Джудит Тарр - Трон Исиды
— И ты это допускаешь? Ты от этого зависишь?
— Я на этом стою.
Клеопатра поднялась — она могла позволить себе такое, когда долг не приковывал ее к трону, и прошлась по комнате, вдоль стен, украшенных великолепной мозаикой: хищные животные, птицы, могучие воды Нила, катящиеся от Нубии до дельты. Проделав путь от бегемота, прятавшегося в высокой густой траве, до ибиса, настигшего добычу, царица сказала:
— Египту нужен Антоний. Антонию нужен Египет. Они неразделимы.
— Значит, если падет Антоний, падет и Египет, — закончила Диона.
Клеопатра быстро обернулась.
— Вздор! Как может пасть Египет? Октавиан интригует и торгуется в тщетной попытке быть на равных с военной мощью Антония. Рим — колосс на глиняных ногах, сотворенный его правителями. Парфия только и ждет, чтобы мы восстали и разрушили его. Мир — наш, и мы можем лепить его, как вздумается. И мы сделаем это — обязательно сделаем. Так сказали боги.
Диона, чья богиня безмолвствовала из-за ребенка, росшего в чреве, покачала головой.
— Тогда я буду твоим хором[64] и предостерегу тебя от гордыни.
— Ах, дорогая моя, — сказала Клеопатра с легкой иронией. — Ты словно раб на триумфе римлянина, который шептал ему на ухо: «Помни, что и ты смертен»[65].
Диона помнила и триумф Цезаря, и раба, шепчущего ему на ухо слова, которые, казалось, услышать невозможно. Но еще она видела Цезаря мертвым; видела его тело, покрытое ранами…
— Ты смертна, — подтвердила она. — Даже ты — Исида на земле. Каждое существо из плоти и крови должно умереть.
— Но некоторые умирают позже других. — Клеопатра распростерла руки. Безусловно, мы умрем, как и все люди, — но наши имена будут жить в веках.
— Как величественно, — сказала Диона и запнулась: ребенок толкнулся в животе ножкой. — Ох! Да у этой крохи ноги словно обуты в железо. Маленький легионер!
Клеопатра рассмеялась. Казалось, царица никогда не злилась, когда ее возвращали на землю — даже таким, не самым приятным образом, в частности упоминанием о легионерах. Она подошла к ложу, на котором лежала Диона.
— Можно мне?
Диона кивнула. Клеопатра положила руку на ее живот, и ребенок зашевелился, отозвавшись на прикосновение. Она улыбнулась.
— Уже скоро!
— По-моему, на этой неделе, — согласилась Диона. — Рановато — но не слишком. Помнишь, как ты ненавидела меня за то, что сама походила на бегемота, когда носила близнецов? Теперь-то ты отомщена?
Клеопатра взяла руки Дионы в свои.
— Ты — не бегемот. Рыба — куда ни шло; гладкая, холеная и откормленная. Дельфин, которому дивятся корабельщики. Дельфины — живородящие, ты знаешь? Один из моих натурфилософов видел неподалеку от Дельф дельфинью царицу в сопровождении свиты. А малыш, как только родился, поплыл за ней — сам, и запел.
— Запел?
— Так он сказал.
— Нелепые побасенки, — проворчала Диона, но улыбнулась. — Очень мило с твоей стороны развлекать меня, но ты вполне можешь заняться чем-нибудь поинтересней.
— Например, камнями для закладки больниц, или слушать бесконечную тягомотину о податях?
Диона сдалась.
— Да, наверное, это еще хуже… — вздохнула она, — но мое общество все же скучновато для царицы.
— Вряд ли я была лучше, когда носила своих, — сказала Клеопатра с едва уловимой ноткой резкости. — Позволь мне оказывать тебе хотя бы эти незначительные услуги — раз ты уж не хочешь, чтобы я послала к тебе кого-нибудь из моих женщин помочь при родах. Кстати, может, еще передумаешь?
— У Гебы настоящий талант к родовспоможению, — возразила Диона. — Я бы даже сказала — своего рода магия. Мне хватит ее с лихвой, чтобы родить плоть. А дух… разве у твоих женщин есть такая власть? Могут ли они сотворить мир вокруг ребенка богини?
— Некоторые могут, — заверила ее Клеопатра. — И лучше всех это делаю я. Ты просишь об этом меня?
— Если тебе будет угодно.
Глаза Клеопатры блеснули энтузиазмом.
— Ты трижды творила миры ради меня — неужели я не окажу ту же услугу? С радостью! С твоей стороны даже мелочно и невеликодушно — просить! — поддела ее Клеопатра.
— Но я вынуждена просить, — подхватила Диона со слабой улыбкой. — Я спокойна и совсем не боюсь. Было страшно, когда я рожала старших. А сейчас — нет. Как ты думаешь, это что-то значит?
— Наверное, ничего — кроме того, что ты родила двоих, они выжили, а ты знаешь, как это делается.
— Правда? Но, когда родился Тимолеон, я была совсем юной… — Диона вздохнула, вспомнив о своем непредсказуемом сыне. — И он уже мужчина.
— Надеюсь, еще нет, — улыбнулась Клеопатра. — Хотя очень может быть. Он уже интересуется женщинами? Или ему больше нравятся мужчины?
— Насколько я заметила, нет. Сейчас он увивается за девушкой из города — к счастью, за гетерой. Похоже, у него есть дар избегать порядочных особ.
Клеопатра засмеялась.
— Ах, если бы мой сын был таким же мудрым!
— Твои сыновья не доставили тебе ни минуты беспокойства, — заметила Диона. — Могу тебе только позавидовать.
— Ну, это как сказать… — промолвила Клеопатра. — Конечно, Антилл, например, не сорвиголова и не особо строптив. Но… он крайне невоздержан на язык. И имеет склонность ходить туда, куда ему вздумается. Знаешь, что он заявил позавчера царю царей Египта?
— Нет, — едва слышно ответила Диона.
— Он сказал Цезариону, что тому пойдет на пользу разок нарушить приличие и перестать быть маленьким разукрашенным божком. Цезарион буквально лишился дара речи.
— Могу себе представить. Эти двое все никак не могут договориться?
— Не в этом дело, — возразила Клеопатра. — Мальчики отлично понимают друг друга, невзирая на некоторые разногласия.
Диона обнаружила, что в состоянии улыбнуться. К ней вернулось спокойствие, по крайней мере та доля спокойствия, которая возможна при таком сроке. Беременность не способствует душевному равновесию — скорее, желанию иногда пожаловаться. Диона устала бороться с этим желанием, кроме того, ей не нравилось состояние ее разума — он словно погружался в туман.
— Тимолеон, — Клеопатра продолжала свою мысль, — сам себе голова и живет по своим законам. Удивительно, как он еще не натворил большой беды.
Странно, но Диона не встревожилась, а следовало бы. Но если бы Клеопатра хотела сказать про ее сына нечто обидное, это вряд ли прозвучало бы так искренне, с такой явной любовью.
— Тимолеон никогда не стремился стать царем, голосом богов или чем-то еще, кроме мирянина, обычного молодого человека. Даже в моей утробе он был сосредоточен на себе. Он родился и даже не заплакал — помнишь: он пришел в мир, но словно в свой собственный.
— Совсем как мой Птолемей, — подумала вслух Клеопатра. — Наверное, странно сравнивать такого живого и своенравного юношу с замкнутым, вернее, самодостаточным ребенком. Иногда он пугает меня.
— Как и все дети, — сказала Диона. — Мы рожаем их, но они — вовсе не часть нас. Наши дети такие, какие они есть.
— И мужчины тоже, — промолвила Клеопатра. — И мужья.
Она задумалась, огонь ее глаз погас, улыбка растаяла, лицо, так похожее на лица всех Птолемеев, стало наивным; царица казалась уязвимой, как дитя… Диона подумала, что сейчас Клеопатра воистину прекрасна.
— Я позволяю Антонию брать над собой верх потому, что мне это не мешает. И он не делает ничего, что я могла бы не одобрить. Наверное, ты назвала бы это гармонией. Или удобством. — Она подмигнула.
— Выгодой, — поддразнила ее Диона. — Вот слово, которого ты ждешь. Тебе выгодно уступать Антонию. Он слушает тебя — я заметила. Иногда он даже поступает так, как ты предлагаешь. Но с Октавией он не разведется и не сделает тебя своей законной женой.
— Да, — согласилась Клеопатра. — Пока…
32
Схватки начались, когда Диона вернулась домой. Она знала, что это — начало, но сохраняла спокойствие, не желая будоражить остальных.
К вечеру начали отходить воды. К тому времени Геба уже поняла причину спокойствия своей госпожи, отправила ее на ложе и с мрачным, торжественно-удовлетворенным видом выгнала из комнаты всех, кроме нескольких служанок, которых наметила оставить, и девушки-гонца — ей предстояло отправиться к царице тогда, когда она, Геба, сочтет нужным. Сама же нубийка занялась делом, состоявшим в основном в том, чтобы как можно лучше успокоить Диону — и ждать.
К утру после первой ночи схватки участились, но ребенок пока не собирался выходить на свет. Оба сына Дионы пришли в этот мир похвально быстро, и она держала себя в руках и не боялась, но силы были уже на исходе. Она попыталась уснуть или хотя бы подремать.
Казалось неуместным хотеть, чтобы здесь, сейчас, рядом был муж — при этом самом сугубо женском из всех женских дел. Но Диона отчаянно хотела видеть Луция Севилия и набралась смелости попросить позвать его. К ее величайшему удивлению, Геба кивнула. Служанки были потрясены. Девушка-гонец, несмотря на выразительный взгляд Дионы, рискнула протестовать, но потом всхлипнула и отправилась с поручением.
