Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Лиго, Лиго, — пели солдаты, притопывая сапогами.
Лаймон подошел к полковнику и, надевая на него венок, сказал:
— Разрешите поздравить, товарищ полковник. — От всех Янов разведроты.
— Спасибо, ребята, — растроганно улыбнулся командир полка. — Откровенно говоря, я сегодня сам… как не в себе. И дом виден, и праздник этот… Вот смотрю на карту, вроде бы совсем рядом. — Сарма поставил на кружочек с надписью «Рига» пистолетный патрон.
— Мой ближе, — горделиво зарделся Лаукманис, небольшой худенький солдат. — Вот здесь. — Он ткнул пальцем в район Даугавпилса.
— А мне далеко — во-он куда, — тоскливо сказал другой.
Солдаты теснились у карты, водили по ней пальцами, отыскивая родные места.
— А где наш с тобой? — обернулся Артур к Лаймону.
— На карте все близко, невесело усмехнулся тот. — А на пузе…
— Что ж… — Сарма снял и положил подаренный ему венок на карту, подошел к нише в блиндаже, — настоящий Ян должен угощать пивом и сыром, но, увы… — Он достал флягу, потряс ею над ухом.
— Почему «увы», товарищ полковник? Мы не прочь и покрепче, — подал голос Лаймон. — Пиво будем дома пить.
— Тоже верно, — поддакнул Сарма. — Сегодня кружки поднимаем символически, а выпьем, когда вернетесь с задания.
Солдаты сразу притихли.
— Вот так, братцы, — негромко продолжал командир полка. — Приказано взять языка.
— Сегодня? — не сумев скрыть огорчения, спросил Лаймон. — В такой день?
— Пойдете сегодня в ночь, — строго сказал Сарма. — Праздновать будем после возвращения. Сами понимаете. — Полковник сдвинул венок с карты. — Мы вот здесь. А здесь, по данным разведки, немцы составили наших земляков из латышского легиона. Именно отсюда и приказано взять языка.
Лаймон невольно присвистнул:
— Ничего себе. Это же черт-те где…
— Да, это уже территория Латвии, — подал голос молчавший до сих пор Грикис. — Но командованию нужны данные именно о латышских формированиях. В том-то и штука.
Праздничное настроение исчезло. Опять была война, опять в воздухе повеяло ненавистью, кровью и смертью.
Через два часа Артур шагал по лесной тропинке. Нежно и звонко перекликались в пышной листве птичьи голоса, радостно светило солнце, и, несмотря на предстоящую опасность, настроение у Банги было бодрое приподнятое.
— Запомни, Круминьш, ничего лишнего, — втолковывал Артур плечистому голубоглазому старшине. — Лично проверь — не дай бог, что-нибудь звякнет или заскрипит.
— Да что вы, товарищ капитан, впервой, что ли?
— Считай, что впервой. Так еще не ходили. Тут осечку дать нельзя. Насчет разговоров особо предупреждаю: пусть каждый зарубит себе где хочет — умри, а молчи.
— Это вы не нам говорите, — проворчал старшина.
— Почему не вам?
— Да уж… не нам. — Он неодобрительно покосился на заросли боярышника, где винтовочным залпом грохнул хохот. Артур вопросительно посмотрел на старшину и шагнул в кустарник.
На поляне, возле землянки разведчиков, творилась какая-то кутерьма. Бойцы сгрудились вокруг незнакомого чернявого офицера, а в стороне, на пеньке, будто статуя на постаменте, возвышался Лаукманис — почему-то без пилотки и в одном сапоге. Второй сапог, рядом с ремнем от гимнастерки, валялся на траве.
— Еще минутку! — крикнул чернявый старший лейтенант и выхватил из-за голенища финку. — Как говорят у нас в Одессе: прижмурьте глазки.
Артур только сейчас заметил на сосне у входа в землянку грубо намалеванную на куске фанеры физиономию Гитлера. Из правого глаза фюрера торчала рукоять ножа. Офицер взмахнул финкой, и она, просвистев в воздухе, врезалась Гитлеру в другой глаз. Разведчики весело загоготали, а Лаукманис, красный от стыда, стянул с ноги второй сапог.
— Не горюй, браток, — ухмыльнулся чернявый.
— Не везет в игре — повезет в любви. Парень ты видный… Аполлон, можно сказать.
Старший лейтенант переждал очередной взрыв хохота, в его руках сверкнули сразу два ножа — казалось, он выхватывал их из воздуха.
— Что бы с тебя еще скинуть? Для большей, так сказать, античности.
И метнул обе финки почти одновременно — правой и левой рукой. Они врезались одна за другой в усы, удлинив их и придав фюреру законченный вид идиота. Рев восторга потряс поляну. Рыжий Лаукманис обреченно расстегнул ворот гимнастерки и, стараясь не замечать смешливых взглядов товарищей, принялся насвистывать что-то бравурное.
— А может, не надо, товарищ старший лейтенант? — неуверенно сказал кто-то из толпы. — Свой же парень не чучело.
Солдаты возмущенно заспорили:
— Нечего Лазаря петь, сам напросился.
— Напросился и получил. Хватит.
— Ладно, где наша не пропадала, — великодушно махнул рукой офицер. — А то капитан твой посмотрит-посмотрит, да и спишет из разведчиков на кухню.
В глазах Лаукманиса вспыхнули тревожные огоньки.
— Где капитан? — смешно втянул он голову в плечи.
— Здрасьте, я ваша тетя из Жмеринки. Разуйте глазки, следопыт.
Артур понял, что его заметили. Теперь скрываться было бессмысленно. Он вышел из укрытия на поляну. Лаукманис торопливо спрыгнул с пня и, стыдливо краснея, пробормотал:
— Товарищ капитан, разрешите доложить…
— Отставить! — багровея от злости, рявкнул Банга. — Собрать барахло и… три наряда вне очереди. Кру-гом!
А когда отошли на порядочное расстояние от солдат, сдержанно обратился к офицеру:
— Стыдно, товарищ старший лейтенант. Не успели появиться — цирк устроили. Бойца опозорили перед личным составом.
— Почему опозорил? Честное пари. Если бы я проиграл — тоже босиком докладывал бы. Понимаешь, капитан, задел он мое самолюбие. Не поверил, что я фрица с десяти метров побрею. — Чернявый аккуратно вытащил из фанерного листа свои ножи. У нас в Одессе на спор, знаешь, что сделают?
Артур угрюмо покосился.
— Горлов твоя фамилия? — неожиданно переходя на «ты», спросил он.
— Ну Горлов.
— Так слушай, Горлов, что я скажу, — с трудом подавляя неприязнь, — сказал Артур. — В разведку я тебя, конечно, возьму, приказ выполню. Но если ты еще хоть раз что-нибудь отмочишь… со своими одесскими шуточками…
— А ты не бойся шутки, капитан, насмешливо перебил Горлов. — Не обязательно воевать с кислой рожей, можно и повеселее.
— Повеселее? — Лицо Артура пошло красными пятнами. — Тебе хорошо веселиться. У тебя в Одессе уже вино попивают, а у меня, — он неопределенно повел рукой в сторону передовой.
Горлов насупился. Горькая гримаса скривила рот.
— Нет, капитан, мои уже ничего не пьют, — почти прошептал он. — Моих в душегубке… перед самым уходом… Мать, жену, сынишку — всех. — Старший лейтенант отвернулся, ссутулился и, не разбирая дороги, пошел прочь.
На неструганные доски стола ложились солдатские книжки, партийные и комсомольские билеты, ордена и медали — непременное условие перед выходом в разведку. Пожилой капитан все это переписал, аккуратно сложил. Для него такая работа была привычной. Со стороны церемония выглядела буднично — так, что-то вроде сдачи вещей в камеру хранения. И если бы не отдаленный орудийный рокот да не частый, отчетливо слышный треск пулеметов, можно было бы подумать, что мужчины собираются на рыбалку или на охоту.
Последним к пожилому капитану подошел Артур. Сдал ордена и медали, документы, секунду-другую помедлил, расстегнул карман гимнастерки, вынул фотокарточку Марты, мельком взглянул на ее улыбающееся лицо, молча протянул капитану.
— Жена? — простодушно спросил тот и, не получив ответа, заключил: — Понятно, невеста.
Лаймон незаметно наблюдал за товарищем. А тот, не ответив на прямой вопрос, круто повернулся к солдатам и резко сказал:
— Сбор через пять минут.
Разведчики вышли. В землянке остались только пожилой капитан, Артур и Лаймон.
— Все? — Капитан захлопнул чемоданчик, подал Банге руку. — Как говорится, ни пуха, ни пера.
— К черту, к черту, — нетерпеливо ответил Артур.
— Бывайте.
Капитан ушел. Банга снял со стены автомат, забросил за плечо, остановил взгляд на Лаймоне. Во всем облике друга было что-то неуловимо грустное.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он. — Или тебе нездоровится?
Лаймон сочувственно покачал головой:
— Мне-то что? Это вот тебе сказать нечего — ни жена, ни невеста…
— А-а, ты снова за свое, — натянуто улыбнулся Артур. — Мы же с тобой договорились: этой темы для нас нет. Если, конечно…
Лаймон опустил голову, проговорил отчужденно:
— Если вернемся из поиска, если останемся живы, если дома нас встретят, если кое-что забудем, кое-что простим… Тебе не кажется, что слишком много набирается этих «если»?
— Мне кажется, что ты принимаешь все слишком близко к сердцу.
— Да мне тебя жалко.
