Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую
Моя бабушка говорит об умерших так, будто все они живы до сих пор и находятся где-то поблизости. А ведь Изюмке еще не исполнилось и тринадцати. Жизнь ее только начинается, она ничего не знает о смерти, а потому не понимает, как ей нужно реагировать на бабушкины рассказы. Я испытываю примерно те же чувства, что и Изюмка.
— Я скоро чокнусь, Элфи, — признается мне девочка. — Она говорит обо всех них так, будто они живые.
— А может, так оно и есть, Изюмка? Во всяком случае, для нее.
Изюмка отправляется на вокзал, чтобы успеть на последний поезд и попасть домой в Банстед, а я остаюсь сидеть с бабулей. Хотя в последнее время она может заснуть и среди дня, а может не спать целые сутки. День и ночь начинают терять для нее свой прежний смысл.
Мы слушаем старые песни Синатры. Они полны жизни и любви, эти гимны пятидесятых. Они пронизаны надеждой и радостью, и призраки тихо собираются у кровати моей бабушки. Ее умершие братья, муж, ребенок, ее мать и отец, старые друзья и подруги, которых давно нет на этом свете, и постепенно все они становятся более реальными, чем живые люди.
К своему удивлению, я вдруг обнаруживаю, что в страхе ожидаю наступления того дня, когда Джеки нужно будет сдавать экзамен по английской литера туре для зачисления в университет. Поначалу кажется, что это происходит потому, что она сумела пробудить во мне заснувшую страсть к обучению других. Но дело даже не в этом. Она пробудила во мне еще и способность получать тихое удовольствие от общения со знакомым и приятным тебе человеком.
Мы подолгу сидим, разбирая книги, иногда разговариваем, иногда просто молчим. Мы часто спорим, причем так горячо, будто писатели и их произведения являются самой важной составляющей этого мира. И понемногу до меня начинает доходить, что я дорожу каждой секундой, проведенной в обществе Джеки. Я вспоминаю, как раньше мне нравилось подобное состояние души. Сознавать, что я не один. Что мы вместе.
Джеки — самая лучшая моя ученица. Умная, любознательная, все схватывающая на лету. Она усердно занимается, тщательно выполняет домашние задания и активно работает вместе со мной. И хотя она уходит из дома на работу рано, а возвращается очень поздно, она тем не менее всегда успевает вовремя выполнить все мои задания, написать сочинения и рефераты.
Но Джеки становится первой ученицей (с тех пор как я уволился из школы фонда принцессы Дианы), которая является ко мне на урок с подбитым глазом.
— Что с тобой случилось?
— Я врезалось в нечто очень жесткое и неподатливое.
— Дверной косяк?
— Нет, мой собственный бывший муженек.
— Боже мой, Джеки! Тебе нужно немедленно обратиться в полицию!
— Из-за обычной бытовой драки? Ты, наверное, шутишь. Полицию не интересуют семейные ссоры.
— Это не семейное дело. Да и как ты можешь называть эту стычку семейной? Ты уже не замужем за ним.
— Но до Джеми, кажется, это до сих пор не дошло. Он постоянно ошивается где-нибудь рядом с моим домом. Он преследует меня. Ну никак не хочет оставить в покое.
— Он видится с Изюмкой?
— Иногда она попадается ему на пути. Но его больше привлекает тот, кто, по его мнению, спит со мной. Моя дочь ему уже не интересна. Вернее, наша дочь. Я пыталась объяснить ему, что со мной никто не спит. Но он не верит.
— Так, значит, он подбил тебе глаз потому, что считает, будто у тебя появился любовник?
Она горько смеется:
— Он очень ревнив, мой бывший. Всегда, правда, потом жалеет о том, что натворил. И говорит, что поступает со мной так жестоко только потому, что очень сильно любит. Он буквально сходит с ума от ревности. Джеми считает, что мне должна льстить его забота. Вот и получается, что он мне и льстит, и мстит. Причем ни за что.
— И кого же он считает твоим любовником?
— Ну…
И тут я слышу звонок в дверь.
— Не открывай, — просит Джеки.
— Но это же не он, я надеюсь. Неужели он выследил тебя? В таком случае он не ревнивый человек, а просто сумасшедший.
— Не надо, Элфи. Не пускай его сюда ни в коем случае! — снова просит она, и тут я замечаю, что Джеки напугана.
Никогда прежде мне не приходилось видеть ее в таком состоянии. Это еще больше злит меня. Я начинаю приходить в ярость:
— Конечно нет. Сюда он не войдет ни на каких условиях.
— Слава богу! Давай просто проигнорируем этот звонок, ладно?
— Нет, мне все равно придется к нему спуститься.
— Элфи!
Но я не слушаю ее и, выйдя из квартиры, быстро спускаюсь вниз по лестнице, где по другую сторону стеклянной, чуть тронутой морозным узором двери подъезда вижу чей-то громоздкий силуэт. Я распахиваю дверь, прямо передо мной возникает растолстевший спортсмен, у которого все еще, правда, сохранились мышцы под слоями жира, накопленного с помощью дешевой еды и безмерного количества выпитого пива. Видно, что когда-то он был весьма привлекательным мужчиной: высоким брюнетом с чуть хищным взглядом. Его можно было бы назвать симпатягой. Разумеется, не сейчас, а в те давно ушедшие годы, когда он был помоложе и занимался футболом. Теперь жизнь сделала его самым настоящим злодеем. Он напоминает мне безмозглого громилу, который только и умеет, что сметать со своего пути не нужных ему людей.
Это и есть Джеми, бывший муж моей ученицы.
Я не успеваю даже рта раскрыть, как он хватает меня за горло своей волосатой лапой и вышвыривает на улицу, припечатывая к мусорному баку. Я медленно оседаю на задницу и так и сижу в этой нелепой позе, а Джеми, сорвав с бака крышку, начинает колотить ею меня по макушке.
«Тоже мне, еще один Скала отыскался!» — проносится в голове.
И тут я вспоминаю, что на Скалу в одном из боев вроде бы тоже кто-то нападал то ли с крышкой от бака, то ли с урной. Кажется, это происходило во время турнира «Супершлем-98», а дрался Скала с Толедо. Или нет? Интересно, как бы поступил Скала в подобной ситуации? Ничего не могу вспомнить, хоть умри. Поэтому я продолжаю тупо сидеть на месте, пытаясь защититься от крышки руками. При этом моя задница уже начинает пульсировать от боли.
— Держись подальше от моей жены, мерзавец! — орет на меня Джеми, и я не могу не обратить внимания на его чистейшее лондонское произношение, которое в нашем городе уже днем с огнем не сыщешь. — И прекрати внушать ей идею о том, что она должна обязательно пойти учиться дальше! Ей нет дела до твоих долбанных колледжей! Пошел вон со своими книжульками! Это из-за тебя она совсем умом сдвинулась! И не смей трогать ее своими грязными клешнями!
Крышка от мусорного бака опускается на мои руки и плечи с резким металлическим лязгом, что, в свою очередь, привлекает внимание соседей. Они повысовывались из окон и с любопытством наблюдают за происходящим. Видимо, сей эпизод не вызывает у них никакой реакции, потому что ни один из них не спешит мне на помощь. И только отчаянная Джеки со всей силы колошматит бывшего муженька по голове, по спине, в общем, по всему, куда только попадают ее отчаянные кулачки. Правда, на Джеми это, по всей вероятности, не производит никакого впечатления. Он не чувствует ни боли, ни угрызений совести. Да и что ему переживать? Ведь в итоге все равно буду опозорен я, а не он.
— Ты кретин! — визжит Джеки. — Учителя не спят со своими ученицами!
Это утверждение, мягко говоря, не совсем соответствует истине, но я тронут ее стараниями утихомирить разбушевавшегося хулигана. Я не знаю, прекратил бы он вообще когда-нибудь избивать меня, если бы не помощь Джеки.
— Не подходи к ней близко! — заявляет Джеми, переводя дух. — И перестань внушать ей, что она какая-то особенная, потому что это вранье!
Потом он уходит, и Джеки помогает мне встать на ноги. Она осторожно стряхивает прилипшие ко мне остатки пиццы и лапши с липким соусом.
— Ты меня спрашивал, как мне жилось в браке, помнишь? — Джеки кивает вслед удаляющемуся вразвалочку Джеми. — Вот примерно так и жилось.
Несведущие люди говорят, что есть смельчаки, до последней минуты отважно сражающиеся с раком. Однако под конец болезнь все равно предъявляет свою исключительную жестокость, перед которой никто не в силах устоять. И уже не важно, насколько человек храбрый. Рак ворует всю отвагу.
— Это уже не я, — говорит моя бабуля, когда я помогаю ей добраться до ванны.
Ее мучают боли, жуткие боли, и, хотя она боролась с болезнью при помощи чувства юмора и стойкости, ее жизнь сейчас предельно сузилась до острой границы невероятных страданий.
Моя бабушка никогда не была слабой женщиной, склонной себя жалеть; никогда подолгу не предавалась отчаянию, страху и собственным слабостям. Но теперь она ясно видит, что приближается именно к этому, что она все же проигрывает неравную схватку, в которой, впрочем, не могла бы победить в любом случае. И вот теперь ее отвага и боевое настроение теряют всякий смысл, потому что исход борьбы уже предельно ясен. Рак выбил из нее силу характера. Он украл у нее чувство собственного «я».
