Тереза Ревэй - Твоя К.
— Этого не может быть, — хрипло прошептал товарищ Кирилла Огюстен. — Это невозможно. Нельзя вот так все бросить.
Кирилл отвернулся, стараясь черной от грязи рукой вытереть слезы, сбегающие по щекам. Его первая встреча с войной свелась к грандиозному поражению. Бесславный разгром и неописуемый хаос. Огорченный, он спрашивал себя о причине звона в ушах — это последствия бомбардировок или оцепенения, которое охватило французскую армию?
Он с трудом поднялся. Его солдатский мундир превратился в покрытые пятнами крови лохмотья. Прислонившись спиной к дереву, товарищ еще спал. Перепачканные в грязи, с лицами, покрытыми щетиной, оба солдата представляли собой жуткое зрелище. «Надо обязательно найти гражданскую одежду», — подумал Кирилл, проводя рукой по колючим щекам. Шаря в карманах в поисках корки хлеба, оставшегося с вечера, он нащупал компас и карту-путеводитель «Мишлен».
Кирилл и Огюстен, решив, что не созданы для того, чтобы прозябать в немецком лагере для военнопленных, выждали удобный момент и сбежали от немецких часовых. Они уже долго шли на юг, избегая дорог и поселков, тщательно проверяя, нет ли бошей рядом с фермой, прежде чем приблизиться к ней, чтобы попросить немного еды. От одного из крестьян они узнали, что согласно мирному соглашению страну разделили на две части: северную и южную. Северная зона была оккупирована немцами. Чтобы оказаться на юге, им надо было перейти демаркационную линию.
Юноши были расстроены. Что готовило им будущее? Идти в Париж они боялись, понимая, что немцы не помилуют сбежавших из лагеря военнопленных. Огюстен решил пробираться к своим деду с бабкой в Монпелье, чтобы там подождать лучших времен. Кирилл хотел большего. Он слышал разговоры о восстановлении французской армии на юге, хотя и не был военным по призванию. В отличие от многих русских он не записывался в Иностранный легион, чтобы защищать принявшую их страну. Так как Франция сложила оружие, какой прок оставаться в армии? Сможет ли он возобновить учебу на факультете права, как только дела пойдут лучше? Страдая от голода и усталости, не оправившись от шока поражения, молодой студент руководствовался инстинктом. Пока он выбрал южное направление, чтобы быть подальше от немцев. Когда придет время, он свяжется с Ксенией и спросит ее совета.
Огюстен проснулся. Он потянулся, разминая суставы, потом поднялся.
— Как спалось, дружище? — улыбнулся Кирилл.
— Лучше спать на улице на прекрасной французской земле, чем на соломенном тюфяке где-то у бошей, — проворчал Огюстен, застегивая штаны. — Правда, от кофе и куска пирога я бы сейчас не отказался.
Ученик пекаря, Огюстен был маленьким, чернявым пареньком с хитрым взглядом и сдвинутым набок носом. Кирилл протянул ему кусок ржаного хлеба.
— Все, что у меня осталось, — сказал он. — А насчет кофе надо бы попытаться сходить в гости к соседям.
Два товарища по несчастью без особого энтузиазма стали приводить себя в порядок, поглядывая на ферму, которая виднелась вдалеке и за которой они наблюдали со вчерашнего вечера. Ничего подозрительного они пока не заметили. Им необходимо было поесть и помыться, а также сменить пришедшую в негодность одежду. Оба мечтали о постелях, чтобы поспать несколько часов, не боясь быть захваченными врасплох. Они решили, что Огюстен пойдет первым и попросит помощи у фермера. Возможно, они наткнутся на человека, желавшего пересечь эту проклятую демаркационную линию, которая, по их предположениям, должна была находиться на расстоянии километра.
— Чувствуешь уже запах свободы? — подмигивая, спросил Огюстен.
Кирилл осмотрелся. Тропинка проходила в низине, окруженная зеленью. Было тихо, но эта тишина вдруг показалась ему обманчивой. Дрожь прошла по спине. Внезапно он почувствовал себя слишком слабым и растерянным. Он так хотел услышать голос старшей сестры, которая воспитывала его и ободряла. Он сказал бы, что любит и уважает ее, поблагодарил бы за все, чему она научила его. Теперь он сам должен принимать все важные решения и хотел, чтобы Ксения гордилась им. Даже в эмиграции она прививала ему ценности, которые всегда составляли фундамент их семьи. Только теперь он понял, насколько хорошо Ксения подготовила его к жизни. Он подумал об отце, которого никогда не знал, о дяде Саше, который погиб за правое дело. О русской императорской гвардии, дух которой его дядя сохранил и пронес с собой сквозь бурю революции. И вот, глядя на мирный пейзаж во Франции, Кирилл, молодой двадцатидвухлетний мужчина, родившийся в Петрограде, понял, что он будет продолжать сражаться за честь и свободу Осолиных везде и всегда и за Францию, ставшую его родиной, за которую он уже пролил кровь.
Париж, ноябрь 1940Ксения и ее близкие в целости и сохранности добрались до родителей Машиного мужа. Пробыв у них месяц, Ксения решила вернуться в Париж, чтобы навести справки о младшем брате.
После лета и осени массового бегства наступила зима, такая жестокая, какой не было давно. Холод стоял лютый. Под покровом снега Париж лежал в мертвой тишине. Время от времени в Люксембургском саду под тяжестью льда ломалась ветка со звуком, напоминающим ружейный выстрел в оккупированном городе. С раннего утра перед продуктовыми магазинами выстраивались очереди. Угля не хватало. Люди мерзли в своих квартирах. Старики, следуя советам писательницы Габриель Колетт, не покидали постелей, для тепла засовывая под одежду газетные листы. Работающие вынуждены были приспосабливаться к немецкому времени, выходя из домов в холодную темноту.
Поздним утром Ксения шла к станции метро. Так же, как все, она мерзла дома, но все равно не могла отказать себе в наслаждении подышать свежим воздухом, получая удовольствие каждый раз, когда выходила на улицу.
Проходя мимо гостиницы «Лютеция», она отвернулась, чтобы не видеть развевающийся на ветру флаг со свастикой. За несколько месяцев она приучила себя не замечать грязно-зеленую униформу вражеских военных, смотря, словно через стекло, на желтые дорожные указатели на немецком языке и вражеские афиши. Так же поступали остальные парижане, смотревшие на оккупантов как на пустое место.
В назначенный час Ксения прибыла на улицу Фабург-Сент-Оноре, 102, и уверенным шагом переступила порог главной конторы швейного синдиката. В коридорах ясно ощущалась нервозность. Секретарши в шалях и митенках носились по лестницам, не обращая на нее никакого внимания. Она узнала раздававшийся через открытые двери голос генерального секретаря синдиката Даниеля Горина, который громко отвечал по телефону. Ксении не терпелось узнать, чего хотел от нее Люсьен Лелонг, послав записку с просьбой зайти к нему для разговора.
Этого знаменитого кутюрье она знала более десяти лет, познакомившись с ним в бытность молодой сотрудницей Жака Ривьера, когда ее фотографии украшали страницы самых шикарных модных журналов. Он был заворожен ее личностью, не без зависти слыша шепот Ривьера: «Это моя самая главная муза». Несколько лет назад Лелонг взял к себе Машу манекенщицей, она продолжала работать на него и после начала войны.
— Моя дорогая Ксения, как я счастлив снова вас видеть! — воскликнул он, как только женщина появилась в его кабинете. — Входите, прошу вас! Извините меня за весь этот беспорядок, но я прямо не знаю, за что хвататься.
Поцеловав ее руку, он помог Ксении снять меховое манто и набросить его на плечи. Маленький электрический радиатор излучал слабое тепло. Ксения пригладила рукой бордовую велюровую юбку и села на стул. Лелонг выглядел неважно: лицо осунувшееся, взгляд тусклый. Он казался истощенным и озабоченным.
— Что-то не так, Люсьен? — спросила она, испуганная его молчанием.
Он вздохнул и развел руки, выражая полное бессилие.
— В августе ко мне приходили представители немецкой администрации. Они хотят внедрить французское искусство высокой моды в предприятия Вены и Берлина. Хотят заставить нас переехать.
— Как это? — воскликнула Ксения, не понимая. — Но это нелепо. Что вы им ответили?
Он поднял глаза к потолку, словно припоминая свои слова.
— «Вы можете сколько угодно применять силу, но высокую парижскую моду нельзя переместить, ни всю сразу, ни отдельными элементами. Или она будет в Париже, или ее не будет нигде».
— Не думаю, что им было приятно слышать ваш ответ, — улыбнулась Ксения.
Худощавый, хрупкий на вид, пятидесятилетний Люсьен Лелонг славно сражался на фронте во время Первой мировой войны. Награжденный военным крестом и орденом Почетного легиона, он никогда не обольщался успехами немцев, но был достаточно умен, чтобы не лезть на рожон.
— Мы во что бы то ни стало должны спасти традиции французского кутюра, — сказал он с серьезным видом. — Он кормит хлебом более двадцати тысяч работниц и еще пятьсот служащих. И это не считая самой текстильной промышленности. Вы знаете, что у нас есть такие таланты, равных которым нет в мире. Вышивальщицы, дизайнеры… Перечислять можно долго. Немцы хотят присвоить себе секреты нашего уникального мастерства. Наша обязанность — сохранить французские традиции, которые не только гарантируют зарплату тысячам людей, но и обеспечивают приток валютных ценностей в страну при экспорте изделий. Немцы потребовали, чтобы я приехал в Германию и объяснил им все, — заключил он. — Ксения, вы должны ехать со мной в Берлин.
