Каролин Терри - Ловцы фортуны
И вот тут-то она и увидела портрет…
Простой рисунок девичьей головки был приколот с внутренней стороны дверцы. Красивая, — подумала Генриетта, вздохнув по своей увядшей внешности. — Должно быть актриса, приглянувшаяся Филипу. — Она внимательно посмотрела на подпись и окаменела.
Она не знала, долго ли стояла так, но в конце концов ослабевшие ноги подогнулись и она опустилась на краешек кровати. Подпись была неразборчивая, почти непонятная для тех, кто никогда не слышал это имя раньше, ничего не сказавшая бы камердинеру или горничной. Но не Генриетте. Память вернула ее в Кейптаун 1887 года, когда она унесла от постели леди Энн крохотный сверток и передала его Джону Корту. Не может быть… и все же это случилось. Совпадение… судьба… рок… чем бы это ни было, колесо совершило свой оборот. Для Генриетты это был дар небес. Господь накажет семью Мэтью Брайта. День, который она так ждала, наконец-то настал.
Тридцать лет назад она последовала за леди Энн на алмазные копи Кимберли и была преданна хозяйке до самой ее смерти, не в силах забыть, как Энн выхаживала ее во время болезни черной оспой, которая изуродовала ее, но оставила в живых. Ее любовь к Энн могла равняться лишь ненависти к Мэтью, не только потому, что брак оказался несчастным, но и потому, что, по мнению Генриетты, леди Энн была ангелом, а Мэтью дьяволом, погубившим ее. Не особенно привязанная к Филипу, она не любила Миранду даже больше чем он из-за того, что ее рождение стало причиной смерти Энн, а также по причине удивительного сходства Миранды с отцом.
Она осталась в доме Брайтов, потому что ее муж был поваром Мэтью, но была и другая причина. Многие годы Генриетта лелеяла свою ненависть, ожидая момента, когда она сможет отомстить Мэтью за все несчастья, постигшие Энн. Она старалась, хотя ей это и не удалось, довести его до разрыва с Лорой. Теперь же в ее руках было смертельное оружие… Она знала, что ей следовало бы отнести портрет сэру Мэтью, но не сделала этого. Генриетта жаждала растянуть удовольствие, она хотела смаковать возникшее положение, пока оно не зайдет безнадежно далеко — тогда-то она и сорвет с него покров.
Тиффани в очередной раз прибыла в Европу, и их первая встреча с Филипом в Лондоне состоялась в «Савое». Они тайно встречались еще несколько раз, а потом решили, что хватит прятаться. Они нарочно стали искушать судьбу, идя на риск быть узнанными, возможно, они даже искали его. И Филип, и Тиффани были готовы к последствиям, которые это могло иметь.
— В субботу меня приглашают на костюмированный бал, — сообщил Филип. — Пойдем?
— Я не против, но где раздобыть костюм?
— Ты можешь надеть обычное платье. Все будут в масках, ты тоже наденешь. Я притащу тебе из дома: у нас где-то хранится много старых маминых и Лориных масок. Я спрошу у Генриетты.
— Генриетта, это опять ты! Что-то ты слишком заботишься обо мне в эти дни.
— Не больше, чем обязана, мастер Филип, особенно когда леди Брайт за городом.
— Спасибо за маску.
— Для красивой молодой леди, не так ли, сэр?
— Очень красивой.
— Я знаю ее?
— Нет, она американка. Генриетта, ты ведь была когда-то в Кимберли. Не помнишь человека по имени Джон Корт?
(Помню ли я его? Я десять лет жила в одном доме с ним.)
— Нет.
— Значит, ты не знаешь, почему они с папой поссорились?
— Боюсь, что нет.
— Жаль. Кстати, ты не слышала, папа собирается на сегодняшний вечер у Фонтуэллов?
— Сэр Мэтью не любит костюмированных приемов, мастер Филип, хотя я помню один… Нет он не пойдет.
— Слава Богу! Значит, надо опасаться только кузины Джулии. Спокойной ночи, Генриетта.
Я должна увидеть Тиффани, думала она, хоть раз, ради бедной леди Энн. Как хорошо, что мой Пьер дружен с поваром Фонтуэллов.
В доме Фонтуэллов было людно — лакеи, одетые гондольерами, старательно прислуживали гостям, сидящим за множеством маленьких столиков. Джулия сидела с Альфредом и его друзьями. Рэйф Деверилл расположился за столом Эмблсайдов рядом с Элис Палмер и своими родителями, братом, женой брата, которая недавно родила еще одну девочку, и сестрами. Рэйф не вырядился в костюм — несмотря на уговоры леди Эмблсайд он надел обычный вечерний наряд, а его маской было выражение утонченной скуки.
Джулия наблюдала за Рэйфом, надеясь привлечь его внимание, но он избегал ее взгляда, впрочем, как и ее саму после возвращения из Соединенных Штатов. Ее немного успокаивало его мрачное настроение и продолжающаяся неопределенность отношений с мисс Палмер, пока ей не пришла мысль, что его несчастный вид может объясняться разлукой с девушкой, с которой, как она предполагала, он познакомился в Америке. Она смотрела на него неотрывно, внимательно и пристрастно. И заметила, как внезапно выражение его лица изменилось, он весь напрягся, в глазах промелькнули недоверие, дикая надежда, всесокрушающее отчаяние и боль — чувства, которые он сам вызывал в Джулии. Медленно, словно боясь того, что она может увидеть, она повернулась в направлении его взгляда и заметила две садящиеся за крайний столик фигуры в масках. Но это же Филип, в удивлении подумала она. Его волосы я везде узнаю. Но следующий взгляд на Рэйфа подтвердил, что он смотрит на спутницу Филипа. Ну почему, почему, в молчаливой муке думала Джулия, он никогда не смотрел так на меня?
— Интересно, почему та женщина, в черном, без костюма, — заметил один из ее друзей.
— Может быть, она только что приехала в Лондон, — предположил другой. — Должно быть, с континента.
— Или из Америки, — прошептала Джулия.
Поскольку они сидели за столиком вдвоем, Филип не удержался и показал Тиффани бриллиант. Это был самый прекрасный камень, который она только видела, и, затаив дыхание, она долго смотрела на него, благоговейно держа его в руках, испытывая очарование, равного которому раньше не знала. Она решила, что он дарит ей камень.
— Спасибо, — вымолвила она наконец. — Я всегда буду его беречь.
Она ошиблась, но разве мог он теперь забрать у нее подвеску? Бриллиант был прекрасен, как она сама. Как он уже заметил, они были очень похожи. Лора не хватится его, а если Мэтью узнает… ну его к черту! Миранда завладела всеми драгоценностями Брайтов, так неужели он не может получить одну единственную подвеску! Филип улыбнулся и сжал руку Тиффани.
— А я всегда буду беречь тебя, — нежно проговорил он.
Генриетта стояла среди других слуг, глядя на бальный зал с галереи. Она так встала вместе с Пьером, чтобы ей были хорошо видны Филип и Тиффани. Оттуда она наблюдала тот самый момент, когда Филип наклонился к Тиффани и прошептал: «Я люблю тебя». И хотя Генриетта не могла слышать его, их глаза и движения были красноречивее слов. Лишь влюбленные сидят так близко, держась за руки, лишь влюбленные так неотрывно глядят в глаза друг другу, а их губы что-то шепчут.
Наконец настал момент, когда гости сняли маски. Джулия, Рэйф и Генриетта смогли ненадолго увидеть прекрасное лицо Тиффани, так как она и Филип тут же поднялись, чтобы покинуть вечер.
Генриетта знала, что должна бежать за ними, должна что-то сделать, сказать, но она не могла даже пошевелиться, застыв в беспомощной неподвижности, прикованная к месту ужасом. В ее голове что-то шумело, звучали чьи-то голоса, мелькали какие-то лица. Один голос твердил, что они не могут зайти так далеко, другой голос был голосом леди Энн, и он умолял ее остановить их. Но самым отчетливым было лицо Мэтью, и она представляла, что с ним будет, когда он узнает — когда она скажет ему! И Генриетта осталась стоять, переполненная ненавистью, и не сделала попытки остановить несчастье.
Впоследствии люди отмечали, что костюмированный бал был единственным случаем, когда они видели Рэйфа Деверилла пьяным. Конечно, позднее в свете последующих событий это стало понятным. Он вообще был несколько странным после англо-бурской войны, но в эту ночь перешел все границы. Рэйф напился, потому что знал, куда отправились Тиффани и Филип, потому что мог представить — слишком живо представить — все, происходящее сейчас в ее номере отеля. Быть отвергнутым ради другого уже неприятно, но ради Филипа… И Рэйф вновь хватался за бокал, когда думал об этом зеленом безусом юнце со смазливой физиономией, крепким телом и пустой эгоистичной головой. И словно поворот ножа в ране была для него мысль, что эти отношения продолжались все эти годы — еще с Оксфорда — и что он сам дразнил ее Филипом! Глупец он и больше никто, а она — лживая сука! Как она могла. И тут у него в голове все окончательно сложилось.
В девять часов вечера в пятницу на треке Брукленда горели огни — триста пятьдесят две мощные красные лампы, по одной на каждые десять ярдов вдоль всего пути, скупленные во всех дорожных компаниях Лондона. Огни сияли вдоль верха всей насыпи, отражаясь от фар автомобилей, они отбрасывали красные блики на полотно трека и три машины, мчащиеся по нему. Ночь обещала быть холодной, а темная угрожающая бахрома пихт, возвышающихся над насыпью, делала всю картину совершенно нереальной.
