Нора Лофтс - Цветущая, как роза
Объезд занял довольно много времени, и только к вечеру мы добрались до края леса и смогли с высоты рассмотреть на равнине лагерь врага. Дым костров поднимался к темневшему небу, темные фигурки мелькали между палатками. Ветер дул в нашу сторону. Джофри принюхался к доносившемуся запаху еды:
- Они готовят ужин, - с довольным видом констатировал он. - Чем больше они съедят, тем крепче будут спать. Передо мной был уже не тот утренний беззаботный певец, не герой-любовник, не раскаявшийся повеса, а человек, уверенный в успехе. Мы накормили лошадей, сами же ели стоя, поспешно запихивая пищу в рот руками. Я совсем не ощущал ее вкуса. Эли подошел ко мне, держа ломоть хлеба в одной руке и кусок сыра в другой.
- Если со мной что-то случится, - сказал он как бы между делом, не переставая утолять голод, - присмотри за моей женой, парень, пожалуйста. Да и Джеймсу нужна твердая рука.
- Я позабочусь о них, - произнес я срывающимся голосом.
И только при одной этой мысли сердце мое совершило бешеный скачок. Я посмотрел на безмятежно жующего Эли и подумал, что, может, через несколько часов его смерть освободит мне путь к Линде. Но тут же наступило раскаяние, и я начал молиться за него. О, Эли Мейкерс, зачем ты женился на Линде, превратив меня в своего тайного врага, чей разум всегда восстает против тебя, что никогда не проявляется ни жестом, ни взглядом моей немощной плоти? Я взмолился: "Только не так, только не так". Но внутренний голос заглушал эти мольбы: "А как иначе сможешь ты добиться ее?" Ответа на этот вопрос не существовало.
Сумерки сгущались, и сквозь наползавшую темноту мы видели, как равнина у наших ног вспыхивает все новыми огоньками.
- Хорошо развлекаются, - заметил Джофри, остановившись возле меня и напряженно вглядываясь в ночь. - Пусть желудки их забьются свинцовой тяжестью, проклятые кровожадные дьяволы.
Эти слова услышал Эли.
- Мистер Монпелье! Бог слышит. Не богохульствуйте.
- Простите, мистер Мейкерс, но именно это они и есть.
- Что они и кто они не должно нас касаться. Они станут добычей ястреба, парящего в небе.
- Хорошо сказано, - одобрил Джофри и рассмеялся.
Незаметно для глаза постепенно всходила на небо луна, рассеивая темноту, заливая землю белым светом и придавая нашим лицам призрачный оттенок ночных духов. Эли, как Кромвель, произнес молитву перед сражением: "О Боже праведный, кто вложил меч и щит в длань, верную тебе, призрей в сей час слуг своих пред битвой за дело правое. Малы мы числом и неискушены в деле ратном, и победа наша будет делом рук твоих, Господь наш, о ком молиться будем денно и ношно со дня сего благословенного и во веки веков."
Молитва была краткой, и в какой-то мере даже приятной, учитывая, что она поддержала тебя, Эли, и успокоила дух твой. Я завидую твердости твоего голоса, которым ты возносил эти слова к Всевышнему. Я же дрожал каждым мускулом, каждой своей жилкой, ведь я плохо стреляю, и не могу бегать. Правда, я смог застрелить медведя, который угрожал Эли. А индейцы будут угрожать нам, как только проснутся. Джофри говорит, что, напившись спиртного, они не шатаются по округе, как белые люди. Но откуда он это знает?
Я внимательно слушал последние наставления, но слова были для меня пустыми звуками, лишенными всякого смысла.
- Стреляйте, когда только можете, но не слишком надейтесь на свои ружья. Постарайтесь держаться парами, чтобы всегда иметь возможность перезарядить ружье. В первого вы стреляете, других рубите топором.
- Цельтесь пониже при стрельбе. Топором ударяйте между головой и плечом, там уже нельзя промахнуться, как при ударе в голову.
- И ради всего святого двигайтесь как можно тише, наша жизнь зависит от внезапности нападения.
Мы, крадучись, спустились вниз, на залитую лунным светом равнину, покинув укрытие приютивших нас деревьев. Почти на каждом шагу я натыкался своей железной подковой на камень или ветку, треск которой то и дело взрывал тишину. Все ближе и ближе. Они могут проснуться. Стоит одному пробудиться, как он сразу же разбудит соседа. Именно так они прокрадывались бы к Зиону в темноте ночи, если бы не Джофри Монпелье, благослови его Бог. Если мы останемся в живых, то отдадим ему самую лучшую землю в Зионе, какую он только пожелает. Мы построим ему дом и назначим его главой совета. Теперь все отчетливо почувствовали запах жареного мяса, которое они готовили себе на ужин. По мере нашего приближения он начал смешиваться с запахами человеческого жилья - дыхания, немытых тел, грязной одежды, шкур и обглоданных костей. Мы оглядели десять небольших палаток, вокруг которых у пепелищ костров лежали распластанные в сонном забытьи тела. Ничего не подозревающие, беззащитные, как они рискнули развлекаться вот так, на открытом месте? Несомненно, Джофри говорил правду, рассказывая о таверне в Диксонвиле. И если эта схватка завершится нашей победой, то даже Эли придется признать, что зло может иногда приносить положительные результаты.
- Приканчивайте их тихо, чтобы не поднять на ноги весь лагерь, последовал приказ.
Вот мы наконец пришли. Передо мной и Энди на земле были распростерты тела шести безмятежно спавших индейцев, лежавших ногами к костру. У нас были ружья, но пользоваться ими было еще не время. Мы заточили свои топоры, были у нас и ножи с острыми лезвиями. Энди выбрал нож. Я видел как он, повинуясь своей обычной привычке, прищурил один глаз и пальцем провел по острию ножа, затем молча, словно призрак мести, вонзил его в жертву. Я предпочел топор, боясь ощутить близкое соприкосновение с живой плотью. "Как будто это дерево", - настойчиво внушал я себе и вспоминал "между головой и плечом". Взмахнув топором, я с силой опустил его.
Мы убили трех из шестерых. Но четвертый вскрикнул от удара моего топора, одновременно раздался вопль в другом конце лагеря, где шла та же бесшумная резня. Внезапно мы окунулись в кромешный ад. Двое индейцев вскочили. Я, зажав топор под мышкой, вскинул ружье. Прозвучал первый выстрел. Он попал в цель. Выстрелы Энди раздались где-то на расстоянии ярда от меня, и все шестеро были уложены. Мы двинулись дальше. Если остальным повезло так же, как и нам, значит, численность вражеского войска значительно сократилась.
Но тут все они проснулись и всполошились. Ночь огласилась криками боли и ярости, взрывами выстрелов, глухими отзвуками ударов. Верзила, который показался мне просто великаном, выскочил из одной палатки и, увернувшись от Эли, ринулся на меня.
Я попытался оттолкнуть его, но от удара упал на спину и почувствовал тяжелую ступню, вонзившуюся в желудок. Мне с трудом удалось совладать с ним. Я стал зверем. Если я успевал перезарядить ружье, то стрелял, если нет - пользовался прикладом как дубинкой. Я размахивал топором как одержимый, при приближении врага яростно вонзал в него острый нож. Никогда в жизни не двигался я так быстро и легко. Мне удавалось даже бегать, уворачиваться, ускользать от врага. Я смахивал кровь, хлеставшую из моего перебитого носа. Индеец, распластавшись на земле, схватил меня за лодыжку, и мы покатились клубком по земле, как сцепившиеся коты. У него в правой руке был нож, и, не задумываясь, я схватил его прямо за острое лезвие, не ощутив при этом никакой боли, только яростный порыв, когда мой нож пронзил его горло. Он захрипел и замер. Не в силах выдернуть свой нож из раны пораженного мною индейца, я взял его оружие и всем существом отдался безумной, захватывающей своим вихрем пляске смерти.
Думаю, все это продолжалось не более двадцати минут. Трупы индейцев лежали там, где настигла их карающая рука, а Эли с Джофри подходили к каждому еще живому телу, шевелившемуся или издающему стоны, и, склонившись, наносили удар ножом по горлу жертвы. Воздух был пропитан запахом свежей крови. Луна, высоко нависшая над нашими головами, уменьшилась в размерах, и, словно прищурившись, безмятежно взирала сверху вниз на обломки, окружавшие единственную оставшуюся палатку. Что-то зашевелилось у меня в животе, как будто огромная змея пыталась распрямить свои кольца. И тут же я закрыл руками лицо, нащупав кровавое месиво вместо носа. Змея в моем желудке вытянулась во всю длину и нанесла удар. Упав на колени, я начал содрогаться от резких судорог, потрясших все тело.
Меня продолжало рвать. Такого я не испытывал даже на борту "Летящей к Западу". До меня, как сквозь стену, донесся голос Майка:
- Не повредили ли вам чего внутри?
Мне было приятно слышать искреннее волнение в его словах, но ответить я ничего не мог. Желудок мой бился в конвульсиях. Майк резко перевернул меня на спину, так что небо закружилось у меня перед глазами. Я почувствовал запах рома, затем услышал стук фляги на собственных зубах, мои разбитые губы не ощущали ничего, кроме пронзительной боли.
- Давай. Глотай. Мне лучше знать, что нужно.
Я сделал глоток, перекатился на живот и, лежа навзничь, снова вырвал.
- Хорошо, - сказал Майк теперь уже без всякого сочувствия. - Теперь еще.
