Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую
Одна за другой мелькают названия остановок. Стрэтфорд, Илфорд, Севен-Кингс, Чадуэлл-Хит, Ромфорд, Харольд-Вуд… Пригород расстилается вдаль и вширь, но из-за его домов и машин кажется, что это один гигантский город. Так проходит почти час. Разодетые и пьяные молодые люди рассеялись: кто заснул, а кто уже сошел на своей станции.
И вдруг пейзаж за окнами вагона меняется.
Неожиданно город уступает место полям, теперь черным и молчаливым, распростертым чуть в стороне от железной дороги. Следующая станция — Банстед. Именно здесь становится понятно, что город закончился и вы въехали на территорию периферии.
Банстед. Это их городок. Именно тут они и живут.
Маленькое такси медленно движется по узкой улице, усыпанной мелкими камешками, мимо двухквартирных домиков, имеющих с соседями одну общую стену. Перед некоторыми из них разбиты шикарные сады с большими клумбами и терракотовыми горшками, в которых растут экзотические цветы, кустарники и невысокие деревца. Другие хозяева предпочли забетонировать площадки своих участков, и там, где должны были бы, по идее, зеленеть лужайки, печально маячат легковушки и фургончики.
Перед домом Джеки я с удовольствием обнаруживаю просторную лужайку. Правда, на этом зелень и заканчивается. Никаких цветов, кустов и деревьев. Только обычная травка. Я расплачиваюсь с шофером такси и уже пешком направляюсь по подъездной дорожке, которую Джеки делит со своими соседями.
В доме темно, но я решительно нажимаю на кнопку звонка. Она открывает мне дверь, одетая сегодня в… как же называется такой шелковый японский халатик? Ах да — кимоно. Я не могу сдержать улыбку — как это похоже на Джеки Дэй! Она не может иметь в своем гардеробе обычный халат, такой, какой носят все обычные женщины. У нее это должно быть именно кимоно.
— Что с тобой случилось? — тут же интересуется она.
— Ты всегда одета по случаю?
— Тебя избили?
Ну конечно! Я же забыл про свое лицо. Теперь я осторожно дотрагиваюсь до него и чувствую на губах засохшую кровь. Но я лишь неопределенно пожимаю плечами, и Джеки впускает меня внутрь. Она зажигает свет в коридоре и в гостиной, успевая на ходу предложить мне чашечку чая или кофе, на мое усмотрение. Дом у нее маленький, но очень опрятный. Никакой роскоши и излишеств, стены обклеены обоями в цветочек.
У двери висит фотография Изюмки, когда та была еще маленькой девочкой. Она улыбается на солнечном морском берегу. Милый ребенок. Совсем не толстый и еще не прячет глаза за грязной челкой. Здесь она веселая. Что же с ней случилось потом?
Я смотрю на Джеки. Пожалуй, впервые я вижу ее без косметики. Освобожденная от своей боевой раскраски, она выглядит удивительно симпатичной молодой женщиной.
Мы проходим в гостиную. Здесь стоит большой телевизор, на полу лежит жуткого ядовитого цвета оранжевый ковер. На стенах еще несколько снимков Изюмки, где она запечатлена вместе с Джеки, молодой и смеющейся женщиной. И еще тут много сувениров, которые так любит моя бабуля. Это и кельтские крестики, и испанские быки, и Микки-Маус, приветливо машущий мне лапкой в белой перчатке, знаменитый сувенир из Диснейленда.
— Что ты здесь делаешь?
— Я просто хотел сказать… что это здорово.
— Ты пьяный? Ты ведь напился. Я же чувствую запах.
— Мам, кто там? — Голос Изюмки слышится откуда-то сверху.
— Иди спать, — строго велит ей Джеки.
— Я считаю, что это просто здорово, что ты так твердо намерилась продолжить свое образование, — поясняю я. — Серьезно говорю. Ты же хочешь поменять весь свой мир. Я восхищаюсь твоей решительностью. Правда. Я бы сам хотел целиком поменять свой мир. Мой мир, кстати, уже практически готов к кардинальным переменам.
— Это все?
— Что именно?
— Все, что ты хотел мне сказать?
— Нет. Еще вот что. Ты мне нравишься.
Она смеется, мотает головой и плотнее запахивает свое кимоно.
— Неужели я тебе действительно нравлюсь?
Я шлепаюсь на диван. Кожа протяжно стонет под моим весом. Неожиданно я осознаю, как сильно устал.
— Да, именно так.
И я не лгу, это правда. Она мне очень нравится. Взять хотя бы то, что она воспитывает дочку совершенно одна. И потом — сколько же ей приходится работать, чтобы содержать себя и Изюмку! Сколько же она трудится, чтобы ублажить всех этих пижонов с Корк-стрит и из школы Черчилля. Они сами ведь никогда не станут заниматься тем, что делает для них Джеки Дэй. И к тому же она мечтает учиться дальше. Но это не несбыточная мечта. Она обязательно осуществится. Сначала Джеки чистит туалеты и моет полы на Корк-стрит, потом пишет сочинения по книге «Сердце — одинокий охотник». Это впечатляет. У нее боевой дух, такой сейчас редко встретишь. Я восхищен этой женщиной. Я никем не восхищался уже давно. С тех пор как не стало Роуз.
Поэтому я собираюсь с силами и намереваюсь тут же обнять ее. Я чувствую в себе нерастраченный запас нежности, перемешанный с выпитыми сегодня бутылками «Цинтао».
Но Джеки решительно отстраняет мои руки.
— Не надо, — уверенно произносит она и отступает на шаг, скрестив руки на груди. — Мне кажется, это не самая лучшая твоя мысль. Боже мой! Неужели тебе так необходимо спать буквально со всеми своими ученицами? Неужели ты не можешь просто… ну, просто учить их, и все?
— Джеки, я же вовсе не хотел…
— А ты ведь нахал! Это точно. И твое появление здесь меня совсем не веселит. Как ты вообще мог подумать, что тебе будет позволено заниматься со мной сексом?!
— Не знаю. — Я неуверенно пожимаю плечами. — Наверное, мне подсказала это твоя одежда…
— Надо бы влепить тебе хорошую пощечину. Негодяй! Ты меня здорово разозлил!
— Но я не хочу, чтобы ты злилась на меня. Мне просто захотелось тебя увидеть. Прости. Я не прав. Ладно, мне пора…
— И куда ты собрался идти? Ты не у себя в Лондоне. Или считаешь, что сейчас выйдешь из дома и на углу подхватишь такси? Здесь нет такси. И поездов тоже. Во всяком случае, не ночью. Ты влип, приятель. — Она качает головой, но становится понятно, что гнев ее куда-то улетучился. Видимо, этому способствовало мое наивное невежество относительно наличия транспорта в ее городе. — Ты, кажется, вообще ничего не знаешь!
Таким образом, Джеки решает оставить меня у себя в доме и дать возможность выспаться на диване в гостиной. Она говорит, что поезд до Лондона отправится только утром. Правда, она считает, что мне самое место в фотобудке на вокзале Банстеда, где делают моментальные снимки и где можно свернуться калачиком и выспаться. Но все же она решает сжалиться надо мной.
Джеки отправляется наверх, и до меня доносятся голоса матери и дочки. Затем Джеки спускается, неся подушку и одеяло. Она бросает их мне, все еще осуждающе покачивая головой, но в то же время улыбается. Подумав немного, Джеки приходит к выводу, что я скорее жалкий и смешной бедолага, а вовсе не агрессор. Через секунду она снова уходит к себе, поправляя кимоно.
Я устраиваю себе лежбище на кожаном диване, снимаю брюки и ложусь под одеяло. Из ванной доносятся звуки льющейся воды: Джеки чистит зубы. В доме тихо, и с улицы я не слышу привычных полицейских сирен, голосов прохожих и шума транспорта.
Я начинаю дремать, как вдруг, вздрогнув, просыпаюсь оттого, что кто-то смотрит на меня.
Это Изюмка в просторной полосатой пижаме.
— Пожалуйста, не обижайте ее, — говорит она и через мгновение исчезает наверху.
Утром я просыпаюсь от громкого хлопка входной двери.
На улице еще темно, но по звуку я безошибочно определяю, что от дома Джеки отъезжает чей-то велосипед. Я откидываю одеяло в сторону и подхожу к окну. Что же я вижу? Изюмка в куртке, в вязаной шерстяной шапочке и с ярко-оранжевой сумкой за плечами отъезжает на велосипеде от дома. Она замечает меня и приветливо скалится. Я наблюдаю за тем, как она медленно выруливает на улицу.
— Изюмка развозит почту по нашему району, — поясняет мне Джеки. Она уже оделась и стоит в дверях гостиной. — Надеюсь, это не она тебя разбудила?
— Она развозит утреннюю почту? По-моему, у вас в семье принято трудиться почти круглосуточно. Я угадал?
— Нам приходится это делать, — поправляет меня Джеки, и в ее голосе я слышу теплые нотки. — Больше ведь никто не станет этим заниматься. Ты со мной не согласен? Кстати, не хочешь ли чашечку кофе?
Я надеваю брюки и следую за хозяйкой на кухню. Во рту у меня пересохло. Кроме того, я ощущаю какой-то противный кислый привкус. Прошла ночь, а вместе с ней и действие «Цинтао», а потому мне неудобно сознавать, что я приперся к Джеки в столь неурочный час.
— Как самочувствие? — интересуется она. — Неужели так же плохо, как ты сейчас выглядишь? Нет, не может быть. Надеюсь, что тебе все же полегче.
— Прости. Это была дурацкая затея — приезжать к тебе. Но я не ехал сюда, за тридевять земель, только для того, чтобы переспать с тобой. Я бы не стал из-за этого так суетиться.
