Мор Йокаи - Золотой человек
Тимар в волнении снял шляпу и вытер покрытый испариной лоб. Ласковый, теплый весенний ветерок приятно овевал его влажные виски.
«Неужели мне так и не суждено испытать радость бытия? — пытался оправдать себя Тимар перед судом своей совести. — Без малого сорок лет я только и делаю, что встаю спозаранку, поздно ложусь, день-деньской провожу в трудах… А для чего? Чтобы другие могли отдыхать в покое, который недоступен только мне одному?
Почему нет мне счастья в собственном доме? Неужели я не достоин любви женщины? Разве не подарил я горячую любовь той, которую сделал своей женой? Я ли не боготворил ее? И не ее ли холодность довела меня до полного отчаяния? Она не любит меня…
Но я присвоил ее сокровища?..
Неправда! Только спас их для нее. Да отдай я их сразу опекуну Тимеи, — все пошло бы прахом. Она была бы обречена на нищету. А сейчас она владеет всем, что ей принадлежало. Ведь я ничего себе не оставил, кроме того платья, что на мне. С какой же стати я должен носить клеймо вора?
А Ноэми любит меня. И этого уже не изменишь. Она полюбила меня с первого взгляда. И разве может она быть счастлива, если я не вернусь к ней? Если я исчезну, уйду от нее навсегда, это, возможно, убьет ее, доведет до самоубийства…
На этом уединенном, обособленном от внешнего мира острове над человеком не властны ни общественные законы, ни заповеди религии. Здесь подлинное царство природы и первозданных чувств. И, может быть, именно тут можно обрести то истинное счастье, которое отверг глупый, тщеславный свет?
А так ли уж страшен этот дурень, ставший между нами? Ведь ему ничего не нужно, кроме денег, а они у меня есть. Откуплюсь, и он сгинет с наших глаз».
Весенний ветерок шелестел в ветвях стройных тополей. Путник заметил, что извилистая тропка вела к шалашу, сложенному из хвороста. Вход в него прикрывали плети ежевичника.
Тимар снова отер пот со лба и надел шляпу.
«Конечно, ты не знаешь земных радостей, — продолжал нашептывать ему внутренний голос. — Твоя жизнь одинока, сурова, безотрадна. Но она, по крайней мере, спокойна. Вечером, опустив голову на подушку, ты думаешь: „Вот прошел еще один безрадостный день. Зато можно спать без тревог, я никому не причинил зла…“ Готов ли ты пожертвовать своим душевным спокойствием ради восторгов, которые лишают тебя безмятежного сна?»
Но дух противоречия тут же возражал:
«Откуда известно, что любовь — грех, а страдание — добродетель? Кому удалось лицезреть того ангела, который, сидя одесную господа, записывает всех зачахших от страданий, и другого, что, сидя ошую, вносит в черную книгу имена любивших и не дерзнувших отказаться от счастья?..»
Размышляя таким образом, Тимар вдруг услышал два близких выстрела. Пули со свистом, похожим на слабое жужжанье шмеля или на отдаленный звон похоронного колокола, пронеслись над его головой, пронзив шляпу, которая свалилась с него и полетела в кусты.
Выстрелы раздались из ветхой хижины.
Потрясенный Михай невольно вздрогнул и на мгновенье замер на месте, — выстрелы как бы явились ответом на его тайные мысли. Но тут же неудержимый гнев овладел им. Он рывком сдернул с плеча ружье, взвел оба курка и в ярости бросился к хижине.
Перед ним стоял перепуганный, дрожащий Тодор Кристиан. Двухствольный пистолет еще дымился в его руке, — парень прикрывал им голову.
— Так это ты! — гаркнул на него Михай.
— Пощадите!.. — пролепетал Тодор, роняя оружие и протягивая к нему сложенные в мольбе руки. Он едва держался на ногах, побледнел как полотно, глаза его потускнели. Он был ни жив ни мертв.
Тимар уже пришел в себя. Испуг и гнев как рукой сняло, нервы успокоились. Он опустил ружье.
— Подойди ближе, — спокойно сказал он злодею.
— Боюсь, — с трудом выдавил из себя Тодор, прижимаясь к стене шалаша. — Вы убьете меня…
— Не бойся, не убью. — Михай разрядил ружье в воздух. — Видишь, я теперь безоружен. Можешь не опасаться за свою шкуру.
Напуганный Тодор переступил порог хижины.
— Эх ты, меня хотел убить! — бросил ему Михай. — Несчастный, мне тебя жаль!
Преступник не смел поднять глаза.
— Слушай, Тодор Кристиан! Ты еще молод, а уже решился стать убийцей! Пока это тебе не удалось. Так вернись на правильный путь. Не родился же ты преступником. Ты просто озлобился на все и на всех. Мне известна история твоей жизни, и я не виню тебя. У тебя такие замечательные способности, а ты обращаешь их во зло. Неужели тебе нравится быть бродягой, обманщиком, жить ложью и надувательством? Так ли уж приятен подобный образ жизни? Не может этого быть. Послушай меня, начни жить по-иному. Хочешь, я помогу тебе найти какое-нибудь пристанище, где ты сможешь использовать свои природные способности и стать честным человеком? У меня много связей, и я вполне могу это устроить. Ну так что же? По рукам?
Убийца упал на колени перед человеком, на которого только что покушался, схватил обеими руками протянутую ему руку и, рыдая, стал покрывать ее горячими поцелуями.
— О сударь! Вы первый из всех, кого я знаю, заговорили со мной по-человечески. Я буду стоять перед вами на коленях. С малых лет, как бездомную собаку, люди гнали меня от порога к порогу. Каждый кусок хлеба мне приходилось либо красть, либо вымаливать, либо раздобывать хитростью. Никто никогда не протягивал мне руки, кроме того отщепенца, который, будучи еще большим подонком, чем я, толкнул меня на дурной путь. Я вел позорную, гнусную жизнь, полную лжи и коварства, вечно дрожал от страха перед каждым, кто мог узнать меня в лицо. И вдруг мне протягивают руку! И кто же! Вы, которого я вот уж несколько дней подстерегаю из-за угла, чтобы предательски убить! Вы хотите меня спасти от меня самого… Я готов стоять перед вами на коленях и выслушать любое ваше приказание.
— Да встаньте же наконец! Я вообще не выношу сентиментальности, а мужские слезы внушают мне подозрение.
— Вы правы! — воскликнул Тодор Кристиан. — Мои слезы никак не могут внушать доверия, — ведь я же слыву комедиантом! Да, я научился рыдать по заказу — за это мне, бывало, перепадал грош, другой… И вот теперь, когда слезы мои непритворны, мне не верят! Хорошо, я не буду…
— Вот-вот. Тем более, что я не собираюсь читать вам нравоучений. Давайте-ка поговорим по-деловому. Вы упоминали о своих связях с банкирским домом Скарамелли и о поездке в Бразилию…
— Увы, сударь, тут не было ни слова правды.
— Я так и думал. Значит, вы не поддерживаете деловых отношений со Скарамелли?
— Когда-то я был с ним связан, но все это давно пошло прахом.
— Вас прогнали? Или вы сами сбежали?
— Сам сбежал.
— С доверенными вам деньгами?
— Да. Их было три или четыре сотни форинтов.
— Скажем, пять. А у вас нет желания вернуть их? Я связан с этой конторой.
— Нет, мне бы не хотелось оставаться у них на службе.
— А что такое ваша поездка в Бразилию?
— Тоже сплошная выдумка. Оттуда к нам вообще не привозят корабельного леса.
— Тем более тех пород, о которых вы говорили. Они годятся разве что на изготовление медицинских инструментов и красителей.
Тодор ухмыльнулся.
— Что правда, то правда. Просто мне захотелось разжиться деньжатами, и я надумал продать одному дельцу лес с «Ничейного» острова. Но Тереза разгадала мою уловку.
— Стало быть, вы прибыли на остров не ради Ноэми?
— Что вы! Да у меня в каждой стране по жене!
— Гм… Так вот, я мог бы предложить вам недурную должность в Бразилии. Как вы смотрите на то, чтобы стать маклером одной из вновь создаваемых факторий? Там необходимо знание языков: мадьярского, немецкого, итальянского, английского и испанского.
— Я и говорю и пишу на всех этих языках.
— Это мне известно. Кроме того, вы владеете греческим, турецким, польским и русским. Гениальный вы человек! Итак, я устрою вас на эту должность. Там оценят ваши способности. Такому маклеру обычно платят три тысячи долларов в год. Сверх того, вы будете получать проценты с прибыли. И от вас будет зависеть увеличить эту прибыль.
Тодор Кристиан ушам своим не верил, слушая подобные речи. Но, даже испытывая благодарность, он не решался выразить ее вслух: вдруг его снова сочтут комедиантом?
— Уж не смеетесь ли вы надо мной, сударь?
— И не думаю. Вы покушались на мою жизнь, и мне необходимо оградить ее. Я мог бы попросту прикончить вас, но этого не позволяет мне совесть. Итак, в интересах собственной безопасности мне остается лишь одно: сделать вас человеком. Только когда вы добьетесь счастья, я смогу спокойно ходить по земле. Надеюсь, теперь вам ясно, почему я так поступаю? В доказательство моих слов возьмите этот бумажник. Там вы найдете сумму, которой с избытком хватит вам на дорогу до Триеста, да еще останется, чтобы погасить вашу задолженность Скарамелли. Пока вы будете добираться до Триеста, туда подоспеет мое письмо. В нем будет указано, что вам делать дальше. А теперь давайте разойдемся. Один вправо, другой влево.
