Бетти Бити - Кентская красавица
Сэр Беркли мимолетом улыбнулся:
— Ломбард, говорят, выкачает кровь даже из камня.
— И нефть из глины Кента.
— Увы, да, моя дорогая. Так и будет. — Он пригладил свои тонкие седые волосы, напоминавшие мне серебристые стайки облаков, которые можно увидеть ранней весной. — Ваш друг предвидит, где именно они будут монтировать эти… эти… — он произнес слово с глубоким отвращением, — «буровые вышки»?
— Мы не возвращались к обсуждению этого.
— Жаль.
— Все, что я знаю, это то, что Билл будет показывать, где их надо устанавливать. И не имеет значения, чьи хлеба он топчет ногами. Он относится к такому типу людей.
— Точно такое же впечатление сложилось и у меня. — Белая борода сэра Беркли торчала решительно.
— Вы встретили его?
— Нет, но Элоиза встретила.
Я сдержала дыхание, но ничего не сказала.
— Только мимолетом, — сказал сэр Беркли. — Но вы знаете, конечно. Вы были там, я понимаю.
— Она рассказала вам? — спросила я осторожно.
— Еще бы! Конечно, она рассказала мне об этом! Она рассказала мне многое. У нее сложилось впечатление, что он очень грубый и властный молодой человек. — Сэр Беркли посмотрел на меня со смешанным гневом, раздражением и отеческой любовью. — Я извиняюсь, что мне пришлось сказать это вам, моя дорогая, ведь он близкий друг вашей семьи. Но Элоиза превосходно умеет оценивать характер.
— Она точно рассказала вам, что произошло? — воскликнула я.
— Что произошло? Ах, что он погнал Неро! Да, да! Я велел ей не замечать этого. Работа и служба за границей имеет тенденцию делать человека немного… — и нехорошее, дурное и жаргонное слово дрожало на его языке. Но из уважения к моим презрительно поднятым бровям и моей лояльности к Биллу он заменил это слово: — немного грубым.
Я мысленно улыбнулась. Таким образом, Элоиза не рассказала своему отцу, что действительно произошло! Интересно, думала я. Сомневаюсь, что, оказавшись на ее месте, я поставила бы в известность своего отца о таком позорном инциденте.
— Они поневоле делаются жесткими на такой работе. Они работают во всех условиях и в любом климате.
— Должно быть, так. — Он снисходительно улыбнулся. — А Элоиза стала нервной, как котенок.
«Мегера больше подходит», — подумала я, но хранила молчание.
— Однако, если этот молодой «рубаха-парень» уже успел обежать все акры Ломбарда и присматривает, где бы расположить эту проклятую штуковину… Наверняка где-нибудь вверху у въезда в поместье.
Земля фермера Ломбарда граничит с территорией поместья, и в самом деле на ней много прекраснейших и с любовью возделанных участков. Посвятивший себя сельскому хозяйству, патологически бережливый, Ломбард легко стал самым богатым и крупным фермером в области. Его земля почти соприкасалась с озером поместья «Пенфорд», излюбленным местом птиц, а также наблюдающих за ними натуралистов. Его земля виднелась сверху за церковью, школой, нашей старинной гостиницей и «Кентиш-Мейд». В четырнадцатом веке на территории Ломбарда была построена кузница, по соседству располагалась и новая пожарная станция.
— Наши высокие гости, — сэр Беркли всегда упоминал общественность, — прибывают сюда, чтобы уйти от таких монстров урбанизации, чтобы увидеть неизменную, как бы застывшую во времени историю. Кроме того, этот запах…
— Нефтяная оснастка?
— Да. Это выглядит как выросший из-под земли столб. И когда шахта работает, ее шум может перекрыть звук пятидесяти подземных поездов, несущихся по тоннелям. Джейсон рассказывал мне.
— Джейсон, конечно, уже провел домашнюю лекцию, — улыбнулась я.
Сэр Беркли опять неохотно улыбнулся.
— Даже сделав скидку на то, что Джейсон отнюдь не поэт, должен признать, что все это будет выглядеть не очень красиво. И жители, скорее всего, придут ко мне с просьбой что-нибудь сделать. — Он остановился и распрямил свои ссутулившиеся плечи. Согласно путеводителю, его семья участвовала во всех битвах, начиная с Адинкорта. Он сам принимал непосредственное участие в двух мировых войнах. — Они не найдут меня ожидающим чего-нибудь, Шарлотта.
— Нет, сэр, — сказала я. — Он выглядел галантным, храбрым и патетически страстным. Тем не менее я была полностью уверена, что он был абсолютно прав. Или почти прав.
— Мы организуем людей. Перекроем дорогу! Мы поднимем наш боевой дух, как при пожаре или наводнении! Организуем протест! Устроим общественную встречу! Мы оповестим всех о нашем неудовольствии!
Я выжидала с дрожащим в руках карандашом, когда же истощится риторический порыв моего работодателя.
— Это сейчас самое главное, Шарлотта.
— Да, сэр.
— Местная газета. У них есть роскошные фотографии открытия в прошлом году. И я слышал, что у них хороший новый репортер, Гиллеспи, как я помню, он мне кое-чем обязан. Он «новая метла» в газете. Позвоните ему, Шарлотта, и попросите приехать, я дам ему интервью завтра утром в оружейной комнате. Введите его в курс нашего дела. А потом можете показать ему округу.
Я кивнула и закрыла свою историческую тетрадь. История, думала я, не только пишется. Она должна делаться.
Тем не менее меня это трогало больше, чем я могла бы предположить.
«Новой метле», приставленной ко мне сэром Беркли, было около двадцати шести лет. Он был ниже сэра Беркли ростом, но более крепко сложен. У него были черные волосы, несколько более длинные, чем, как я предполагала, нравилось сэру Беркли. На нем была кремовая с темно-коричневым застиранная рубашка, замшевый галстук, коричневый твидовый пиджак с замшевыми налокотниками и манжетами, кремовые бриджи. И замшевые тропические ботинки. Он был, как я и пыталась описать, одет по-деревенски. Он пожимал руку твердо, и его карие глаза мельком бросали прямые и дружелюбные взгляды. В ответ на вопрос сэра Беркли, нравится ли ему объехать угодья в легком экипаже или прогуляться пешком, он выбрал первое предложение.
— Потому что, — объяснил он, когда мы ехали в старинном экипаже и были вне предела слышимости моего работодателя, — это даст мне гораздо больше времени, чтобы получше вас узнать.
Я отметила, что это не выглядело как лесть, хотя имело такой оттенок. Он просто хотел получше узнать меня (не сомневаюсь, что он прекрасно знал моего работодателя), был прекрасно осведомлен о жизни поместья и деревни и обо всем, что связано с нефтяным бизнесом, о котором он и был призван сообщить общественности.
Робин Гиллеспи был типичный репортер. Он вечно выспрашивал, что-то разузнавал, и яркий блеск глаз, осторожность выражений выдавали в нем человека яркого и целеустремленного.
— Можно мне закурить? — спросил он, вытаскивая трубку и потертый кисет из кармана жакета.
— Конечно нет.
Мы замолчали, остановившись под гигантским тисовым деревом, сквозь листву которого проникал свет перед центральным входом в поместье, на прекрасной ровной лужайке, оттененной редкими деревьями, росшими здесь со времен Карла Первого. Ее окружала редкая живая изгородь из медного бука. Здесь располагалась стоянка для автомобилей посетителей (или наших хозяев, таких, как сэр Беркли), и справа, слева и позади замка были сады классического стиля с дорожками, ведущими к озеру.
Мы начали отсюда.
— Этот, — сказала я, — известен как Итальянский сад. Статуи были привезены в восемнадцатом веке, и сад разбивали вокруг них…
— Возможности Брауна, — сказал Робин Гиллеспи, — мне известны, я также знаю, что сэр Беркли отклонил предложение Пенна наполнить заново знаменитый ров. Ваш выдающийся работодатель только что прочитал книгу-гид и обратился ко мне.
— Бедный, — улыбнулась я в ответ.
— Совсем нет. Мне платят за то, что я слушаю. — Он поймал мою руку. — Но я совсем ничего не слышал о вас, с тех пор как вы приехали сюда. Не будем забивать голову историей этих статуй. — Он непочтительно похлопал по мраморной ноге драгоценной Венеры. — Меня больше интересуют взрывы и кровь. — Как бы в оправдание тому, что моя рука сделалась холодной как камень, он опустил ее, держа в своей, в карман своего твидового пиджака.
— Сейчас, Шарлотта, не правда ли?
Я кивнула.
— Говорите! Не отвечайте, что вам нечего сказать! Каждая жизнь как книга.
Я улыбалась, пока мы шли вниз по дорожке. От ласковых солнечных лучей исходило тепло, от мартовских ветров оно было укрыто тщательно подстриженной живой изгородью. Цветы в поместье распускались сначала в этом саду — жасмин и айва, японская груша, тюльпаны и нарциссы, густо засаженные клумбы золотых, пурпурных и белых крокусов. Мраморные вазы были оплетены клематисом и жасмином. Фонтаны представляли собой каскад из раковин с небольшими каменными херувимами вверху. Воздух был наполнен шумом падающей воды и ароматом весенних цветов.
— Вы родились здесь? — быстро спросил Робин Гиллеспи.
