Наталья Калинина - Не жди моих слез
— Ошибаешься, отец. — Я встала с дивана и выпрямила спину. — Я не хочу, чтобы вы с мамой приезжали на свадьбу. Да ее и не будет. Сдам сессию, распишемся и махнем на пару недель на юг. Прошу тебя, пока ничего не говори маме.
— Я догадываюсь, куда он уехал, — говорил отец, стоя ко мне спиной. — У него сестра в Феодосии. Черт, думаю, он испугался, что эта дура Полухина подаст на алименты. Но я бы ни за что никому не дал его адрес. Она сама вешалась ему на шею — это все видели.
Он говорил что-то еще, а я смотрела в окно на цветущие дали. Я больше не была инфантой. В мое отсутствие случилась революция, и у меня отобрали шута. И королевство в придачу.
Не надо было отлучаться на столь долгое время из своих законных владений.
Но ведь особы королевской крови должны всегда чувствовать себя свободными…
Этот Баруздин не смог лишить меня невинности в нашу первую брачную ночь, хоть сильно потел. Я не подозревала, что импотентом можно быть и в тридцать с небольшим. Возможно, дело в том, что у него смолоду неспокойная работа: пошлют или не пошлют в загранкомандировку. У них в МИДе, говорят, все жутко нервные.
— Послушай, — сказал он мне после ни к чему не приведшей получасовой возни, — может, сделаешь минет? Меня это очень возбуждает.
— А что это такое? — притворилась я безнадежной девственницей.
— О, Господи, вот уж не думал, что на свете еще существует подобная невинность!
Этот дурак, кажется, мне поверил и нежно (слюняво) поцеловал в живот.
Наконец мне удалось удрать в ванную, где я минут двадцать оттиралась мочалкой. Я даже всхлипнула несколько раз. Правда, скорбь быстро улетучилась — ванная комната в люксе гостиницы «Ялта» показалась мне по-сказочному роскошной. Ну да, в ту пору я еще понятия не имела, что такое истинная роскошь.
Я обдумывала ситуацию, стоя под теплым ласковым душем в розовой ванне.
Баруздин любит выпить. Баруздин чрезвычайно любит выпить. И по делу и, как говорится, по случаю. В пьяном виде он стопроцентный импотент, но с большими претензиями. Рано или поздно ему удастся засунуть эту его проклятую штуковину туда, куда ее положено засовывать каждому нормальному (sic!) мужчине. Мне, судя по всему, этой участи не избежать. Но можно потянуть время. Можно здорово потянуть время. Денег у этого типа навалом — видела толстый бумажник, набитый двадцатипятирублевками. Медовые две недели он явно не будет просыхать — он убежден, спиртное снимает стресс. Будет меня лапать, слюнявить, щипать за все места. Мерзость…
Вдруг меня осенило, и я подпрыгнула в скользкой ванне, но, к счастью, удержалась на ногах.
Я обратила внимание, как Баруздин жрал глазами смазливую стюардессу в самолете. Как пускал слюни при виде молоденькой пухложопой горничной — даже ухитрился погладить ее по крутому бедру, надеясь, что я ничего не заметила. Толстую официантку в ресторане он, что называется, раздевал взглядом. Можно закатить ему сцену ревности. По-киношному бурную и шумную. Хлопнуть дверью, но попытаться проделать все так, что он побежит не за мной, а в бар. Да, следует все самым тщательным образом продумать…
Я второй день валялась на скучном до неприличия пляже в Феодосии, привлекая внимание мужчин своим навязчивым одиночеством. Я шаталась по городу, пила слабенькую «изабеллу», которой торговали в розлив на каждому углу, каталась на водных лыжах, после чего за мной стали постоянно ходить человек пять отшитых мной «скотов» ярко выраженной совковой наружности и жеребячьего телосложения. Один из них попытался поприставать ко мне во время моего одинокого заплыва, но из этого, разумеется, ничего не вышло. Наконец до меня дошло, что пора сматываться. Что я круглая идиотка. Что всю эту неразбериху, называемую человеческой жизнью, сотворили отнюдь не ради моего удовольствия.
Моя «комета» отплывала через час. Я сидела на террасе кафе напротив второго причала и накачивала себя бурдой из прокисшего компота, самогонки и помятых вишен, которую сосала из похожей на макаронину соломки, когда ко мне подошел высокий загорелый мальчишка и спросил, может ли он сесть за мой столик.
— Плиз, сеньор, — сказала я и приподняла свою тяжелую шляпу. — Через час я отчаливаю отсюда навсегда.
— Не исключено, что нам окажется по пути, — сказал парень. — И это вселяет в меня надежду. Вы москвичка?
— Теперь, похоже, меня оттуда метлой не выметешь, — со злой иронией на самое себя процедила я и, отшвырнув макаронину, допила большими глотками содержимое своего стакана.
— Женщинам да еще таким красивым, как вы, полегче в этой жизни. — Парень нагло глазел на меня. — Мужчины дают, женщины берут. Наоборот бывает редко.
Он пил из горлышка мутное местное пиво, запрокинув худую шею с большим острым кадыком.
— Похоже, я встретила философа, с которым могла бы и поспорить. — Я попыталась встать, но меня с силой качнуло назад. — Хотелось бы знать, мой шут тоже так считает? Надо спросить у него… Нет, я никуда сегодня не уеду. — Я сделала очередную попытку встать. — К черту Ялту и старого мужа. Я должна наконец найти этого засранца и спросить у него…
У меня завертелось перед глазами, и я рухнула лицом на стол.
… Я пришла в себя на лавочке в тени акации. Я была совсем одна. И не помнила, где я. Самое главное, мне не хотелось вспоминать.
— Девушка, это ваша сумка? — спросил появившийся откуда-то старик в белой панамке. Он поставил на лавку мою сумку из искусственной соломки, в которой, кроме купальника и сарафана, со скрипом вспомнила я, лежал кошелек с деньгами и паспортом. — Все на месте?
На месте было все, кроме денег. Вернее, на дне позвякивала мелочь, а в паспорте оказалась мятая трешка. Мой воришка обладал не такой уж и черствой душой и не остался безучастным к моему будущему.
«Комета» уже отчалила от пристани. Я тупо смотрела ей вслед.
Потом меня стошнило прямо в кусты — я и по сей день не умею пить, а лишь способна «заливать глаза», или, как выражаются глупые интеллектуалы, тоску. Будто она огонь, а не и без того мокрое болото.
Можно было толкнуть обручальное кольцо и махнуть к родителям. Очевидно, в моем тогдашнем положении это был самый «бескровный» вариант. Но мне, похоже, захотелось крови. Собственной.
Тип с усиками приклеился ко мне уже у входа в ресторан. Мы дули шампанское за столиком возле эстрады, на которой гудели электрогитары и стучал фальшиво настроенный рояль. Тип что-то говорил мне и все время порывался погладить по руке, которую я почему-то прятала под стол. Потом появились еще два или три хмыря. Я даже не пыталась разглядеть их физиономии — мне было на них глубоко наплевать. Мы встали и куда-то пошли. Мне в лицо тепло и влажно дышало море. В какой-то момент я ощутила, что по моим щекам текут слезы, и громко выругалась.
Вдруг меня больно ударили по ноге. Я почувствовала, как что-то хрустнуло в той самой лодыжке, которую я сломала нынешней зимой из-за того, что Леня не хотел со мной расставаться. Боль тревожно напомнила о реальности, но это произошло слишком поздно.
…Я лежала пластом на теплом песке, а мои недавние собутыльники что-то делали с моим телом. То самое, чего я боялась больше всего на свете. О Господи, мне так повезло, что я была в пьяной отключке…
Их кто-то спугнул, а я осталась лежать в той позе, в какой они меня оставили. Ужасно болела нога, но я все равно заснула или потеряла сознание. Потом я каким-то образом добралась до шоссе и очутилась в больнице.
Я думала, что сплю и вижу сон, когда надо мной склонилось Лёнино лицо. Его глаза, казалось, затягивали меня в воронку своих черных зрачков. Я не хотела просыпаться. Но мне мешал яркий свет из окна. Я закрыла глаза и в ту же секунду поняла, что это не сон.
— Инфанта, я с тобой, — сказал знакомый до дрожи в коленках голос. — Только не плачь, ладно? Тебе повезло — связки на этот раз целы, и через месяц ты уже будешь танцевать.
— Я… меня… — Черт, последний человек, которому я хотела бы признаться в том, что меня изнасиловали, был Леня. — Меня избили, — сказала я, глядя ему в глаза.
— Все знаю. — Я поняла, что он на самом деле все знает. И знает, что я всеми силами пытаюсь от него это скрыть. — Считай, отделалась легким испугом, инфанта. Ты прочитала мое письмо?
— Какое письмо?
— Значит, нет. — Его глаза погрустнели, но сам он улыбнулся. — Ну и хорошо, что не прочитала.
— Как ты меня нашел? Выходит, ты на самом деле уехал в Феодосию?
Он на мгновение недоуменно сощурил глаза. Но только на мгновение. Его мозги работали четче и быстрее компьютера. Только в отличие от компьютера крайне редко выдавали на дисплее информацию.
— Да, инфанта.
— Какой ты жестокий…
— Я очень жестокий, — сказал Леня и снова улыбнулся. — Тебе еще не раз предстоит в этом убедиться.
— Родители знают про меня?
