Кристина Арноти - Отличный парень
— Доченька, передай мне варенье из черники…
Я выполнила его приказ. Меня распирал смех. Он намазывал тост черничным вареньем. Тот же цвет, что и у члена, нарисованного мной между ног толстухи на картине Ренуара. Неожиданно меня охватывает паника. Куда мне бежать? Где скрыться? Где взять денег? Безусловно, он припишет левым «нападение» на его кабинет и сделает на этом сумасшедшую рекламу. Возможно, еще появится на телевизионных экранах в программе новостей, чтобы продемонстрировать миру изгаженные вандалами шедевры. Его могут провозгласить мучеником… Как же он поведет себя? Он смотрел на меня. Почти с любовью. Не надо было забывать, что я — самое большое разочарование в его жизни… Ну, конечно… С пятилетнего возраста мне следовало бы внимать каждому его слову и никогда не перечить. Ему хотелось хвалиться перед всеми своей белокурой дочкой. Голландская школа, конец шестнадцатого века. Начало семнадцатого. «Моя дочь сошла с полотна Вермеера… Моя дочь — воплощение железных принципов. Моя дочь — достойная наследница огромного состояния. И не надо спорить. Непорочная девственница, воспитанная в старинных традициях. Прелестное создание с удивительными деловыми качествами. Каков отец, такова и дочь».
Вот что хотел бы говорить обо мне этот мерзавец. Ему не повезло. Никогда ему не удастся приручить меня. И плевать я хотела на его деньги. Однажды все и так достанется мне. Наступит мой час. Великой раздачи. Все для народа.
— Анук, еще варенья?
Я смотрела на него ясным взглядом. Представляла, каким будет его гнев, когда он войдет в свой оскверненный кабинет. Конечно, я не желала его смерти, нет… Мне лишь хотелось немного унизить его. Стукнуть по голове. При всей примитивности своей натуры, он все же не был лишен интуиции. Глядя на меня, он, похоже, начинал понимать, что не следовало далеко искать причину безудержного хохота его сотрудников. У него еще не было полной уверенности в том, что именно я выставила его на посмешище. Он не догадывался, что это могло оказаться мне по плечу.
— Анук, еще варенья?
В самом деле, чтобы доставить ему удовольствие, надо съесть целую банку варенья. У него отвратительная привычка без конца потчевать окружающих всем, что стоит на столе. Словно он хочет, чтобы его всякий раз благодарили.
— Не надо варенья, папа.
И, словно плевок:
— Спасибо.
— Может, немного меда?
— Нет.
Он протянул мне тяжелый серебряный сосуд.
— Точно нет?
— Нет, спасибо, папа.
Надо ли было затевать с ним спор, чтобы что-то объяснить? Он с жадностью проглатывал «спасибо», как лошадь кусочек сахара.
— Доченька, что-то ты сегодня утром выглядишь слишком бледной…
— Ба…
— Ты устала?
— Нет.
И с тайным удовольствием я повторила:
— Нет, спасибо.
Подавился бы ты своим медом, диктатор.
— Ты что-то сказала?
— Нет, папа…
— Хорошо ли учится это дитя? Вот уже три месяца, как я не вижу ее дневника. А экзамен на бакалавра…
Теперь он уже обратился к Мокрой Курице. Мокрая Курица поспешила его успокоить:
— Все хорошо, дорогой. Все прекрасно. Она уже наверстала упущенное.
Я не верила своим ушам. Они настояли на том, чтобы меня выпотрошили, как курицу. По их вине я ходила с металлической спиралью, пронзавшей меня в том месте, где зарождалась жизнь. И после всего они позволяли себе заботиться о моем образовании? «Чтобы больше не случилось ничего непредвиденного, — сказала тогда Мокрая Курица. — Только помни, дорогая, что это может соскользнуть». Черт возьми, какая она дура. Мокрая курица. Принимает меня за ледовую дорожку…
Я смотрела на них с отвращением. Они говорили обо мне так, словно речь шла о чистом непорочном создании… Без дураков. Мне известно все о том, как занималась любовью «правая рука» моего отца. Ему сорок лет, и он юрист. Я знала, какие трудности испытывала в постели «левая рука» моего отца. От страха он едва не стал импотентом, когда я в шутку бросила: «А что, если войдет патрон?» Мне известны сексуальные привычки и вкусы всех его ближайших сотрудников, а он как ни в чем не бывало протягивал мне мед! Старики и в самом деле бывают такими бесстыжими. До тошноты.
Мой папаша-миллиардер вытирал рот вышитой по краю салфеткой и допивал остатки апельсинового сока. Он никогда ничего не оставлял после себя на тарелке. От жадности он допивал бы и в офисе все откупоренные бутылки с водой… Отец поочередно наградил нас поцелуем в лоб. Сначала поцеловал Мокрую Курицу, потом меня. Мы смотрели друг на друга. Он уходил. Я глядела в окно. Мой отец, чтобы не подражать дедушке, ездил на «мерседесе». Он приказал шоферу отправиться в путь. Внезапно мне стало страшно за отца. Да, я боялась за него.
И сколько бы я ни носилась по окрестностям Вашингтона, почти падая замертво от недостатка сна, сколько бы ни мучилась угрызениями совести из-за того, что переспала с вами: да, именно угрызениями совести, но вовсе не из-за мужа, а из-за себя — ведь я поступилась своими принципами в вопросе свободы личности, — сколько бы ни слушала вой музыкального ящика и ни смотрела, как бармен ковыряет в носу, сколько бы ни подкашивались мои коленки и ни становились ватными ноги от одного прикосновения ваших рук, — все это, вместе взятое, никогда не сотрет в моей памяти то, что произошло в нашем доме после моей отчаянной выходки. Я постоянно прокручиваю в памяти этот триллер.
Отец вернулся домой в свое обычное время. Мои нервы были напряжены до предела. Я дрожала от страха и любопытства. Он не изменил своим привычкам и спокойно готовился к ужину. Вымыл руки, причесал волосы… (Скажите негру, чтобы он не пялился на меня! Он не сводит с меня глаз. Такой расист, как он, будет возмущен до глубины души от того, что я назвала его негром…) Вот кино. Смотрите, что было дальше.
Внимание. Действие разворачивалось в столовой. Открылась дверь. Хосе, наш дворецкий, выпрямил спину.
Мокрая Курица изображала на своем лице самую слащавую улыбку. Я дрожала с головы до ног. Отец вошел. У него было немного осунувшееся усталое лицо. Жестом он приказал Хосе выйти из комнаты.
— Оставьте нас. Поставьте блюдо на стол. Мадемуазель обслужит меня.
Я дрожала всем телом, как кленовый лист на ветру. Его спокойствие давило на меня физически и морально. Что у него на уме? Он должен был кипеть от гнева, а сохранял ледяное спокойствие. Неужели панцирь этого динозавра нельзя было и пушкой пробить? Мокрая Курица улыбалась еще шире. У нее полностью отсутствовала интуиция.
— Дорогой, чем провинился Хосе? Мне кажется, что вы на него рассердились.
Отец, с серым от гнева лицом, приказал ей замолчать.
— Прошу вас, помолчите!
Мокрая Курица тотчас умолкла. Она только что получила свою дозу унижения. Она стала зарываться в землю. Шампиньоны по-гречески. В нашем доме все происходило под звуки бузуки. По-гречески ели, по-гречески переваривали. «Никаких разговоров о политике с кухаркой, — сказал отец, когда нанял ее. — У них уважают порядок. Некоторые смельчаки это называют “диктатурой”. Я не допущу, чтобы в моем доме критиковали военную хунту. В армии я вижу спасение. И порядок…»
— Налей мне в рюмку немного бордо. Осторожно. Кружевная скатерть мне обошлась почти в тысячу франков. Я только что оплатил счет. Не надо портить дорогие вещи.
Я налила ему бордо. Я дрожала. Мне с трудом удалось не пролить ни единой капли на скатерть. Однако волнение полностью лишило меня сил.
Папа позвонил, и Хосе принес какое-то блюдо. Я не помню названия, но тоже греческое. Раньше у нас был повар из Италии, а еще раньше из Испании.
— Воды, — попросил отец.
Я поспешила налить ему воды. Мне казалось, что хрустальный графин весил сто килограммов.
Затем пришла очередь десерта. И конечно же, это тоже было произведением греческого кулинарного искусства.
— Мне надо с тобой поговорить, — заявляет отец.
Он был спокоен, как никогда. Что еще надо было натворить такого, чтобы он потерял хладнокровие и бился головой о стену? Что еще ему надо было от меня? Меня охватила ярость, поскольку его самообладанию можно было только позавидовать. Окажись я на его месте, то уже давно с криками крушила бы все вокруг. А он? Был спокоен, как никогда. Стальные нервы. Что и говорить: старая закалка… Скальная порода, которую я пыталась пробить с помощью пластмассовой лопатки. Если бы вы могли понять меня, несмотря на ваши буржуазные взгляды…
— Что же сказал ваш отец? — спрашивает Стив.
— Второй раз он выигрывал сражение. Я чувствовала себя обескураженной. Он отказался от своей толстой сигары и курил сигарету. Мы находились в его кабинете.
— Ты украла мои ключи?
— Да.
— Ты разгромила мой кабинет… И конечно, ты была не одна.
— Нас было трое.
В ярости я перешла на крик:
— Вы никогда не узнаете их имена.
