Мор Йокаи - Золотой человек
Если бы даже он осыпал жену драгоценностями или в поте лица добывал ей хлеб насущный — ему не удалось бы снискать ее любви…
Все произошло, как и было задумано. Весной Тимея вернулась в Комаром, и ей преподнесли сюрприз в Монастырском саду. Муж устроил по этому поводу роскошный пир, пригласив на него множество гостей. Тимея печально улыбалась. Лицо Тимара выражало скромное довольство собственной щедростью. А гости рассыпались в похвалах, добрых пожеланиях и не могли скрыть зависти.
Дамы захлебывались от восторга, утверждая, что нет в мире женщины, достойной такого идеального мужа. Мужчины, наоборот, изощрялись в остротах, намекая, что старания супруга добиться расположения жены всевозможными подарками и заискиваньем — дурная примета. Уж очень подозрительно, когда муж вдруг начинает увлекаться токарным делом!
Только Аталия хранила упорное молчание, тщетно пытаясь отыскать ариаднину нить, которая привела бы ее к раскрытию тайны Тимара.
Что происходило с Тимеей, для нее было ясно: молодая женщина бесконечно страдала и медленно умирала, — ее убивал смертельный, иссушающий душу яд. Яд этот действует не сразу, зато наверняка, вконец подтачивая здоровье. Но вот что случилось с Михаем?.. Выглядит он не плохо… Где же обрел он свое счастье?.. Бросается в глаза, как он заискивает перед Тимеей, старается во всем ей угодить! Что бы это могло значить? В обществе он ведет себя, как самый нежный, самый счастливый супруг, постоянно пребывает в отличном расположении духа. Даже с ней, Аталией, он держится непринужденно, почти добродушно, как будто успел забыть все, что слышал от нее и что так сильно задело его за живое. Ее саркастическая улыбка словно уже не причиняет ему сердечной боли, как-то раз он был настолько благодушен, что даже пригласил ее на котильон на балу.
Неужели он действительно счастлив сейчас? Или это притворство? Неужели он все еще добивается невозможного — любой ценой завоевать сердце Тимеи? В таком случае, усилия его напрасны, надежды тщетны! Аталии это хорошо известно по собственному опыту. Сейчас у нее немало поклонников среди степенных, зажиточных провинциалов, которые вполне способны прилично содержать жену. Но все претенденты на ее руку получают решительный отказ. Мужчины безразличны ей. Все, кроме одного. Только его могла бы любить Аталия, того, которого она так ненавидит теперь. Да, Аталия прекрасно понимала Тимею. И никак не могла понять Тимара. Все в нем оставалось для нее загадкой — и его улыбающееся лицо, и льстивые слова, и благодушное настроение. «Золотой человек», на котором невозможно обнаружить ни пятнышка ржавчины!
То и дело ловя на себе испытующий взгляд Аталии, которая жаждала выведать его тайну, Тимар в глубине души язвительно насмехался над ней: «Зря любопытствуешь! Ни тебе, ни прочим досужим кумушкам никогда не придет на ум, ради чего я плотничал всю зиму! А ведь я старался приобрести сноровку, чтобы там, в укромном уголке, сколотить точно такой же теремок для одного безымянного существа. В том благословенном краю живет милая девушка, ради которой я намозолил себе руки. А ну, попытайся разгадать ее имя. Что ж ты молчишь? Ведь тебе же это ничего не стоит, ты у меня настоящий домовой!»
С наступлением весны Тимар снова созвал консилиум из медицинских светил. На этот раз они порекомендовали Тимее морской курорт в Биаррице. Муж снова заботливо проводил ее туда, окружил всевозможным комфортом, позаботился о ее туалетах, об экипажах, чтобы она могла соперничать с английскими леди и русскими княгинями, а также оставил ей туго набитый кошелек, попросив опустошить его, прежде чем она вернется домой. Тимар был щедр и к Аталии. Она поехала на курорт как кузина Тимеи, и положение обязывало ее не меньше трех раз в день менять наряды.
Можно ли лучше выполнять обязанности главы семейства?
Покончив со всеми этими заботами, Тимар покинул Биарриц, но поехал не в Комаром, а в Вену. Там он накупил инструментов, необходимых для резьбы, а также для столярной и плотницкой работы, приказал упаковать их в ящики и отправить в Панчов. Теперь оставалось придумать последнюю уловку: как тайком доставить эти ящики на «Ничейный» остров?
У Тимара были все основания действовать как можно осторожнее. Рыбаки с левого берега не раз видали, как он перебирался в лодке на острова, а возвращался оттуда лишь спустя несколько месяцев. И, безусловно, они уже давно ломали себе голову: кто этот чужак и почему он так часто здесь бывает?
Когда поклажа прибыла в Панчов, Тимар приказал отвезти ее на повозке к Дунаю и выгрузить в тополевой роще. Затем он собрал туда рыбаков и сказал им, что в ящиках находится оружие и что он просит помочь ему переправить это оружие на пустынный остров.
Таким образом, тайна его оказалась как бы погребенной на дне морском. Отныне он мог приезжать и уезжать и среди бела дня, и лунной ночью, — никто не стал бы судачить на его счет. Люди, с которыми Тимару доводилось встречаться, полагали, что он посланец сербских и черногорских борцов за свободу, а потому не выдали бы его даже под самыми изощренными пытками. Его окружал ореол героя, тайна его свято оберегалась. Стремясь уйти в тень, он в то же время вынужден был пускать пыль в глаза всем и каждому, с кем ему случалось перекинуться хотя бы словечком.
Ночью рыбаки переправили Тимара и его поклажу на «Ничейный» остров. Здесь они отыскали густо заросший кустарником прибрежный овраг и сложили там ящики. В уплату за свой труд они не взяли ни гроша, лишь пожали Тимару руку и от души пожелали: «В добрый час!»
Тимар остался на острове. Рыбаки отчалили и направились к противоположному берегу. Выдалась дивная лунная ночь. Звонкими трелями заливался над своим гнездом соловей.
Михай побрел вдоль берега, отыскивая ведущую к дому тропинку. Выйдя на лужайку, где он плотничал до самой осени, Тимар заметил, что заготовленные им бревна заботливо укрыты от зимней сырости и порчи камышовыми снопами. Дальше тропинка вела к розарию. Розы давно отцвели, — в пору их цветенья он прохлаждался в обществе Тимеи на даче в Монастырском саду, потом — на морском курорте. В нынешнем году он сильно запоздал с приездом, а здесь его, несомненно, с трепетом ждали. Но что поделаешь, прежде чем бесследно исчезнуть, нужно пускаться на всякие хитрости!
Михай почти на цыпочках приближался к знакомому жилищу. Оттуда не слышалось никаких звуков, но он счел это добрым знаком. Раз Альмира молчит, значит, ее, вероятно, держат ночью на кухне. Хозяйка позаботилась, чтобы собачий лай не будил дитя. Значит, все живы и здоровы.
Как часто, во сне и наяву, представлялось ему это близкое сердцу жилище! Сколько раз чудилось, что вот сейчас подойдет он к хижине… Но порой сновидения рисовали ему и страшные картины. Дом сгорел дотла. У самого порога валяются обугленные бревна. Обвалившиеся стены поросли бурьяном и чертополохом. И никто не скажет, куда делись его обитатели… А еще мерещилось ему, что едва он переступит порог, как на него набросятся свирепые, вооруженные до зубов молодчики, схватят за горло и закричат: «Тебя-то мы и поджидали!» Они свяжут его по рукам и ногам, заткнут рот кляпом и кинут в погреб… Как-то ночью его мучил кошмар. Вот он входит в хижину, и жуткое зрелище предстает перед ним: окровавленные трупы близких, распростертое тело Ноэми. Ее длинные золотистые волосы разметались по полу, к груди припал ребенок с размозженной головой. Михай жестоко мучился после этого видения. Он тревожился за судьбу своих любимых, которых был вынужден покинуть на такой долгий срок. Нередко ему представлялось во сне или просто в растревоженном воображении, что, когда он наконец появится перед Ноэми, его встретит не ласковая улыбка, а безжизненно-холодное, каменное лицо и язвительный вопрос:
— Куда же это вы запропастились, господин Леветинци?
Но вот оно наконец перед ним, родное сердцу жилище! И сразу же все кошмары рассеялись. Все вокруг выглядит привычно. Здесь по-прежнему живут его близкие люди, которые любят его. Как дать им знать о своем прибытии? Как лучше преподнести этот приятный сюрприз?
Михай остановился перед низким окном, полузакрытым стеблями вьющихся роз, и запел знакомую колыбельную песенку:
Хибарка милушки моей
Дворцов и замков мне милей…
Предчувствие не обмануло его. Не прошло и минуты, как окошко распахнулось, и из него выглянуло сияющее от счастья лицо Ноэми.
— Михай, любимый мой!.. — промолвила она, протягивая к нему руки.
— Да, твой, твой, — прошептал Тимар, обняв выглянувшую из окна милую головку. — А как Доди?
— Он спит.
И чтобы не разбудить мальчика, они заговорили шепотом.
— Входи же.
— Боюсь, еще, чего доброго, напугаю его и он заплачет…
— Ну, теперь он вовсе не такой плакса. Ведь ему как-никак недавно минул годик.
