — Он понимает некоторые слова вашего языка и уважает ваши традиции.
— Ваши традиции? И это говоришь мне ты, принцесса? Ты что, уже не одна из нас?
— Нет. Да.
— Очень хорошо. Пришлите этого бледного демона. Мы будем ждать его, когда солнце окажется в зените.
Новый император и его спутники скрылись в храме на вершине пирамиды.
— Не посылай Ботелло! — взмолилась Малинцин. — У него нет шансов, Кортес.
— Это не так. Ботелло неуязвим. Он вечен. Он может защитить себя заклинаниями. Ботелло лучше всех подходит на эту роль. Он жил у плавучих садов, знает их язык и одевается в их дурацкие одежды. Ботелло умеет расположить к себе. Донья Марина, позови этого проклятого цыгана.
Малинцин начала спускаться по ступеням. Солдаты, толпившиеся во дворе, увидев Малинцин, подняли головы, ожидая, что она скажет.
— Ботелло, — позвала она.
— Да, я должен срочно поговорить с Кортесом, — ответил Ботелло. — Немедленно.
Малинцин, держась за стену, почувствовала, как мир вокруг темнеет. Ее ладонь скользнула вниз, ноги подкосились, и она скатилась вниз по ступеням, упав на плиты двора.
— Донья Марина, донья Марина! — бросился к ней Кортес. — Донья Марина!
Встав рядом с ней на колени, он обхватил ладонями ее лицо, а затем приложил ухо к груди.
— Слава Богу, она дышит. Отнесите ее в комнату.
Агильяр с Кортесом перенесли Малинцин в комнату и уложили ее на циновку. Ботелло следовал за ними.
— Донья Марина, девочка моя, любимая. — Кортес осторожно похлопал Малинцин по щекам. — Не умирай, пожалуйста, донья Марина.
Ресницы Малинцин задрожали. Она увидела над собой лицо Кортеса.
— Gracias a Dios. Tú vives. — Кортес отер ей лоб ладонью. — Слава Богу, ты жива.
Поддерживая ее голову, Кортес влил Малинцин в рот воды.
— Донья Марина, ты должна выздороветь, радость моя. Ботелло, дай ей укрепляющее средство, сделай кровопускание, приведи ее в чувство.
— Я хочу с вами поговорить, Кортес.
— Сделай для нее отвар, Ботелло, разотри свои травы, приготовь лекарство, которое подарит ей силу. У нас тут пиявки есть?
— Друг мой, я хочу поговорить с вами наедине.
— Мы не можем оставить ее здесь без присмотра.
— Господин…
— Что такое, Ботелло? Ты разве не видишь, что донье Марине нужна твоя помощь?
— Давайте поговорим наедине.
— Хорошо.
Они отошли в угол комнаты.
— Черный раб, которого вы привезли сюда с побережья, умер, — шепнул Ботелло.
— Что ж, одной заботой меньше.
— Он умер от оспы, Кортес. От оспы.
Кортес опустил плечи и закрыл глаза. Потерев переносицу, он ругнулся и прикусил губу.
— Господи, — пробормотал он, — пощади нас.
И тут лицо у него прояснилось.
— Я жил в регионе, где не раз случались эпидемии оспы, как и большинство моих солдат. Мы не заболеем, так что это неважно. Кто-нибудь прикасался к нему?
— Аду.
— Это плохо. Африканцы подвержены нашим болезням, как и индейцы. Нужно держать наших союзников подальше от тела. Скажи Аду, чтобы он как следует вымылся, и проследи за этим. И никому ничего не говори. Не будем сеять среди солдат панику. Аду хороший воин, и мы не можем себе позволить его потерять.
— Еще кое-что, — сказал Ботелло.
— Господи Всемогущий и все святые на небесах! Да что же еще-то случилось?
— Ребенок. Наша девочка рожает.
— Это женское дело. Не беспокой меня такой чепухой.
— У нас нет повивальных бабок.
— Да, но полно рабынь, наложниц и прочих. Несомненно, найдется хоть одна женщина, которая сможет принять роды. Да ты сам это сделаешь одной рукой. Это естественный процесс, здесь нечего бояться. — И тут Кортес вспомнил. — Ботелло, мне нужно кое-что сказать тебе.
Ботелло не понравился тон Кортеса.
