Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1
— Серьезная женщина должна забыть мечты девочки. Это привычки богемы. У тебя будут обязанности.
— Нет, Николенька! Если я изменю моим мечтам, умрет моя радость, мой смех. Все, что ты любишь во мне и что я сама ценю в себе. И я стану ничтожна. Я не хочу счастья такой ценой!
— Значит, ты разлюбила меня?
— Нет… напротив… Я слишком люблю тебя! И не хочу утратить это чувство. Придвинься… Дай руку! Выслушай меня внимательно. Ты говоришь: я буду требователен? И я тоже, Николенька. Я от любви хочу поэзии. Экстаза… Меня не испугает бедность, Но я не вынесу прозы и… привычек, которыми ты дорожишь. Не надо сердиться! Я люблю в тебе… мои мечты. И если они обманут… умрет моя любовь.
— Ты мне угрожаешь?
— О нет! Как можешь ты это думать? Я только раскрываю перед тобой мою душу. Ты меня не знаешь, Николенька.
— Да, я тебя не знаю, — говорит он с горечью. — Где же ты намерена жить? — спрашивает он после паузы.
— Вблизи от тебя, конечно. Где-нибудь на селе. Я сниму комнатку. И сделаю из нее волшебный уголок. Я буду много зарабатывать. Я уже думала об этом. И мы будем любить друг друга. Мы будем встречаться не за обедом, не в супружеской спальне, не в определенные часы, а когда душа будет гореть от желания и сердце рваться от жажды счастья. Ты никогда не придешь ко мне хмурый, раздраженный, усталый. Ты никогда не увидишь меня вялой, сердитой, полуодетой, опустившейся. Мы будем с восторгом вспоминать наши свидания. И с трепетом мечтать о новой встрече.
Он встает и ходит по комнате. Глаза его светлы, как всегда, когда у него буря в душе.
— Картина недурна, — сдержанно говорит он. — Но… не хватает некоторых деталей.
— Например?
— В те часы, когда мне, усталому, хмурому и раздраженному, будет закрыта дверь твоего жилища… кто-нибудь… веселый, бодрый… может быть, постучится в окно?
Она тихонько выпрямляется. Сердце стукнуло.
— Кто?
— Почем я знаю?! Другой… какой-нибудь жизнерадостный… Арлекин…
Они глядят друг другу в глаза. Удивительно ясно сознает она в это мгновение, что сейчас наступит конец. Всему. Но она не ищет изменить ничего в своей судьбе. Она идет ей навстречу.
— О ком ты спрашиваешь? — тихо-тихо говорит она.
Он смеется злобно, отрывисто.
— Вы, может быть, в Липовке будете жить? «Конец», — отчетливо говорит ей внутренний голос.
Он садится опять рядом. Его руки цепко держат кисти ее рук. Он близко смотрит ей в глаза, полные отчаяния.
— Теперь ты должна мне ответить на все, что я передумал в эти дни… Я страдал невыносимо. Удивляюсь, как мог я это забыть? Как не спросил раньше? Ты знаешь, что говорят о тебе и Штейнбахе? Знаешь?
— Н-н-нет…
— Мне намекнули, что ты… Нет!.. Я не хочу даже передавать тебе эти позорные слухи. Они дошли до моей матери. Я думал, что убью клеветника. Но потом я понял. Он был слишком далек от правды. Он не знал, что я люблю тебя. Но нет дыма без огня. Что-то было… Ты не станешь отрицать, что ходила в парк? Все говорят об этом. Правда?
— Да.
— Зачем ты ходила? Он тебе нравился?
— Да.
— Нет. Это слишком неопределенно. Я хочу знать правду. Неужели… ты… целовалась с ним?
— Да… да… да!
Он отодвигается и встает.
Лицо его надменно. Он подходит к окну и молча смотрит на улицу.
Они молчат так долго, так жутко. Маня не выдерживает.
— Ты презираешь меня? — спрашивает она наконец, не в силах перенести этой неопределенности.
Она рвется сама навстречу судьбе. Он оборачивается и смотрит на нее светлыми глазами, сжав губы. Надменный и беспощадный.
— На таких, как вы… не женятся, — говорит он тихо, сквозь зубы.
— Ах, знаю! Да и не надо! Но за что же презирать? Разве я не любила искренне? Сперва его, потом тебя? Разве я знала, что встречу тебя? Разве я спрашивала тебя о твоем прошлом?
— Вы — дикарка. Вы не понимаете, какая разница между нами?
— Нет этой разницы! Нет! — пылко кричит она и встает. — Николенька! Отбрось предрассудки! Дело идет о счастье твоем и моем… О моей жизни даже… Неужели ты думаешь, что я останусь жить, если ты оттолкнешь меня? Подумай, подумай, прежде чем уходить! Я чувствую, что ты уйдешь сейчас. Николенька! Клянусь тебе, я не была легкомысленной! Не была фальшивой, не была ничтожной никогда! Клянусь, что я отдавалась любя! Только любя…
— Ты? Отдавалась?… Ему?..
У самого лица своего она видит эти бешеные прыгающие зрачки. Это белое, искаженное, страшное и чужое лицо. Он держит ее за плечи, готовый убить ее. Она это чувствует. Но она бесстрашно глядит в эти зрачки. Она не знает за собой вины теперь. Ее душа чиста.
— Да… конечно… Ведь я же его любила!
Стиснув зубы, он изо всей силы отталкивает ее. Она падает и ударяется головой о спинку кушетки.
Он бежит к двери.
Но силы вдруг оставляют его. Он садится на стул и закрывает лицо руками. Рыданье без слез сотрясает его плечи. Она поднимается а ужасе. И садится опять.
— Николенька… Неужели ты Предпочел бы, чтоб я молчала? Неужели я должна была солгать?
— Ты лгала. Ты обманула меня.
— Нет!.. Нет!.. Нет!. Ты у меня ничего не спрашивал. Вспомни! Ты взял меня… как рвут цветы по дороге. А я люблю мое прошлое. Оно мое. Я никому не обязана отчетом.
— Я считал тебя честной.
— А разве я бесчестна? За что ты меня оскорбляешь?
— О, недаром я боялся. Послушай, если в тебе есть еще хоть капля порядочности, ответь мне сейчас: ты виделась с ним здесь?
— Да! — гордо говорит она и смотрит ему в лицо с вызовом.
Он закрывает лицо руками.
Только на миг. И когда открывает его вновь, оно хотя и искажено страданием, но глаза уже холодны. Чувствуется, что решение его созрело.
— Слава Богу, что не поздно! говорит он, как бы думая вслух. — И ты… может быть… опять…
— Да! — твердо перебивает она, и лицо ее бледнеет. — И я опять отдавалась ему. Потому что… в ту минуту я его любила больше, чем тебя…
Он встает, держась рукой за горло. Этого он не ожидал.
Она тоже встает. Глаза ее пылают. И она сама не замечает, что дрожит всем телом.
— И мне нечего стыдиться моих порывов. Они были искренни и прекрасны. Слышишь ты? Я не боюсь твоего презрения… Разве любовь не свободна? Разве мое тело, вот эти руки, губы не мои? О, какое ослепление! За что ты отрекаешься от меня? Разве я не рву с прошлым? Не отдаюсь тебе с восторгом? Отказываюсь уехать с тобой? Разве, пока я люблю тебя, я не обещаю тебе любви и нежности? И верности… Да! Видит Бог, что я о тебе одном мечтаю. Тебя одного люблю, пока ты со мною… когда ты меня не терзаешь. Вот ты глядишь на меня с ужасом и… отвращением. Как будто я не была искренней и правдивой всегда! Как будто я торговала своими ласками. Жалкий человек! Зачем ты меня отталкиваешь? Ты будешь страдать вдали от меня. А я здесь умру с отчаяния. А что случилось? Ты сейчас целовал меня, прижимал к сердцу. Разве я стала другою? Что изменилось, скажи? Я тебе предлагаю любовь — смелую, свободную, прекрасную, правдивую… Чего же ты хотел от меня?
— Ничего, — говорит он глухо, и верхняя губа его судорожно вздергивается, обнажая десны. — Мне ничего от вас не нужно… Все было. ошибкой…
Она ясно видела, пока говорила, как умирал в нем тот, кто любил ее, кто был ей близок. Отвращение сменялось страхом. Страх — холодом. В этом цепеневшем постепенно лице умирало чувство. Уходило из него, как солнце из дома в час сумерек. И когда безразличие сковало его черты, как маску, все стало в нем серо, темно, бездушно.
И тогда она поняла. И смолкла внезапно.
Он глазами поискал шляпу. Увидал ее на столе.
Она провожала все его движения широко открытыми глазами.
У двери он оглянулся. Врожденная, годами воспитания привитая корректность остановила его на самом пороге. Он скользнул холодными глазами по лицу Мани, надменно кивнул головой.
Дверь закрылась за ним.
В гостиной и столовой прозвучали его шаги. Не упругие, не легкие, как всегда. А неровные и тяжелые, как у больного.
Маня ждала, сидя недвижно.
Через минуту хлопнула парадная дверь.
Еще немного… Гул запирающегося подъезда донесся наверх.
Маня встала.
Соня не доиграла Шумана и замерла, прислушиваясь.
Как будто хлопнула дверь подъезда? Разве Эмма Васильевна и муж ее уже вернулись из театра? Не может быть. Всего одиннадцать в начале.
И кто это ходит в столовой? Звякнула ложечка…
Она закрыла крышку пианино. Потушила свечи и пошла в переднюю. На столе пошарила рукой. Шапки Нелидова не было.
Она кинулась к стене и повернула электричество.
И пальто нет… Ушел?
Точно кто толкнул ее. Она бросилась в свою комнату.
Маня сидела на диване и медленно, морщась и гримасничая, доедала варенье. Пустая рюмка стояла Рядом. Странно пахло.
Отчего у нее такие глаза? Куда они глядят?
— Маня… Он ушел? Почему так рано?
