Наталья Калинина - Ужин с соблазнителем
Что-то здорово его настораживало во всей этой истории с воронцовским кладом.
Слишком уж велика была стоимость «клада», заключенного в эту полиэтиленовую сумку с красоткой в джинсах «Рэнглер».
К тому же этот «клад» состоял из вещей, принадлежавших жильцам семнадцати ограбленных в различных районах Москвы квартир.
И при чем тут высокая худенькая девочка в желтой куртке и с черной кудрявой собачкой на руках?..
Апухтин вздохнул, застегнул воротник своей клетчатой рубашки, достал из стенного шкафа складной зонт — кажется, дождиком пахнуло в распахнутое настежь окно — и решил перед отъездом навестить гражданку Куркину Леокадию Ивановну.
— Вот уж и не припомню точно, когда дело было. Кажется, дождик моросил. Почки на этом тополе еще такие малюсенькие были. Под Пасху с него сережки свисали и все мне в форточку залетали. Только, бывало, вытрешь подоконник, а он уже снова грязный.
— В этом году Пасха довольно ранняя была. Верно, Леокадия Ивановна?
— Верно, верно. — Старушка согласно закивала головой и с любопытством уставилась на молодого милиционера в штатском. — А вам в милиции про церковные праздники тоже положено знать?
Апухтин улыбнулся.
— На хуторе я вырос, Леокадия Ивановна. Бывало, в Вербное воскресенье хлестали девчонок по ногам вербными прутиками. А на них такие пушистые пупырышки были. Это если ранняя Пасха. Ну а если Пасха поздняя, прутик уже весь в молодых листочках.
— Нынче на Пасху еще снег повалит…
— Постойте, постойте, — прервал старушку Апухтин. — Последние жильцы дома номер пять выехали в марте месяце. Главный инженер дэза собственноручно запер их квартиру на ключ — то была квартира номер шесть на втором этаже — и в тот же день велел дворнику забить двери подъезда. Чтоб мальчишки, чего доброго, не подпалили дом. Вы говорите, почки на тополе совсем маленькие были? Значит, это было где-то в конце марта.
— Ага. — Старушка согласно закивала головой. — Ну да, у школьников уже каникулы начались. Помню, этот сорванец Костоглодов из одиннадцатой квартиры под самыми моими окнами свои тетрадки запалил. И скакал вокруг них как дикарь. А собачка, которую та девочка на землю спустила, лаяла на него звонко и заливисто.
— А когда вы в последний раз видели ту девочку с собачкой? — поинтересовался Апухтин.
Старушка задумалась.
— Давно. Небось ее отправили куда-то на лето. Нынешние дети быстрей грибов растут. Помню, эта девочка настоящей толстушкой была. Как матрешка. А за зиму вон как вытянулась и похудела. Я ее поначалу даже не признала. А позавчера с ее матерью в булочной встретилась. Они очень с матерью похожи — и лицами, и походкой. Вот тут-то я и припомнила, что это Маринка из второго подъезда…
…Я обливалась потом под пуховым одеялом. Кто-то додумался закрыть ставни. Или уже ночь наступила?.. Бабушка Таня черным платком подвязалась — наверное, собралась на дежурство. А сама почему-то сидит возле меня и слезы утирает. Нет, это не ночь. Ночью петухи не горланят, а сидят в курятнике на жердочках. Друг над другом. Как арестанты на нарах. В тюрьме нары друг над другом — до самого потолка. Сверху так можно загудеть, что костей потом не соберешь. Я так боюсь высоты…
Меня скоро в тюрьму посадят. За то, что я стреляла в человека. Может, даже убила…
Кого? Ту блондинку в сиреневом платье ромбиками? Или…
— Бабушка… — Я приподнялась на локте. — А он…
Бабушка Таня громко всхлипнула и спрятала лицо в ладонях.
— Значит, я его… — Я сбросила одеяло на пол и вскочила с кровати. — Валерка! Козлик! — изо всей мочи завопила я.
Внезапно я очутилась в воздухе, больно ударилась обо что-то пятками. Боль была такой приятной, такой милосердной. В следующую секунду я громко разрыдалась на груди у Козлика.
— Ну, ну, прикрой свой фонтан. — Он гладил меня по спине. — Кончай, говорю, мою грудь влагой орошать. Да не плачь ты, детка, не плачь. Ради Бога, не плачь. Крошка ты моя.
Он легонько оттолкнул меня, и я шлепнулась на кровать. Я видела, как Козлик забегал вокруг стола.
— Татьяна Андреевна, быстро собирайте вещи! Вы поедете с нами. Никаких возражений не принимаю. За домом невестка присмотрит. В конце концов он застрахован у вас на случай пожара. А вот жизнь свою вы застраховать не успели. Маринка, живо умываться, шавку под мышку, и вперед. Сегодня я всем командую. Вы в столице давно были? Говорите, еще при царе Соломоне? А помните, какой у этого царя хороший перстень был? Ну да, золотой, с драгоценными камнями, а внутри он велел выгравировать «Все проходит». — Козлик вдруг подошел ко мне, засунул руки в карманы и сказал, раскачиваясь взад-вперед: — Но кое-кому это так не пройдет.
Бабушка всхлипывала всю дорогу до пристани.
— Она же в милицию побежала. Они нас из-под земли достанут. Ой, что теперь будет? — причитала она громким шепотом.
Козлик замыкал шествие. В руке держал длинный стебель полыни, который он выломал по пути. Он был похож на мальчишку, подгонявшего стадо гусей.
— А она-то, она-то как бросится к калитке — точно кипятком ее ошпарили, — бормотала себе под нос бабушка. — А там и царапинка-то с конопляное зернышко. Зато визгу… Как поросенок недорезанный.
Выходит, если меня и будут судить, то уже не за убийство, а за нанесение телесных повреждений. Так пускай уж лучше в Москве судят — все-таки там родители, друзья. Проведывать будут в тюрьме. Папуля какую-нибудь бодренькую хохмочку сочинит, чтоб я не совсем духом пала. Милые папуля с мамулей, как же я по вас соскучилась!
Возможно, мне разрешат хотя бы раз в неделю общаться с Каролиной.
Ах, ну зачем бабушка держит это проклятое ружье в таком видном месте?!
Я уже забыла, что блондинка в сиреневом платье с ромбиками была настоящей злодейкой.
В тот момент я помнила только о том, что впереди меня ждет страшная и вполне заслуженная кара.
Пароход отходил в десять вечера. За это время можно было добраться до аэропорта на попутных машинах.
Похоже, Козлик доверял лишь речному транспорту.
Мы сидели в тени под навесом, привлекая внимание местных жителей. Они прямо-таки сгорали от любопытства, почему бабушка Таня вдруг в одночасье собралась в Москву к дочери, не оповестив заранее соседей. А тут еще эта стрельба и визг во дворе…
Конечно, время до отправления парохода можно было бы провести дома, в прохладе и тишине. Вместо этого мы сидели под навесом возле закрытого окошка кассы. На виду у всей станицы.
Через полчаса вокруг нас уже крутились все козлята. Их оповестил о нашем скоропалительном отъезде насупленный с красными от слез глазами Пашка.
Козлик превратил расставание в настоящую душещипательную драму. Он целовал в лоб каждого козленка, хлопал ладонью по загорелому плечу, что-то шептал на ухо, потом легким шлепком отсылал к остальным, смахивая со своей щеки микроскопическую слезинку. Наверное, так прощались с семьями декабристы, уезжавшие на вечное поселение в Сибирь.
Но «Сибирь»-то ожидала не его, а меня.
А потому все происходившее вокруг волновало меня ничуть не больше, чем какой-нибудь довоенный фильм.
Когда наконец причалил наш пароход, Козлик взял меня под руку, сказал бодро и громко:
— Не вешай носа, крошка. Слушайся во всем Козлика. Козлик — большой профессионал по части всяких неурядиц.
В то время я еще не знала, что на самом-то деле он полный и неисправимый дилетант в вопросах подобного рода.
Речной трамвай допотопного образца медленно тащился вниз по реке, каждые полчаса причаливая к темному безлюдному берегу. Бабушка безмятежно посапывала на жесткой лавке. Козлик тоже, похоже, дремал, правда, в сидячем положении. Я оцепенело глядела по сторонам. Обшарпанный полутемный салон с его грязными закоулками казался мне роскошным дворцом, потому что меня ждала…
Я молча глотала слезы и кусала губы.
Скоро мне стало совсем невмоготу, и я обратилась за помощью к Козлику.
Он выслушал мои рассуждения с серьезным многозначительным спокойствием.
— Значит, решила первая пойти в милицию? — спросил он, когда я завершила свою пламенную речь.
— Лучше честно, с гордо поднятой головой, чем сидеть в углу и вздрагивать от каждого звонка в дверь.
— Ну, а если по этой гордо поднятой голове дубинкой врежут?
— Выдержу. Поделом. Разве бы ты на моем месте поступил иначе?
Козлик ничего мне не ответил. Он взял в свои обе руки мою, загорелую и не очень чистую, долго и внимательно разглядывал ее, потом вдруг быстро наклонил голову и поцеловал руку. И тут же вскочил, как ужаленный, и забегал взад-вперед по проходу.
— Тебе… тебе… — Козлик наклонился надо мной, внимательно посмотрел в глаза. — Надо же, какие акселератки пошли. А я-то думал: двадцатый век, дураков нет.
— Сам ты, Козлик, дурак, — вдруг обиделась я.
