Джудит Тарр - Трон Исиды
По толпе собравшихся прокатился приглушенный гул невнятных голосов. Они явно колебались, кому же отдать предпочтение. Одни смотрели на Канидия и кивали. Другие поглядывали на Клеопатру и что-то бормотали, явно в знак согласия.
Царица не старалась заставить их полюбить себя, отказавшись от такой мысли — если вообще когда-либо имела ее — еще до того, как они расположились лагерем у Акция. Это решение дорого им стоило: ушел Планк, умер Агенобарб… Они потеряли слишком много союзников, как значимых, так и не особенно важных. Они имели право считать ее заносчивой сверх всякой меры. Но Клеопатра не могла быть никем иным — только царицей и богиней.
Между тем Канидий не пасовал перед ней и с чисто римским упрямством не сдавал позиций.
— Битва на суше — беспроигрышная ставка в этом военном споре. Мы можем в нем победить — и даже еще морально выиграть. Но бегство по морю на египетских судах — вовсе не поднимет боевой дух наших воинов.
— Ну, к настоящему моменту большинство наших воинов — египтяне и уроженцы Востока, — со спокойным видом съязвила Клеопатра. — И они охотнее будут живыми и мрачными, чем мертвыми якобы для собственного удовольствия.
Канидий взглянул ей прямо в лицо.
— А что, уже и до этого дошло? Армия больше не римская?
Она набрала побольше воздуха, чтобы дать ему отпор, но Антоний опередил ее.
— Ты хочешь уйти от нас, Публий Канидий?
Канидий дернулся, словно его ударили.
На лице Антония появилось слегка извиняющееся выражение, глаза потемнели — ему было жаль Канидия. Но он должен был досказать начатое.
— Ты сам знаешь, что Клеопатра права. Воспользоваться твоим планом — значит, навсегда потерять море и большую часть армии. Я понимаю, с кем вынужден иметь дело в лице Агриппы, и вовсе не рад этому. Но если нам удастся всего лишь проскользнуть мимо него, мы прихватим свои легионы и дадим деру в Египет. Не стоит быть таким самолюбивым, Публий Канидий… А уж Египет — крепкий орешек даже для такого пройдохи, как Октавиан. Ему не раскусить его даже всеми зубами, какие только найдутся в его армии. Египет — наш: сердцем, душой и житницей.
Канидий затряс головой, отвергая малейшие соображения логики или простого здравого смысла.
— Не пора ли нам покончить с зависимостью от Египта? Не начать ли думать своей головой, идти своим путем? Вести собственные войны, снова стать римлянами…
— И красиво умереть на мече Октавиана — как бабочка на булавке, — с едва уловимой насмешкой закончила Клеопатра.
— Не сомневайся: если вы продолжите рваться в Македонию — так и будет, и тебе это прекрасно известно. Кстати, с чего тебе взбрело в голову, что драться на суше будет просто? Возможно, вы и победите в одном сражении — на худой конец, в двух, но потом враг одолеет вас.
— Но у нас есть Антоний, — не унимался Канидий. Противнику даже и близко некого поставить. Но давай смотреть на вещи трезво. Для войны необходимы солдаты, а мы можем их получить, только избрав путь по морю. Да, это очень рискованно. Враг будет иметь возможность видеть все, что мы предпримем, глядя на нас с севера, с гор, сидя в своих лагерях, словно в гнездах стервятников. Они будут лезть из кожи вон, чтобы остановить нас. Но мы можем прорваться с боем наружу. Наружу, понимаешь? Нам нет необходимости побеждать. Надо просто улизнуть отсюда. О победе поговорим позже, когда мы не будем загнаны в нору, как мыши.
«Разумно», — подумал Луций Севилий. Абсолютно разумно и по-римски до мозга костей, но полководцы Антония сочли, что такое решение — в духе восточного царя. Однако сторонники Канидия, если и хотели спорить — это было видно по блеску глаз и стиснутым кулакам, — предпочли держать язык за зубами. Уроженцы Востока, которых в армии теперь было намного больше, чем он предполагал, кланялись ему и бормотали в знак согласия нечто нечленораздельное. Многие из них постараются раствориться среди широких равнин, когда флоту придет время отправляться в путь. Другие будут сражаться на кораблях — в основном лучники. У конников оставалась хоть какая-то надежда на спасение.
Когда собравшиеся постепенно начали расходиться, Луций обнаружил, что идет рядом с Деллием. Выражение лица этого умного мужчины было мрачным — как, должно быть, и у него самого. На этот раз тот не улыбался и не демонстрировал свое остроумие, просто приветствовал Луция парой фраз. Луций, намеренно стараясь не замечать Диону, стоявшую в тени Клеопатры, тоже сказал в ответ два-три слова.
Они вышли из спасительной тени шатра в самый зной злого, упорного солнца. Небо было белесым и ослепляющим. Но Луций кое-что почуял в воздухе. Он прикрыл от солнца глаза ладонью и взглянул сквозь марево раскаленного воздуха на пролив.
— Будет шторм, — вымолвил он.
Деллий вскинул бровь — сейчас он больше напоминал не воина, а самого себя — горожанина.
— В самом деле? Это пророчество?
— Мои кости чуют лучше всякого пророчества, — миролюбиво ответил Луций. Он никогда не знал, дразнит ли его Деллий или нет — голос того всегда звучал немного насмешливо, даже в минуты полной серьезности.
— Откуда мне знать… может, ты предвидишь битву, — сказал Деллий. — Ты ведь знаешь, кто проиграет, не так ли?
Это не было вопросом, и Луций счел, что не обязан отвечать.
— Теперь Антонию конец, — продолжил Деллий. — И он это знает. Пока что он делает хорошую мину при плохой игре, но после этого сражения превратится в загнанного зверя. В охотники Roma Dea выбрала Гая Юлия Цезаря Октавиана — и только она знает почему. Даже я это чувствую, отнюдь не будучи пророком.
— Нет, ты не пророк, — согласился Луций. — Просто практичный человек.
Деллий слегка улыбнулся.
— Практичный… да. Сегодня ночью я отправляюсь в небольшое плавание — на крыльях попутного ветерка. Хочешь, поплывем вместе?
Сердце Луция замерло. Вот он, этот момент — мгновение выбора. Раньше от него не требовали конкретного, бесповоротного шага — велись одни лишь разговоры.
Он улыбнулся.
— Благодарю тебя. Благодарю, но сегодня я занят. Меня ждет к ужину жена. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Деллий и в самом деле понимал — или думал, что понимает. Насколько мог видеть Луций, в выражении его лица не было ничего презрительного.
— Ах вот оно что. Ну, что ж, прекрасно. Засвидетельствуй ей мое почтение.
Луций наклонил голову. Деллий пошел прочь — с расправленными плечами, с высоко вскинутым подбородком.
Луций подумал, что Деллий знает все: каждую подробность плана, каждое сильное и слабое место армии. И он передаст все эти сведения Октавиану. Это было изменой, предательством — настоящим предательством, а не дезертирством или бегством.
А он, Луций, ничего не сказал, не попытался помешать Деллию. Просто смотрел, как тот уходил, потом повернулся и пошел заниматься делами, которые уже поджидали его.
Roma Dea замкнула его уста печатью молчания — так он сказал себе сам. Без сомнений, ему следовало пойти с Деллием; уплыть с ним и отдаться на милость Октавиану. Но здесь оставалась Диона. Когда наступит трагическая развязка, конец, он по крайней мере сможет защитить ее. Возможно, жена больше никогда не захочет разговаривать с ним, возможно, возненавидит его и будет ненавидеть до самой своей смерти — но она будет жить. Может, ей даже удастся спастись бегством.
Это решат боги. Ее боги — или его. Или те и другие, раскидывая кости на игорном столе жизни. Она была всего лишь их голосом. Он — их парой глаз. Ни тот, ни другой не имели права или власти вмешиваться в дела небес.
Софистика. Трусость.
Луций резко развернулся и пошел к шатру, в котором совсем недавно шел импровизированный военный совет. По пути он встретил много знакомых — одни мимоходом приветствовали его, другие останавливали и затевали разговор. Когда Луций наконец добрался до шатра, там уже было пусто — Антоний отправился отдыхать, как сказал стражник. Нет, он больше не примет ни одного посетителя. Да, благородный сенатор может прийти еще раз — попозже; правда, неизвестно, будет ли расположен Антоний говорить с ним.
Стражник подмигнул — Луцию следовало самому догадаться, что сейчас делал в шатре Антоний, оставшись наедине с Клеопатрой.
Он запротестовал и попытался оттолкнуть стражника, но тот оказался слишком дюжим и сильным. Кроме того, он был вооружен и твердо намеревался дать своему полководцу часок отдохнуть.
— Но ему необходимо кое о чем узнать, — сказал Луций.
— Вот он и узнает. Но попозже. Ты скажешь ему позже.
«Ну что ж, подождем, — подумал Луций. — Только будет ли это «позже»?
Боги знали, чего хотели. Он чувствовал их присутствие: слышал их шепот, видел их насмешливые глаза. И сдался, уступив их воле.
40
Деллий ушел — потихоньку, украдкой, ночью, как и многие до него; но никто из них не прихватил с собой столько военных секретов. Клеопатра почти было послала вдогонку за ним вооруженный отряд — в сопровождении залпа отборных проклятий, — но Антоний остановил ее.
