Владимир Колотенко - Время слез
И еще: это то, что выпирает, и от этого не спрячешься…
И — личное.
Руки так и чешутся…
А на этой фотке очень нра — гранатовые волосы на просвет, гранатовые бусы на груди и руке, гранатовый вкус кожи… Абсолютное соответствие и гармония всех рецепторов — зрения, вкуса, запаха, прикосновения (я целую…), теплой прохлады….
Единственная придирка (ложка дегтя?) — левая кисть руки. Она выпирает. Потому что близко к объективу и кажется кулаком. Если так задумано — годится. Но я бы срезал этот кулак. Прикрой его листиком бумаги и фотка будет еще более милой и точной. Да?
Я и теперь слышу ее голос: «Я на них выгляжу такой счастливой, или по меньшей степени веселой, и вроде как у меня все хорошо… Это вранье все!..».
Да знаю я, знаю, знаю… Знаю я!.. Слышишь — знаю!!!
Я знаю, что заставляю и Тебя врать, но пока что…
Убежать от всего этого! Прикрыть глаза… На минутку…
Ну кто там еще?…
Я спал?! Ах, я — спал. И все это мне только приснилось. Сказывается бессонная ночь, ведь работать надо и днем и ночью.
Работать! Патрон в патронник…
Я сею пули, как сеют пшеницу, широким размашистым жестом, ряд за рядом, чтобы они нашли и здесь благодатную почву, заглушив навсегда в этих рядах всходы чертополоха. (Я это уже говорил!). И поделом вам…
Я вас всех ненавижу!
А какие бы ты хотел, спрашиваю я себя, чтобы взошли здесь всходы? Да, какие? Если ты только и знаешь что сеять свои свинцовые пули ненависти и презрения.
Ха! Зачем спрашивать? Чего я хочу? Я хочу…
Я хочу лелеять и пестовать ростки щедрости, щедрости…
Щедрости! Неужели не ясно?!. Нате! Хорошего — не жалко!
Мне вдруг пришло в голову:
«Не думай о выгоде и собственном интересе.
Это — признаки бедности.
Чистые люди делают пожертвования.
Они приобретают привычку Бога».
Это — Руми…
Бедные, бедные богачи-толстосумы, когда же вы, наконец, приобретете в собственность привычки Бога? Ведь жадный — всегда больной.
Мои пули — пилюли для Жизни…
— Юююууууууу!.. — ору я, — помолчи, послушай!..
— Не ори ты, я слышу, говори…
— Ты-то можешь меня понять, ты же можешь, можешь!..
— Ты — верблюд.
— Я — верблюд!?.
— Тебе никогда, слышишь, никогда не пролезть через игольное ушко.
— Мне?!. Не пролезть?!. Да я…
— Твой мозг отягощен местью, как мешок богача золотом.
Сказано так сказано. Сказано от сердца.
— Юленька, — шепчу я, — я не верблюд. Вот послушай…
— Ты — пустыня.
Ах, эта бесконечно восхитительная, таинственная и загадочная пресловутая женская мужская логика!
Но Юля — за Руми, я знаю. И за меня!
А что мне делать вот с этой красивой страной? Глобализм! Глобализм не пройдет, решаю я, и беру на мушку Америку. «Yes it is, — думаю я, — its very well!».
Да как же, не поверят мне, как можно увидеть вместе Джульетту и Гарри Поттера, Сенеку и Марксаэнгельсаленинасталина?
Но я же вижу! Я вижу вдруг Паганини, теснящего левым флангом своих пешек самого Каспарова. Гарик растерян, он берет смычок и, как хлыстом, хлопает себя по бедру. Да, дела-а. Во влип-то.
И разве можно себе представить Пенелопу мирно беседующую с Отелло за тем столиком, что у самой кромки воды. О чем они спорят? Я вижу, как она улыбается, не сводя своих синих глаз с его белых зубов.
— Я все глаза проглядела, — читаю я по ее губам.
На каком языке они разговаривают?
А вот и Здяк! Хо! Ну и боров! Архипов бы сказал: хряк!
Крррохобор!.. Взяточник!.. Ворье!..
Академик?
Да какой там — шпана!..
Бац…
O tempora, o mores![1]
Я подслушиваю и подсматриваю, выведываю и даже вынюхиваю. У меня, как у собаки, нюх на всякую грязь и на вонь, на предательство и измену, да, на все нечеловеческое, мерзкое, жалкое, гадкое и гнилое… На зловонное и мертвечинное… Да, нюх, на всех этих жадных и душегорбых, шипящих и гавкающих, жующих и блеющих, и блюющих и все-таки жрущих, на этих хромодуших и заик…
Это подло, я знаю. Но я веду себя так, как подсказывает мне мой инстинкт правдолюбца.
Это снова стучат?
Нужно спрятать бутылку. Но нельзя забывать написанное — «Не забудь…».
Ну, знаешь…
— Так что же случилось, Ю?!.
Я беру эту книжку, в тысячный раз нахожу эту умопомрачительную букву (Ю), читаю: «ЮЛИЯ — греческ. «кудрявая», «волнистая», «пушистая»; лат. «вечно молодая»; польск. «с открытым сердцем»; лат. (Iulia) «июльская» или «из рода Юлиев (патрицианский род в Древнем Риме. Согласно легенде, произошёл от богини Венеры)».
Я мысленно дополняю: славянск. — БОЖЕСТВЕННАЯ!))).
— Ю, — произношу я, — помни, пожалуйста, Имя Свое!!!
По такому глубокому снегу мне не угнаться за ним. Его зеленая куртка мелькает то слева, то справа и мне то и дело нужно выискивать его спину среди белых стволов берез, густым частоколом вставших между нами.
Лыжи бы!..
Я настиг бы его в считанные секунды!
Сколько ж лет и зим ушло на выслеживание за этим Джеймсом Джойсом!
Я стою по колено в сугробе, шапочка сбита набок, лоб взмок, футболка прилипла к спине, а винтовка, кажется тяжелой, как никогда, ствол так и ходит ходуном, мне никак не удается задержать дыхание, пар изо рта, как из трубы паровоза… Секунда, еще секунда, задержать, наконец, дыхание, замереть, левый локоть на выступ таза, правый глаз прилепить к прицелу…
Господи, как барабанит сердце!
Теперь — едва заметное движение указательного пальца: бац…
Промах! Еще — бац… Промах! Уйдет, уйдет же, негодник!
И чтобы не упустить эту подлую тварь, приходится-таки пристегивать лыжи: «Привет, милый!».
Бац!
И готово! Добегался, сладкий мой «Уллис-Одиссей»!
Иногда я замираю, застываю, как раскаленный металл в форме, просто каменею: ты кто? Я ищу оправдание своей странной страсти, объяснение… Я так думаю: чтобы выправить горб этого мира, нужна воля. Воля есть. Теперь нужна вера: ты и твой Бог, и твоя Вселенная — едины. Это бесспорно! Значит…
И я снова хватаю бутылку.
…значит, думаю я дальше, значит…
Я ведь не насилую себя, не принуждаю себя жать и жать на курок, сея свои пули в морду мира, я это делаю и без всякого наслаждения, подчиняясь лишь одной-единственной мысли — Вселенная справедлива. И коль уж я ее законная часть, возможно, глаз ее или складка на лбу, или рука, указательный, скажем, палец, то и… Да-да, вот: я — карающая рука Бога! Ух ты! Видимо Бог выбрал меня, как выбирает и тысячи других своих воинов, для одной единственной цели — вершить Свой Страшный, но и Безжалостно Справедливый, Свой Тонкий и Выверенный, да-да, Воистину Филигранный Свой Страшный Суд.
Я — карающая Рука Бога!
Карающая нежным, но и уверенным движением указательного пальца! Ведь на то он и указательный, чтобы указывать на тонкие места в архитектонике Вселенной. Ведь люди — это самые тонкие ее места! Все эти Авловы и Здяки, Рульки, и Ухриенки, Переметчики и Штепы, Шпуи и Швондеры, все эти шпицы и швецы, лавочники и мясники, эти шипящие и гавкающие, и блеющие, и воняющие…
Господи, сколько же их развелось!
Они — как неподъемные камни, рассыпанные по тропе к счастью.
И воздастся каждому!..
В этом и есть, я теперь это ясно вижу, мое небесное предназначение — кара!
Я — инструмент в руках Бога, этакий наждак, щетка мо металлу, скребок, сдирающий до блеска коросту всего жалкого и тленного. И пусть на первый взгляд кому-то покажется, что это работа черная, в пыли и в поту, в угаре, пусть… Но те, кто еще не ослеп, у кого не заплыли жиром глаза, те не могут не рассмотреть: моя работа — работа чистильщика, по сути — работа кристально чистой капли дождя… Да, дождя, но и упрямой бактерии, микроба, если хочешь — вируса, пожирающего все отжившее, истлевающее, распадающееся, мертвечинное… Надеюсь, это ясно звучит: я — санитар мира! Я уже говорил это, но намерен это повторить для глухих: я — санитар!
Я понимаю: жизнь уйдет в песок, если я отступлюсь.
Я просто предам ее, если…
На этот раз мой глаз вылуплен на «Великого мастурбатора». Этот Дали… Надо же так накуролесить! А ведь признанный гений! Я бы дал ему Нобелевскую по живописи. Не раздумывая…
Бац!..
Я бы и этот чертов коллайдер разнес вдребезги…
«Не надорвись, милый…».
Да-да, я тебя понимаю, милая Ю, — нет ничего более отвратительного, чем месть. Но иногда, понимаешь, даже самое отвратительное играет неизменно очень важную роль — отражает блеск прекрасного!
Так разве я не прекрасен в своем порыве очистить лик Земли от заик? От лая гиен и вони корыт…
Смотри, смотри, как сияют мои глаза, когда я своими смертоносными пулями рушу устои этого мира хапуг и ханжей, невежд и ублюдков? Разве благоговейный блеск моих ясных зеленых глаз тебя не радует? Ведь как и любое другое, мое кровопускание — врачует! Оно — плодоносно!
