Аркадий Пинчук - Женька
И, не ожидая его согласия, зашагала по густой зеленой траве к поселку Устье.
Потом Булатов не раз вспоминал это мгновение. И не мог ни ответить, ни объяснить себе — что помешало ему взять ее лицо в ладони и прямо сказать: «Я люблю тебя, Женька! Люблю больше всего на свете! Больше жизни!» Она все это знала и видела. Но ей было необходимо услышать признание, чтобы снова обрести непосредственность и искренность, дававшие ей право на поступки.
* * *Поздно вечером Женька проводила Булатова на катер. Пришли Дмитрий Дмитриевич с Ангелиной Ивановной, высыпало почти все население поселка. Женька сдержанно шутила.
— Оркестра, к сожалению, у нас нет, — говорила она, заглядывая ему в глаза, — но если бы был, сами понимаете… Тем не менее ваше пребывание в Устье, Олег Викентьевич, станет для аборигенов событием историческим. Нас не часто балуют вниманием такие великие люди. Отныне время в Устье будет делиться на «до Булатова» и «после Булатова».
— Спутаю я вам это летоисчисление, — сказал он, — возьму и прилечу еще раз.
— Думаю, что устьинцам не грозит ваш повторный визит, — ответила Женька с вызовом.
Прощались сдержанно. Дмитрий Дмитриевич пожал Булатову руку и, сказав «спасибо вам за все», быстро растаял в толпе. Ангелина Ивановна всплакнула, обняла его и поцеловала в лоб. Попросила за что-то прощения, посмотрела на притихшую дочь, на него, вытерла платком глаза и, обращаясь то ли к одному Булатову, то ли к нему и Женьке, тихо сказала:
— Будьте счастливы…
Когда мать отошла, Женька сняла варежку и картинно подала ему руку.
— Желаю вам, Олег Викентьевич, хорошей погоды и мягкой посадки.
Он взял ее узкую теплую ладонь, осторожно пожал и потянул на себя. Женька отрицательно качнула головой.
— Я могу заплакать, — сказала она тихо. — Не надо. Мы ведь больше не увидимся.
С катера поторопили, и Женька вдруг сама потянула его за обшлага полушубка, сомкнула на шее руки и обожгла губы поцелуем. Булатов не успел опомниться, не успел ничего сказать, как она растворилась в толпе провожающих.
Катер шел по ночной Индигирке, утыкаясь лучом прожектора то в один, то в другой берег. Кругом была девственная тьма, и только бортовые иллюминаторы иногда бросали на маслянисто-черную воду блики. Дул холодный встречный ветер, и Булатов спустился в салон. Здесь ему была приготовлена постель.
Ворочаясь от бессонницы, он впервые почувствовал какую-то неясную тревогу. Еще не затронув его, она, подобно летучей мыши, лишь прошелестела невидимыми крыльями в темноте ночи и бесследно растаяла. Во второй раз эта птица напомнила о себе, когда он прощался у самолета со своими новыми друзьями из районной больницы. Возвращая с благодарностью полушубок и теплую шапку, Булатов увидел у трапа молодую женщину в пуховом платке и красных варежках и подумал, что здесь могла быть и Женька. Ему надо было только попросить ее, чтобы проводила до самолета. И она с радостью проводила бы. Но он не попросил. И даже не подумал попросить, дубина стоеросовая.
На душе стало тоскливо и тревожно.
Самолет из Якутска на Ленинград уходил вечером, и Булатов решил познакомиться со столицей этого далекого и удивительного края. Жара здесь стояла, как в Сочи, плюс двадцать шесть. Представляя себя в меховой шапке и полушубке, Булатов с недоверием улыбался: действительно ли было с ним такое четыре часа назад. Оставив в камере хранения сумку и куртку, он налегке поехал в город.
И вот тут с ним начало твориться нечто необъяснимое. Всю жизнь Булатов любил ходить в музеи, на выставки, в картинные галереи один. Необходимость с кем-то обсуждать увиденное, подстраиваться к ритму передвижения, от кого-то зависеть всегда раздражала его, мешала восприятию.
Тут же он сразу почувствовал, что ему остро не хватает Женьки. Не хватает ее глаз, ее голоса. Вот он подошел к Восточной надвратной башне бывшего Якутского острога. Взобрался наверх по скрипучим ступеням. Ветхая старина. Семнадцатый век…
Ну и что?
Вот если бы с ним была Женька, если бы она удивленно трогала пальчиком старые бревна, так же удивленно качала головой, что-то говорила… Если бы он мог показать ей на уходящие в дымку берега Лены и спросить: «Правда, красиво?» Если бы мог подать ей руку и бережно поддерживать при спуске в подземелья института мерзлотоведения, если бы мог…
«А не вернуться ли мне в Устье?» — подумал Булатов, но сам же и высмеял свое сумасбродное желание. Завтра надо быть на работе, да и как расценят его поступок родители Женьки? Все равно ее не отпустят, да и сама она не решится. Куда, скажет, зачем? И в самом деле, зачем? Зачем суетиться, зачем торопить лошадей? Время — прекрасный арбитр. Все рассудит, все поставит на свои места.
Булатов понимал, что, подбирая успокоительные слова и аргументы, он обманывает себя. Обманывает и понапрасну теряет время, теряет что-то такое, чего и осознать не в силах. И от этого бессилия растет его неосознанная тревога. И она будет расти, ибо наработанный стереотип бытия дал трещину, а угроза его полного разрушения будет раздражать и все больше беспокоить душу.
Во время посадки самолета в Братске один из пассажиров плохо себя почувствовал, потерял сознание, и юная, очень хорошенькая стюардесса испуганно стала звать на помощь. Булатов сразу понял: сердечная недостаточность. В аптечке лайнера был и стерильный шприц, и необходимое лекарство. Остальное — дело техники. Пассажира после приземления передали на подъехавшую к самолету машину «скорой помощи».
— Я буду благодарна вам, доктор, до конца жизни, — сказала стюардесса. — Вы не представляете… В первом рейсе и такое ЧП. Если вам понадобится моя помощь, может, билет на самолет или еще чего, звоните. Вот мои координаты.
Она написала на листочке фирменного блокнотика свое имя — Арина Родионовна, номер ленинградского телефона, аккуратно вырвала листок и подала Булатову. Прочитав вслух «Арина Родионовна», он улыбнулся, качнул головой.
— Ну и ну…
— Все по этому поводу улыбаются и качают головой, — сказала стюардесса. — Я привыкла.
* * *Булатов позвонил этой белокурой стюардессе Арине Родионовне примерно через неделю. Была пятница, конец дня. Прежде чем уйти из клиники, он нашел в кармане мятый листок из фирменного блокнота, разгладил его на холодном стекле стола, набрал номер, на всякий случай ни на что не надеясь. Узнав в трубке ее голос, спросил:
— Это няня Александра Сергеевича?
Девушка, видимо, привыкла к подобным шуткам.
— Кому-то требуется няня? — спросила она.
— Совершенно точно, — весело согласился Булатов. — Приходящая по вызову. Оплата по соглашению. Для уточнения условий контракта необходима личная встреча. Сегодня. У меня колеса, и я могу приехать в любую точку земного шара. Называйте место и время. Хоть Братск, хоть Якутск.
— Ах, вот это кто, — сказала она потеплевшим голосом. — Только не зовите меня по отчеству, отчество свое я вам для интереса назвала, чтобы вы меня лучше запомнили… Я вам так благодарна. Первый самостоятельный рейс, и вдруг такое… Что вы, я прямо была поражена, как вы ловко все это сделали. У меня же чуть речь не отнялась. Гляжу, а у него губы синеют, глаза под лоб… А вы сразу… Жизнь человека — хрупкая вещь, — продолжала рассуждать Арина, — и хорошо, если рядом с тобой в нужный момент окажется человек, способный оказать необходимую помощь. А если его не окажется? Вот тебе и все. Не будь вас в самолете, и этот гражданин летел бы совсем в другую сторону… А еще есть люди, которым не хватает решительности. Я узнала, кроме вас, среди пассажиров была еще одна женщина, тоже врач. Она потом призналась: «Я бы ни за что не решилась взять на себя ответственность».
Да, конечно, он решительный. Особенно там, где ничего не надо делать. Взял и не побоялся сделать укол умирающему человеку. Женьку такими штучками не проведешь. Она сразу его раскусила и сразу поняла, какой он решительный, когда Булатов вышел из дома, поговорив с Ангелиной Ивановной.
«И чем завершились переговоры высоких сторон?»
«Разговор был сугубо деловой…»
Да разве таких слов она ждала? Выбежать, схватить на руки, прижать к груди и заорать на всю тундру — «Не отдам!» — вот что надо было сделать. А не за светской изысканностью прятаться. Тогда бы и Женька поверила, что он решительный, что не боится брать ответственность. Любовь — это и умение взять ответственность за судьбу близкого человека. Взять решительно, без рассуждений и колебаний, потому что любые взвешивания и сомнения оскорбительны для искреннего чувства.
— Когда вы снова летите в Якутск? — спросил Булатов девушку.
— Сегодня ночью. В ноль часов пятьдесят пять минут.
— А вы не могли бы прихватить меня с собой? — спросил Булатов.
— Это серьезно? — обрадованно удивилась Арина Родионовна.
