Джоан Айкен - Возвращение в Мэнсфилд-Парк
— Мистер Уодем, вы и вправду выглядите лучше, — подтвердила Сьюзен. — Ваша бледность проходит. И все же не переусердствуйте, вам не следует утомляться. Не лучше ли будет после столь долгой прогулки войти в дом и немного освежиться? Уверена, мой кузен Эдмунд одобрил бы это.
Мистер Уодем с сестрой нерешительно обменялись взглядами. Было ясно, что неучтивость Джулии Йейтс не осталась незамеченной и соседям не хочется вторгаться в дом, где им вовсе не рады. Однако в эту минуту на подъездной дорожке показался Том Бертрам, объезжавший свои охотничьи угодья; при виде пастора с сестрой он приветствовал их со всем радушием. По натуре живой и общительный, открытого нрава, Том скучал по мужской компании, которой в Лондоне, Бате и Харрогейте ему хватало с избытком; рассудив, что новый пастор человек достойный и держится как истинный джентльмен, сэр Бертрам проникся к нему самым искренним расположением.
— Не желаете ли, сударыня, подняться в гостиную и познакомиться с моей матушкой? — обратился он к миссис Осборн. — Сьюзен проводит вас, не правда ли, кузина? Не сомневаюсь, матушка будет очень рада гостям, она пребывает в унынии со дня отъезда моего брата с женой.
Пока Том, послав за бутылкой мадеры, показывал своему новому знакомому бильярдную, Сьюзен проводила миссис Осборн наверх, в гостиную, где на диване расположилась леди Бертрам.
Почтенная дама как раз только что пробудилась от сладкой дремоты и в первое мгновение немного растерялась.
— Что такое? Что случилось? — пробормотала она хриплым со сна голосом, но миссис Осборн, усевшись подле нее, заговорила с дружеской сердечностью и очаровательной простотой о ее рукоделии, вязаном кошельке, отчего леди Бертрам вскоре оживилась, просветлела лицом и даже заметно повеселела.
Сьюзен, занимавшая малышку Мэри игрой в цветные кубики в дальнем конце комнаты, слушала их беседу с чувством, похожим на благоговение: миссис Осборн завела занимательный разговор с хозяйкой дома о вышивании шерстью и о плетении кружев, о наилучших способах вязания бахромы и о тонкостях отделки готовой бахромой, о весьма существенных различиях между petit point и gros point — большими и малыми гобеленовыми стежками — и о других тому подобных предметах.
— До недавнего времени я редко занималась рукоделием, сударыня, и приохотилась к нему лишь после кончины адмирала, моего бедного супруга, смытого волной за борт во время шторма, но смею вас заверить, матросы на его кораблях находили удовольствие в развлечениях вроде вязания или плетения. Видели бы вы, как ловко и проворно управлялись их черные от смолы пальцы с какой-нибудь бечевкой или пенькой, вас бы это позабавило. Они непрестанно дарили мне спицы и булавки для плетения, голубчики мои милые! От них я научилась многим премудростям и с радостью поделюсь этими маленькими хитростями с вами, сударыня.
От увлекательного описания занятий моряков беседа легко перешла к рассказам о морских приключениях; у миссис Осборн имелся, по-видимому, неиссякаемый запас подобных историй, ибо за восемнадцать лет счастливого замужества она четырежды пересекла Атлантический океан, обошла кругом Средиземное море и, обогнув мыс Доброй Надежды, достигла Ост-Индии. Сьюзен и сама с неподдельным интересом слушала эти воспоминания, рассказанные с изумительной живостью и простотой, а леди Бертрам, совершенно очарованная своей новой знакомой, раскинулась на диване, выронив из рук забытое вязанье; глаза ее, против обыкновения широко раскрытые, неподвижно смотрели вдаль, будто почтенная дама пыталась вызвать в воображении описываемые картины и события. Верно, в жизни не доводилось ей слышать ничего и вполовину столь занимательного.
В скором времени Сьюзен вспомнила о письме, которое ей вручила миссис Осборн. Крошка Мэри, построив замок из кубиков, заползла на диван и, равным образом околдованная чарами чудесной леди, с пальчиком во рту свернулась клубком на юбках своей бабушки.
Сьюзен же незаметно достала из кармана конверт и взглянула на адрес. Почерк показался ей незнакомым. Нож для бумаги, оказавшийся под рукой, на столике, положил конец ее сомнениям. Фанни, бесспорно, пожелала бы, чтобы письмо прочитали, на случай если в нем имеется какая-нибудь просьба или распоряжение, которое надобно незамедлительно исполнить.
Вскрыв конверт, Сьюзен начала читать. Поначалу ей с трудом удавалось разбирать неровные, прыгающие буквы, но мало-помалу она привыкла.
«Дорогая моя душенька Фанни!
Вы, верно, содрогнетесь, узнав мой почерк. Хотя, быть может, Вы давно его забыли. Целая вечность прошла с тех пор, как я в последний раз писала к Вам, а в Вашей счастливой, деятельной, богатой событиями жизни в Мэнсфилде у Вас довольно иных насущных забот, и Вас, полагаю, неустанно забрасывают письмами. О, чудный, милый Мэнсфилд! Перо мое с большей легкостью выводит это слово, нежели какое-либо другое, даже теперь, много лет спустя. Лето, проведенное в его тихих пределах, я почитаю счастливейшим в моей жизни и до конца своих дней буду горько сожалеть о роковых событиях, о стремительной череде безрассудных поступков, навеки разлучивших меня с Мэнсфилд-Парком и со всем, что с ним связано. Слово «Мэнсфилд» всегда будет означать для меня «совершенство».
Должно быть, милая Фанни, Вы задаетесь вопросом, к чему все это; я так и вижу Ваш удивленный взор. Неужто Вы забыли своего давнего друга Мэри Крофорд, с которой некогда провели так много часов в приятных, а иной раз весьма для нее поучительных беседах, бродя по тенистым аллеям Мэнсфилдского пастората? Неужели забыли, сколь бессовестно и эгоистично я лишала Вас удовольствия проехаться верхом на Вашей кобылке, желая безраздельно наслаждаться Вашим обществом в те драгоценные летние дни? А помните ли Вы бал в Мэнсфилде? Мы тогда столько танцевали, что истрепали туфли до дыр! Вы были царицей бала, Фанни, мне и теперь вспоминается Ваше белое платье со сверкающими крапинками, золотая цепочка у Вас на шейке и… одно бедное сердце, бившееся единственно для Вас и отвергнутое Вами! Но не стану дразнить Вас, добрая моя, нежная Фанни; в жизни, несомненно, все происходит как должно, и в этой великой лотерее Вам достался приз куда более драгоценный, нежели мой бедный своенравный братец, который по сей день остается холостяком, ибо не может сыскать среди изнеженных светских красавиц ту, что заменила бы ему жестокосердную Фанни.
Да, Вы вправе удивляться, но это чистая правда. Генри так и не женился. Все искушения и соблазны, все обольстительные уловки и самое изощренное кокетство юных прелестниц оставили его равнодушным. Право, он слишком хорош для лондонских райских птичек с золочеными крылышками. Находя успокоение и душевную опору в воспоминаниях, брат мой большую часть года проводит в Эверингеме, погруженный в заботы о своем поместье.
Что же до меня, эта печальная повесть столь коротка, что пересказать ее не составит труда. Брак мой обернулся сущей пыткой, хотя некогда партия обещала быть превосходной. Сестра моя, миссис Грант, нисколько не возражала против этого союза. Бедняжка уже тогда страдала от жестокого недуга, вскоре сведшего ее в могилу, и, несомненно, страстно желала видеть меня хорошо устроенной. Тот, с кем связала я свою судьбу, сэр Чарлз Ормистон, производил впечатление человека света, степенного, доброго нрава; не красавец, немного старше меня летами, он отличался изящными манерами и обладал весьма внушительным состоянием. Но как же горько я обманулась! В самом скором времени открылось, что внешнее благообразие его было лишь видимостью, блестящим фасадом, за которым гнездился порок; муж мой оказался ленивым самовлюбленным бонвиваном, вдобавок низким развратником. Не стану испытывать Ваше терпение, Фанни, описанием моих страданий в руках этого чудовища. Довольно будет сказать, что жестокое испытание, выпавшее на мою долю, уже позади: сэр Чарлз хотя и жив, но вынужден жить замкнуто; беспрестанные кутежи, невоздержанность и излишества подорвали его здоровье и повредили рассудок. Не в его власти более вымещать гнев на мне: заключенный в отдаленном крыле Ормистон-Хауса, он теперь изводит своих родных вспышками ярости. Не ужасайтесь, милочка Фанни, сэр Чарлз сам навлек на себя это несчастье. И лучшей участи он не заслуживает.
А не получила ли и я, его супруга, воздаяние по заслугам, спросите Вы, и ответ будет безрадостным. Я перенесла болезнь, болезнь тяжелую, и долго находилась между жизнью и смертью. Одна лишь нежная забота брата моего Генри, который днями и ночами оставался у моей постели, держа меня за руку, моля и заклиная не покидать его, одна лишь теплая привязанность близкого существа вернула меня в этот мир, чтобы и дальше сносить все тяготы земной юдоли. Но стоил ли дар жизни, возвращенной мне братом, перенесенных им горестей и страданий? Кому об этом судить? Уж верно не мне. Теперь состояние мое улучшилось, однако до полного выздоровления еще далеко, слишком далеко. Доктор прописал мне деревенский воздух. Но Ормистон-Хаус мне ненавистен, а поместье Генри в Эверингеме, по мнению доктора, мне не подходит — тамошний климат чересчур суров. Так где же провести несколько месяцев, пока здоровье мое не поправится?
