Джудит Тарр - Трон Исиды
Несмотря на жаркий день вся знать собралась на набережной. Каждый хотел видеть происходящее, поэтому за удобные места велась настоящая борьба. Все взгляды были устремлены на вошедший в порт корабль.
Судно размеренно покачивалось на волнах. Музыка не умолкала. Люди на палубе стояли совершенно неподвижно, как статуи в храме, не знавшие усталости. Лодки не спустили, царица не двинулась с места, чтобы поприветствовать триумвира.
Время шло, солнце покидало небосвод, а Антоний все не двигался и не произносил ни звука. Он не тронулся с места, даже когда толпа, окружавшая его, постепенно передвинулась ближе к реке, к египетским судам, а его собственная свита постепенно слилась с массой людей, собравшихся в гавани. Наконец он остался один.
Женщина на корабле казалась одинокой, как и он, хотя была окружена приближенными, все взгляды были устремлены только на нее. Она сидела недвижно, огромные глаза отрешенно смотрели поверх толпы на берегу.
На мгновение Луцию почудилось, что это не живая женщина, но лишь видение, а корабль полон призраков и бесплотных духов.
Вдруг он заметил какое-то движение — молоденький матросик, ловкий, как обезьяна, уверенно, как на каменном полу, стоял на узком канатном мостике. Одна из граций краем глаза неотрывно следила за ним. У него и у нее был один и тот же овал лица, темные оленьи глаза, иссиня-черные пышные вьющиеся волосы; позы обоих были одинаково непринужденными, движения легки и свободны. Брат и сестра? Или сын и мать?
Мальчик поймал ее взгляд. Женщина слегка нахмурилась. Он застыл на месте, всем своим видом выражая и недовольство и безусловное подчинение ее воле. Нет, не сестра, мать; только матери дана такая власть.
Луций нашел это забавным. Все неземные существа, так напугавшие его, оказались вдруг обычными людьми. В глазах ребенка не было страха, в поведении матери — ни намека на тиранию. На минуту он совершенно растерялся, почувствовав симпатию к царице, имевшей таких славных подданных.
Как бы то ни было, Клеопатра должна быть осторожной.
Корабль встал на якорь, но царица не спустилась — пусть триумвир, если ему будет угодно, сам придет к ней. Но он оставался неподвижен и, казалось, наслаждался музыкой, тонущей в тишине площади, и живой картиной, персонажами которой были царица и ее придворные. Спектакль окончен — публике положено аплодировать и отправляться по домам.
Луций взглянул на Антония: тот выглядел спокойным и непреклонным.
Наконец, когда стало казаться, что и в порту Тарса египетская царица недоступна и недосягаема, с судна спустили лодку — небольшую позолоченную ладью с гребцами в белых, светящихся на солнце юбках. Среди них находился тот, кого все ожидали. Он был в обычной египетской одежде, точнее, в платье жреца из белого льна, очень тонком, казавшемся почти прозрачным; на груди красовалось массивное золотое украшение; волосы — нет, парик — были уложены в искусно заплетенные косы. Глаза на смуглом морщинистом лице были разрисованы так, Как сумеет не каждый египтянин.
Луций Севилий подумал, что Клеопатра — эллинка и не более египтянка, чем Антоний, где бы она ни родилась. Говорили, что она владеет всеми языками и наречиями своего царства; если так, это делает ей честь. Все остальные говорят лишь на греческом или даже на македонском — наречии своего предка, гордившегося тем, что великий Александр — его сводный брат. Действительно ли старый Птолемей его брат? По мнению Луция, это был просто предлог, чтобы захватить власть в землях, самим Александром не завоеванных, но согласных подчиниться ему, дабы спастись от ярма Персии.
Простодушные египтяне поверили мифу и назвали Птолемея своим фараоном и освободителем. Его потомок, похоже, решил напомнить Риму, что Египет все еще считает себя свободным государством.
Посланец сошел на берег с не меньшим достоинством, чем римлянин, облаченный в тогу, и, опираясь на позолоченный жезл, повернулся к свите Антония. Из-за шума толпы Луций не расслышал, что он сказал им и что они ответили ему. Беседа продолжалась довольно долго. Затем египтянин отвернулся от своих собеседников и направился к рыночной площади. Легионеры, вооруженные копьями, прокладывали ему путь. Медленным, но достаточно твердым шагом он шел сквозь толпу к пустой площади. Антоний ждал, безмолвный, одинокий в своем величии.
Постепенно наступила полная тишина. Луций слышал только равномерные удары жезла посланника о камни площади. Жезл венчала голова змеи, священной кобры Египта: ее сверкающие глаза — два маленьких, кроваво-красных рубина — казались живыми.
Что ж, если мифы не лгут, возможно, так оно и есть. Но, вообще-то, жезл со змеиной головкой — старый трюк египетских жрецов. Что же он сделает? Бросит его к ногам Антония и прикажет ожившей змее вонзить ядовитые зубы в тело римлянина? Да нет как будто… Жезл как жезл, просто позолоченное дерево. Жрец приблизился к триумвиру и за несколько шагов до возвышения остановился. Он не поклонился, лишь склонил голову в знак почтения и заговорил на классическом греческом чистым, красивым голосом.
Фразы были не цветисты, тон — спокоен. Царица Египта приглашает правителя Рима отужинать с ней на корабле после захода солнца.
Правитель наконец проявил хоть какие-то эмоции — он нахмурился.
— Мы желаем, чтобы царица отужинала с нами до захода солнца.
Посланник бесстрастно ответил, что царица Египта сожалеет, но не может принять приглашение. Госпожа предпочитает принять правителя Рима на своей территории.
Луций подумал, что если царица хотела задеть Антония, то она, несомненно, достигла своей цели: триумвир в гневе, а ответ предельно краток.
— Пусть сегодня будет так, как желает царица.
— Вояка ринулся в бой, — сказал Антоний Луцию. Солнце уже почти село, и он снова облачался в доспехи, которые снимал днем, чтобы отдохнуть и завершить неотложные дела. — Будь я проходимцем сенатором — не в обиду тебе сказано, ты ведь скоро вступишь в сенат, — споры я вел бы в открытую, но все равно проиграл бы Клеопатре. Она мастер в таких делах.
Луций не обиделся — он и сам не очень жаловал сенаторов. Но все же заметил:
— Ты не должен так быстро сдаваться. Она сочтет, что может обвести тебя вокруг пальца.
— Это ее дело, — вымолвил Антоний с какой-то обреченностью в голосе. — Я ей не соперник, точно тебе говорю, но на своей земле я хозяин.
— Однако сегодня ты идешь к ней, — напомнил Луций.
— Но как солдат, как полководец. — Антоний улыбнулся, блеснув зубами, и приподнял оружие, чтобы слуга смог закрепить золотую кирасу. Это были его лучшие парадные доспехи с изображением празднества в честь Диониса: длинной вереницы сатиров и танцующих менад с виноградными гроздьями в руках. Странный выбор мотива для украшения доспехов воина — правда, лик бога, если присмотреться поближе, был ужасен: стальная красивая холодная маска с совершенно пустыми безумными глазами.
Луций немало побыл на войне и не раз видел подлинное ее лицо. Посмотрев в лицо богу, он ощутил холодную дрожь.
— Пойдем, — молвил Антоний. — Нас ждет сражение.
— Он все воспринимает как воин, — говорила Клеопатра, пока служанки готовили ее к предстоящему ужину. — Для него наша встреча — это сражение, а я — враг.
Диона уже давно была готова: парик уложили в косы, а лицо окаменело под слоем краски. Платье в старинном стиле Двух Земель, такое прозрачное, что не скрывало ничего, не смущало ее: она уже давно научилась не краснеть. Его основное достоинство заключалось в том, что в нем всегда прохладно, несмотря на тяжесть украшений, превращавших его простоту в подлинное великолепие.
Клеопатра нервничала, как молодая жена перед первой брачной ночью. Лицо ее совершенно застыло, пока служанка накладывала краску, и вообще она двигалась только по просьбе девушки, одевавшей и причесывавшей ее; правда, украшения выбирала сама, хотя к советам прислушивалась. При этом говорила царица без умолку.
— Антоний не политик, — сказала она. — Он все делает открыто и хитрить не умеет. И все же такая простота может быть опасной. Мне не следует его недооценивать. Не позволяй мне ошибаться, Диона.
— Значит, я могу остановить тебя, если ты начнешь делать глупости?
Царица резко повернулась, испугав служанок. Диона подарила ей самую очаровательную улыбку.
— Ты, дерзкая.
— Без сомнения, — подтвердила Диона.
Гнев Клеопатры мгновенно растаял.
— Ах ты… Вот теперь я понимаю, почему терплю тебя, — начала она и сказала бы больше, но паж, проскользнувший в комнату, склонил голову в знак почтения и провозгласил: — Госпожа, они пришли!
Послышался звон оружия, глухой стук шагов, раскатистый римский говор. Клеопатра выпрямилась. Диона видела, как напряжены были все ее мышцы, когда она поворачивалась к прислужницам, продолжавшим хлопотать вокруг нее. Все они умели понять любое выражение ее лица и не спеша продолжали с торжественной важностью исполнять свое дело. Только одна, совсем маленькая девочка, отвечавшая за сандалии царицы, засуетилась. Диона тихонько дотронулась до ее плеча:
