Майкл Корда - Роковая женщина
— У меня есть причины быть осторожным, Александра, и к вам они не имеют никакого отношения. Я уже говорил.
Она видела, что он теряет терпение, и это вызвало у нее еще большее раздражение. Он со стуком поставил стакан на стол, и тот, задев ключ, звякнул. Алекса уставилась на него, словно увидела впервые — блестящий новехонький ключ, только что от слесаря, на солидной золотой цепочке от Тиффани.
То, что он заранее заказал для нее ключ, как человек, нанимающий новую служанку, повергло ее в бешенство.
— Это ключ для меня? — холодно спросила она. — Вот как вы обычно поступаете? Я получаю собственный ключ, поэтому могу приходить одна? У нас будет регулярное расписание? А если ничего не получится, тогда что? Вы смените замок? Смогу ли я оставить себе цепочку?
Баннермэн покраснел.
— Мои предварительные… приготовления вас не касаются. Да, так случилось, что ключ был изготовлен для вас. Из чисто практических соображений. Если вас это оскорбило, давайте забудем об этом.
Именно его ярость заставила ее решиться. Ярость была единственным, чего она боялась в мужчинах, и ей не нужен был психиатр, чтобы растолковать, почему.
Она бежала из дома, чтобы спастись от ярости отца, но ее вернули, и ярость поглотила ее. Мрачная гримаса, командный тон, все зримые проявления гнева — вот, что больше всего ее путало. Ей была противна мысль о ключе, но если бы он обнял и поцеловал ее, она, вероятно, ушла бы отсюда с ключом в сумочке — и знала это. Она не могла выносить его ярость на себя самого, за то, что он нуждается в ней, равно как и ярости на нее как на причину бед. Это было слишком знакомое сочетание.
Она встала.
— Может быть, излишне практичных. Вы мне нравились, Артур. Я не хочу, чтоб это прозвучало глупо, но это правда. Однако если вам нужна любовница, которая бы приходила и уходила по расписанию со своим ключом, тогда не стоило трудиться мне понравиться. Думаю, на прямое деловое предложение я бы тоже сказала «нет», но кто знает?
— Я не пытаюсь купить вас! — гневно бросил он.
— Я не сплю с мужчинами, которые кричат на меня. Это одно из моих правил, и самое основное. И думаю, что лучше было бы спросить меня, прежде чем заказывать ключ. — Она направилась к двери. — Послушайте, я понимаю, что все пошло не так, как вы хотели. Возможно, это моя вина.
Он выпрямился, твердо, как солдат на параде.
— Я прикажу Джеку отвезти вас обратно, — сказал он самым отрывистым и деловым тоном.
— Артур, это не обязательно. Я могу дойти пешком.
— Я настаиваю, — хрипло произнес он.
Нет смысла доводить его до крайности. В конце концов, сказала она себе, он не сделал ничего дурного. Многие женщины были бы рады положить ключ в сумочку и принять его условия. В ее жизни бывали времена, когда она сочла бы это хорошей сделкой. Несколько вечеров в неделю с пожилым, но все еще привлекательным миллиардером — что в этом плохого? Он, вероятно, достаточно щедр — на манер представителей своего класса. Никаких бриллиантов и «роллс-ройсов», как можно ожидать от арабского шейха или греческого судовладельца, но, возможно, приличный брокерский счетец, где постепенно будет высиживаться золотое яйцо. Она знала женщин — уважаемых замужних женщин, которые сохраняли подобные «отношения» годами, и, казалось, были совершенно счастливы. Иногда эти отношения становились для них важнее, чем брак. Жизнь полна сюрпризов.
Отчасти она сожалела, что не сказала «да» и тем не покончила с колебаниями. Ей нравился Баннермэн, когда он не был разгневан или напыщен. В этом как раз и была проблема. Он слишком ей нравился.
— Мне очень жаль, — сказал она. — Действительно жаль.
Баннермэн кивнул, но его лицо уже ничего не выражало. Он снова взял себя в руки.
— Спасибо, что приходили, — сказал он ей как совершенно посторонней.
Вечером она нарушила одно из своих небольших жизненных правил и приняла снотворную таблетку, потом другую, как раз на грани безопасной дозы — и рано легла спать.
Она надеялась, что утром все еще будет считать, что поступила правильно.
Она проснулась от настойчивого звонка в дверь. Запахнувшись в халат, она встала и пошла к двери. У нее ушло много времени на то, чтобы усвоить городской механизм выживания, но она так и не восприняла его полностью, как коренные нью-йоркцы. Ее дверь была снабжена обычным набором замков, цепочкой, глазком и задвижкой, но она не часто использовала все три ключа, и почти никогда не заглядывала в дверной глазок, в который можно было разглядеть только смутную, настолько неопределенную фигуру, что родную мать можно было принять за взломщика или насильника. Она с клацаньем приоткрыла дверь, и обнаружила, что в их невзрачном коридоре стоит сам Артур Баннермэн. Его лицо в фосфоресцентном свете отливало голубым.
— Я обязан извиниться, — хрипло сказал он.
Был ли он пьян? Но ведь он пил постоянно, не выказывая никаких признаков опьянения.
— Вы могли позвонить.
— Ненавижу телефонные разговоры. Откройте дверь, пожалуйста.
Она отстегнула цепочку и впустила его.
— Как вы прошли без сигнала снизу?
— Там, внизу, торчал какой-то парень, иностранец. Я велел ему открыть дверь.
Привратник, конечно, не мог противостоять Баннермэну.
— Могу я вам что-нибудь предложить? — спросила она.
— Скотч. — Баннермэн разглядывал гостиную. — У вас прекрасная квартира.
— Слишком маленькая, по сравнению с теми, к которым вы привыкли.
Он пожал плечами. Она вышла на кухню и налила ему виски. Когда вернулась, он изучал ее книги. Сейчас ей бы хотелось, чтоб у нее был более интересный подбор литературы. Хотелось, чтоб у нее была более роскошная квартира. Хотелось, чтоб она не стояла перед ним без косметики, в старом махровом халате, слишком коротком, чтоб выглядеть скромным.
— Это для меня неожиданность, — сказала она. — Сколько времени?
— Я не ношу часов. Одиннадцать или около того… Послушайте, я обычно избегаю объяснений, но мы должны поговорить.
— Должны? Но мы поговорили во время ленча. Ладно, все это, вероятно, моя вина. Я уже это сказала. Но вы не могли просто дать мне ключ и ожидать, что я буду приходить несколько раз в неделю как служанка, которая приглядывает за цветами в горшках.
— Я никогда не подразумевал ничего подобного, — сказал он жестко, более сердито, чем когда-либо, как ей показалось. Потом откинул голову назад и рассмеялся. Перевел дыхание, его хорошее настроение наконец вернулось. — Да, конечно, подразумевал. Я должен винить только себя. Позвольте мне исправиться и сказать: я вас хочу. На любых условиях.
— Я не торгуюсь.
— Проклятье, не будьте такой ершистой. Я хочу только сказать, что мы можем быть друзьями, любовниками, всем, кем вы пожелаете. Вы не обязаны принимать этот злосчастный ключ, Александра. Вопрос в том, примете ли вы меня?
Не дав ей шанса ответить, он обнял ее и поцеловал, стиснув медвежьей хваткой, настолько сильной, что у нее перехватило дыхание — и у него, очевидно, тоже, потому что он выпустил ее, взял свой стакан и сделал глубокий глоток.
— Совсем разучился, — сказал он.
— Вы меня дурачите.
— Я имею в виду — разучился разговаривать с молодыми женщинами. Честно признаться, я провел последние несколько лет, погрузившись в жалость к себе. Ужасная потеря времени.
— Я там тоже побывала.
— Где? Ах да. Мне это непонятно. Вы слишком молоды, чтобы жалеть себя.
— Это не вопрос возраста.
— Наверное, нет. Он снова обнял ее, на сей раз более нежно. — Я не хочу, чтобы вы считали меня старым дураком…
— Я не считаю.
— Спасибо. Но мне нужно, чтоб вы поняли, что это меня не волнует. Думайте, что хотите, но я вас хочу.
Неожиданное осознание одиночества показалось ей невыносимым, хотя она была вполне довольна пребывать в нем всего несколько минут назад. Она тоже хотела его и позволила себе признать это, почувствовать и примириться с этим, к чему бы оно ни привело.
— Артур, — проговорила она, глядя на него, — я ничего не обещаю.
— Я и не прошу вас обещать.
— Вы… останетесь на ночь?
— Я бы очень этого хотел, — серьезно сказал он. — Если вы позволите.
Он возвышался над ней, заполняя собой всю ее маленькую гостиную — человек, словно сложенный по масштабам тех дворцов, в которых сам обитал. Она поднялась на цыпочки и поцеловала его.
— Да, — ответила она. — Я вам позволю.
Ей снилось кукурузное поле. Она бежала через него под ясным синим осенним небом. Воздух был так холоден и прозрачен, что она почти чуяла приближение зимы. Стебли, гораздо выше ее ростом, можно уже было начинать жать; слабое дуновение ветра заставляло их волноваться подобно морским волнам — хотя она никогда не видела настоящего моря.
