Владимир Соллогуб - Аптекарша
Решившись на такую роскошь, он вполне хотел употчевать гостей. Вино было теплое и странного вкуса, но наружность бутылки и пенистое шипенье были самые приличные.
— Здоровье нашего гостя! — возгласил Франц Иванович. — Сто лет жизни!
— И генеральский чин, — прибавил франт.
— И много счастия, — добавила аптекарша.
— Noch![21] — закричал развеселившийся аптекарь. — Еще по рюмочке!..
Когда бутылка опорожнилась, хозяева и гости встали из-за стола. Был четвертый час. Мужчины вооружились сигарами и трубками. Два часа протянулись еще в отрывистом разговоре. Аптекарь о чем-то думал, вероятно о перемещении своей аптеки; барон нетерпеливо поглядывал на часы. Шарлотта, с ярким румянцем на лице, казалась взволнована. Один ex-помещик только беспечно затягивался и рассматривал потолок. Наконец он вспомнил, что пора идти к почтмейстеру, встал, раскланялся и вышел. За ним Франц Иванович отправился по своим делам. Аптекарша и Фиренгейм остались вдвоем.
На дворе по случаю поздней осени начинало уже смеркаться.
Оба молчали, оба сидели в немом смущении. Проклятая робость вкралась в сердце светского щеголя и туманила его коварные предприятия. Он думал, думал, находил себя и жалким и смешным и вдруг, собравшись с духом, начал разговор:
— Не хотите ли сыграть что-нибудь?
— В четыре руки?
— Да, в четыре руки.
— Я так мало играю…
— И, помилуйте! Вы разве не помните, что мы уж игрывали прежде?
— Помню…
— Так не угодно ли?..
— Извольте.
Они сели рядом у фортепьяно.
— Что ж мы будем играть? — спросила аптекарша.
— Что угодно…
— Мне все равно.
— И мне все равно…
— Вот какие-то ноты… Хотите попробовать?
— Извольте.
— Вы будете играть бас.
— Да, как прежде… как в старину…
Аптекарша вздохнула…
— Извините, если я буду ошибаться.
— Не взыщите, если я ошибусь.
Они начали играть, только нестерпимо дурно: то он опаздывал, то она торопилась. В комнате становилось темнее и темнее.
— Признайтесь, — сказал барон шепотом, — вы на меня сердитесь?
— Зачем сердиться?.. Бог вас простит… У меня тут не то, кажется, написано…
— Нет, — продолжал барон, — нет, дайте мне выслушать выражение вашего гнева, быть может я и оправдаюсь.
— Ах! Извините, я кажется, не ту строку играю.
— А мне так больно, что вы на меня досадуете.
— На что вам… переверните страницу.
— Мне так дорого ваше участие, оно мне так нужно. Я так несчастлив…
— Вы несчастливы!..
Они перестали играть.
— Да, Шарлотта, — извините, что я вас называю прежним именем, — я истинно несчастлив. Свет, в котором я живу, сжимает душу, от него веет морозом. Мне негде отдохнуть сердцем. Среди людей я всегда один, никого не удостоиваю своей привязанностью и не верю ни в чье участие.
— Бедный! — сказала аптекарша.
Барон приободрился.
— Но знаете ли, Шарлотта, какое утешение я сохранил с любовью; знаете ли, каким теплым чувством я согреваюсь в ледяной атмосфере большого света? Знаете ли?..
Аптекарша не отвечала. Грудь ее сильно волновалась.
— Да, Шарлотта, воспоминания о прошлой жизни, воспоминание о вас — вот теперь мое лучшее сокровище. Как часто, утомленный от бессмысленных мелочей кочеванья по гостиным, я переношусь в тот мирный уголок, где я жил с вами, жил подле вас, и снова я вижу ваше окошечко, вижу тень вашу за белой занавеской. Воображение заменяет действительность. Я счастлив своей мечтой, и сердце мое снова бьется от радости и от любви.
— Ах! — сказала аптекарша. — А мне каково? Мне здесь все дико и неприятно. Нет здесь моих подруг… Отец мой умер… Я сама живу памятью, а в настоящем мне грустно и тяжело.
— Так, бедная Шарлотта, я в том был уверен. Вы тоже несчастливы. Вас здесь никто не оценить, ни понять не может. А я знаю, ваша душа создана для чувства, для сочувствия, для всех радостей и мучений сердца.
— Не говорите мне этого…
— Но это правда.
— Да, печальная правда. Я долго ждала счастия… Я видела его даже издали, но оно промелькнуло только для меня и бросило мне лишь сожаление, одиночество.
— Нет, — прервал барон, — судьба бессильна против любви. Мы были бы счастливы вместе… Ваши глаза мне это говорят. Кто же мешает нам быть счастливыми?
— А как?..
— А разве нельзя возвыситься над жалкими условиями жизни? Разве мы не можем любить друг друга и в высоком упоении найти возмездие за все свои страдания?..
— А люди?
— Люди! Что в них? Любовь не целая ли вселенная? Как ничтожно перед ней все земное, и как возвышается, как освящается душа, исполненная любовью!
Барон схватил руку аптекарши; рука ее дрожала.
— А долг? — сказала она задыхающимся голосом.
— Долг выдуман человеческими расчетами. Долг — условие земли, а для нас отверзло небо. Вы видите, не пустой же случай свел нас снова вместе; мы рождены друг для друга. Неужели вы этого не понимаете? А я уже по силе любви своей отгадываю, что и вы должны меня любить…
— И не ошибаетесь, — сказала аптекарша, закрыв лицо руками.
Ощущение неописанного блаженства освежило душу барона. В комнате было совершенно темно.
— О! Теперь, — сказал он, — я готов умереть для вас; теперь счастие для нас возможно. Но повторите ваши слова, скажите мне: давно ли и как вы меня любите?..
— Да… я все скажу… я не в силах более молчать, — сказала трепетно аптекарша, — да, я всегда думала о вас… да, я не переставала вас…
В эту минуту дверь настежь отворилась, и толстая служанка, босиком, в затрапезном платье, вошла в комнату, держа в руках два медных шандала с сальными свечами. Рука аптекарши выпала из руки барона. На молодого человека неприятно подействовали сальные свечи и нищенский наряд служанки; но для увлеченной женщины блеск внесенного огня был благодетельным светильником и озарил ей мрачную пучину, в которую ввергала ее безумная страсть.
— Нет… нет, жена, — сказала она дрожащим голосом, — должна быть чиста и непорочна. Обольщение чувств обманчиво, а раскаяние неумолимо… Заклинаю вас всем, что вы любите, не возобновлять нынешнего разговора.
В дверях показался Франц Иванович.
— Теперь я свободен, — сказал он, потряхивая головкой. — Я боюсь, что вам было скучно. Не хотите ли пуншику или бостончик составить?
Но расстроенный барон не хотел слушать никаких предложений. Обманутый в ожидании, забыв свои планы, он побежал домой и всю ночь проворочался на кровати. К утру он, коварный светский щеголь, был влюблен в уездную аптекаршу, но влюблен по уши, и без ума и без надежды.
V
А между тем городские обыватели начали толковать да перетолковывать.
— Знаете что, — говорил франт в венгерке на ухо купцу Ворышеву, посещая его в лавке, — Шарлотта-то Карловна наша… гм…
— Быть не может!
— Да и мне кажется странно. Так скажите, пожалуйста, с какой стати барону сиднем сидеть в аптеке? Ведь он надворный советник, к тому же человек с капиталом, даже богатый. А вещи какие у него — просто загляденье! Намедни я еще видел одно изумрудное кольцо, кольцо-то, знаете, маленькое, а изумруд большой — славная штука! Сот пять стоит. Да и в столице, я спрашивал, знаком ли он с министрами, так говорит, что не со всеми, а знаком… Ведь в аптеку хорошо ходить нашему брату время убить, а этакому человеку, кажется, вовсе не черед. Странное дело!
— Совершенная правда-с, — сказал Ворышев и погладил бороду.
— Слышали, — говорил с лукавой улыбкой судья городничему, — слышали, какую наш Франц Иваныч получил обнову?
— Да-с, слышал стороной.
— Какая тут сторона, дело явное. Они открыто живут вместе. Неприлично, совершенно неприлично… Я бы на вашем месте в это дело вмешался. Начальство обязано, как попечительная матерь, вникать в нравственные отношения жителей и указывать на то, чего они должны остерегаться. Ваша обязанность…
— Гм, вы думаете?
— Без сомнения. Вы хранитель городской нравственности.
— Право?
— К тому же наш барон-то, кажется, просто вольнодумец… Он был у вас с визитом?
— Нет.
— Будто?
— Право.
— И у меня не был… Ну, пожалуй, у меня еще ничего, а вы начальник города… А вы к нему ездили?..
— Ездил… почел долгом.
— В мундире?
— Да.
— И он не отплатил за визит?
— Как не отплатил?..
— Ну, то есть сам не явился к вам?
— Нет.
— Да что ж он, в самом деле, о себе думает?.. Право, не худо его проучить.
— А впрочем, — заметил городничий, — я, право, не понимаю, что он нашел в аптекарше? Немочка — и все тут. Вот то ли дело польки! Как мы в Белоруссии стояли, так я на них нагляделся: нечего сказать — женщины! Как воспитаны, как танцуют мазурку… Такие все амурчики, что просто из рук вон! Что ж, вы полагаете, мне надо поговорить с Францем Иванычем?
