Тереза Крейн - Райский уголок
Нет, Гидеон Бест никогда не придет сюда в поисках Рейчел Пэттен.
Честно говоря, вся сложность заключалась в том, что она не могла решить, приносило ли ей осознание этого факта желанное облегчение или он был горькой пилюлей, которую необходимо проглотить. Сомнения приводили ее в ярость. Чем больше она задумывалась над этим, тем более неуверенной становилась.
Итак, она нашла для себя решение проблемы: просто не думать о нем.
Тем не менее, сама того не сознавая, она искала его.
В следующее воскресенье он появился опять. На сей раз ошибки быть не могло.
Стояло позднее утро — то время дня, когда толпы людей становятся особенно густыми, а шум достигает своего апогея. Было очень душно; для Рейчел и Кучерявого это утро выдалось жарким. Тюки ткани в беспорядке лежали на прилавке.
— Ей Богу! — Рейчел демонстративно отерла лоб от пота. — Мы могли, бы продать по крайней мере еще один тюк красного шелка. Крепдешин тоже почти закончился. И цветистая ткань хорошо идет. Кучерявый, я все время думаю… Не хотелось бы наступать Флоре на пятки, но у меня есть неплохая идея… — Она резко умолкла, будто кто-то обрезал ее фразу острым лезвием.
Кучерявый, занятый огромным тюком голубой саржи, раздраженно взглянул на нее.
— Что?
— Ничего, Кучерявый. — Она в смятении провела рукой по волосам. — Я отойду на минуту, хорошо? Там кое-кто, с кем мне хотелось бы поговорить. — Прежде чем он успел ответить, она исчезла, обогнув прилавок и растворившись в толпе.
— Герцогиня! Черт побери, куда тебя понесло? — Кучерявый сдвинул кепку на затылок и пожал плечами. — Чем я могу помочь вам, голубки?
Энергично работая локтями, Рейчел пробивалась сквозь толпу туда, где видела Гидеона. Она знала, что на этот раз не ошиблась. Он был где-то здесь. Но когда наконец она добралась до угла Миддлсекс-стрит, где, как она была уверена, он стоял, его уже и след простыл. Остановившись, она поднялась на цыпочки, глазами обыскивая толпу.
И тут, взглянув в сторону, она увидела его. Он быстро удалялся от нее: пересек широкую оживленную Алгейт-Хай-стрит и, переждав громыхающий трамвай, повернул на юг по направлению к реке.
Рейчел оглянулась. Неподалеку от нее стоял уличный мальчишка. С бледного грязного лица, усыпанного яркими веснушками и увенчанного копной рыжих волос, на нее смотрели хитрые голубые глаза. Он поймал ее взгляд и двинулся к ней, держа наготове протянутую руку.
— Ты знаешь Джимми Беннета? По прозвищу Кучерявый?
— Конечно, знаю.
— Беги к нему и скажи, что Рейчел сегодня не вернется, хорошо? — Она пошарила в карманах и подбросила в воздух шестипенсовую монету, не сводя глаз с быстро удаляющейся фигуры Гидеона. — Передай ему, пусть не беспокоится. Я приду во вторник.
— Хорошо, госпожа. — Мальчик исчез в толпе точно кролик в кустах.
Рейчел благодарила случай за то, что надела брюки и туфли на плоской подошве. Она повернулась и, не стесняясь, бегом помчалась вслед за Гидеоном.
Высокая фигура уже достигла конца квартала и поворачивала за угол дома.
— Гидеон! — Ее голос затерялся в шуме грохочущего омнибуса. — Гидеон, подожди!
Если он и слышал ее, то не подал виду. Она завернула за угол. Он был уже на сотню ярдов впереди нее.
— Гидеон! — Запыхавшись, она устремилась за ним. Теперь она не потеряет его. Ни за что. — Гидеон, остановись!
На сей раз Рейчел была абсолютно уверена, что он услышал ее. Она заметила, что он колеблется.
— Гидеон! — потерявшая надежду догнать его, она пронзительно выкрикнула его имя.
Очень неохотно он замедлил шаг. Потом остановился. Повернулся. Тень от широких полей шляпы падала на его лицо. Белая рубашка без воротника была чистой, поверх нее был одет поношенный, но еще сохранивший цвет жилет. Ярко-красным пятном выделялся шейный платок.
Приближаясь к нему, она тоже замедлила шаг, стараясь перевести дух после стремительного бега. Когда она подошла к нему, он не улыбнулся и не поприветствовал ее.
Несмотря на это Рейчел даже не пришло в голову задуматься о щепетильности ситуации, в которой она оказалась.
— Гидеон, что ты здесь делаешь? Ты… ты искал меня? Кто тебе сказал? Почему, почему ты?.. — Рейчел оставила вопрос повисшим в воздухе. Она понимала, что слово «убегал» не понравится ему, но не могла найти другого.
Он молчал, намеренно затягивая паузу.
— Филиппа приходила навестить меня, — наконец произнес он. — Она всегда приходит, когда мы бываем на Хите. Она рассказала о тебе.
— Поэтому ты все-таки пришел? Чтобы найти меня?
Он пожал плечами.
— Тогда… почему ты убегал? — На сей раз слово выскочило прежде, чем она успела сдержаться.
Он нахмурился.
— Гидеон?
Он повернулся и медленно побрел прочь. Рейчел нагнала его и зашагала с ним в ногу, гладя сбоку на его смуглый профиль.
— Я не надеялся, что у тебя возникнет желание поговорить со мной, — сказал он наконец.
— Тогда зачем ты здесь?
Неожиданно ей захотелось быть безгранично нежной и терпеливой — как если бы ока была наедине с настороженным диким зверем, какого напоминал ей человек, идущий рядом.
Он снова пожал плечами и, прищурившись, посмотрел вдаль.
— Гидеон? Прошу тебя! Ты ничего не хочешь мне сказать? Совсем ничего?
— Я хотел увидеть своими глазами то, о чем мне рассказала Филиппа. Что ты… — он колебался довольно долго, прежде чем продолжить, — чувствуешь себя лучше.
Теперь замолчала она. Впереди замаячил массивный Тауэр.
— Да, мне лучше, — тихо сказала она.
Они вышли на Тауэр Хилл. Огромная крепость, окутанная величественной тишиной, которую по воскресным дням не нарушали крикливые посетители со своими не менее шумными отпрысками, стояла, обманчиво мирная, в лучах ослепительного солнца — молчаливый свидетель насилия и жестокости, царившей здесь веками. Они перешли дорогу и остановились, глядя на старинное сооружение с зубчатыми стенами, снабженными бойницами и амбразурами, и мрачными серыми башнями. Впереди поблескивала на солнце Темза. С деловитым нетерпением завыл гудок буксирного судна. Рейчел и Гидеон стояли, слегка отдалившись друг от друга, засунув руки в карманы и глядя на реку, будто были поглощены движением небольшого суетливого суденышка вверх по реке. Оба молчали.
— Гидеон, — наконец произнесла она, повернувшись, и увидела, что он тоже открыл рот, чтобы спросить ее о чем-то.
— Сначала говори ты, — сказала она.
— Но я ничего не сказал.
— Ты хотел.
— Разве?
Они не спеша побрели дальше. Гидеон, решительно втиснув руки в карманы, уперся взглядом в асфальтовую дорожку, будто ожидая, что она может в любую минуту разверзнуться и поглотить его.
— Почему? — спросила она.
— Что почему?
— Почему ты захотел узнать, как я себя чувствую?
— Не знаю. Просто я должен был это сделать.
— Ты неправильно меня понял.
Он молчал в ожидании.
— В тот последний раз. У меня дома. Ты неправильно меня понял.
Он покачал головой.
Грубые, резко сказанные слова вдруг всплыли в ее сознании: «Я и цыганское отродье в повозке…» Рейчел слегка вздрогнула.
— Я вовсе не это имела в виду, — сказала ока. — Гидеон, я была сама не своя. Я пыталась объяснить тебе, но ты исчез.
Они шли по тихим улицам. Слева от них между деревьями мерцали воды реки. Верфи и доки в воскресный день были безлюдны и погружены в тишину.
— Филиппа говорит, тебе пришлось пережить тяжелые времена, — наконец нарушил он тишину. Ему так и не удалось избавиться от норфолкского выговора.
— Да.
— Мне очень жаль.
— Ты не виноват в этом. — Она искоса взглянула на него и грустно рассмеялась. — Хотя не могу отрицать, что ты имеешь к этому некоторое отношение.
Он улыбнулся в ответ. Однако улыбка едва тронула его губы, а лицо оставалось печальным.
— Я отвратительно себя чувствовала. — Ее глаза, устремленные вдаль, стали серьезными. — Дело вовсе не в боли, хотя она была невыносимой, и не в том, сколько времени я приходила в нормальное состояние — я болела довольно долго. — Она говорила тихо, речь ее была бессвязной. — Понимаешь, я ощущала пустоту. И глубокую печаль. Ничто не могло избавить меня от этих ощущений. — Затаенные, давно сдерживаемые слова бурлили в ней. Ей необходимо было выговориться. Она хотела рассказать ему обо всем. Она жаждала — страстно, отчаянно жаждала, хотя не могла сказать, почему, — чтобы он понял ее.
Она замолчала, прикусив губу.
— Продолжай, — попросил он.
Рейчел заговорила вновь. Она говорила, а он молча слушал ее — именно этого она и хотела от него — но это не было молчание осуждения или безразличия. Когда она запиналась, он побуждал ее продолжать, стремясь узнать о ней как можно больше. И по мере того, как она говорила, боль — ноющая боль, которая не оставляла ее, — наконец успокоилась.
