Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1
Кто знает? Не сумею ли я, в свою очередь, доказать Вам мою преданность? Мы живем в такое странное время, когда и дети и девушки вдруг вырастают на голову. И делают вещи, которые под силу мужчине. Все, что я знаю о Вас и что наполняет восторгом мою душу, — позволяет мне надеяться, что я когда-нибудь окажусь Вам полезной…
Разве мы не молимся одним богам?
Вы можете всегда дать мне поручение. Самое опасное, самое серьезное. И если даже жизнь моя будет стоять на карте, я с улыбкой отдам мою жизнь за Вас.
СоняВнизу приписка:
Нынче Маня переезжает к брату.
В начале октября, когда первые заморозки сковали грязную землю, в сумерках под окнами дома № 8 останавливается извозчичья пролетка. И в тихой квартире Ельцовых вдруг раздается звонок.
— Маня!.. Маня!.. Она! — кричит Анна Сергеевна. И кидается в прихожую.
Петр Сергеевич прильнул к окну.
Действительно, у ворот стоит женская фигура. Извозчик слез с козел и тащит на крыльцо большую плетеную корзину-сундук. Петр Сергеевич бежит на крыльцо. Сестры стоят, обнявшись.
— Подсобите, Марья! — нервно кричит Петр Сергеевич кухарке, которая испуганно выглянула в сени.
Маня кидается ему на грудь. Нервы ее так слабы, что слезы выступают. Хорошо, что темно.
— Ну, ну… слава Богу! Что же ты так… внезапно? Написала бы, что ли… Я бы встретил на вокзале…
Его ласковый голос дрожит. Он целует свежие щеки девушки. Анна Сергеевна кашляет.
— Аня! Ступай в комнаты! Простудишься… Марья снесет… Сколько надо извозчику?..
— Ах, Боже мой! — лепечет Анна Сергеевна. — Ну как же это так? Хоть бы письмом предупредила…
— Ха!.. Ха!.. Какие вы чудные! Точно не рады мне. Виноватые какие-то…
— Бог с тобой! Мы просто поглупели на радостях… Аня! Да уйди ты! Без тебя справимся. Самовар, Марья! Да, пожалуйста, поживее… Сколько извозчику?
Сестры уходят в столовую.
— Ух! Как у вас темно! Отчего огня нет?
— Сейчас… сейчас… — Петр Сергеевич бросается к лампе. Потом выхватывает из рук кухарки картонку на самом пороге в гостиную.
— Ступайте! Самовар поскорее!
Он старательно запирает за нею дверь на крючок ставит картонку прямо на пол и начинает зажигать висячую лампу.
— А мама где? — спрашивает Маня, раздеваясь.
— Мама? — Анна Сергеевна растерянно оглядывается. — Мама спит… Она сейчас только заснула… Будем говорить тише!
Она понизила голос, как только переступила порог дома. И Маня ловит себя на том, что и она сама говорит тише. Она вспоминает, что даже там, на крыльце, в первое мгновение, казалось, непосредственной, яркой радости, Аня чего-то словно боялась… И крик-то радости был подавленный. И сама радость была только вполовину.
«Ух, тоска какая! И как это они, несчастные, могут жить в этой тишине?»
— А я к вам ненадолго. Соня комнату нашла у брата фрау Кеслер. Помнишь, где мы жили тогда? Она освободится через неделю, — говорит Маня, снимая шляпу. — Мы ведь обе на курсы поступили. Вместе ходить будем. Приютите меня только пока. Не хочу стеснять Соню. Номерок у нее маленький.
Брат с сестрой переглядываются.
— Мы тебя устроим в угловой, в моем кабинете, — говорит он. — Я сейчас снесу твои вещи. Аня, помоги!
— Корзина тяжелая. Вы надорветесь. Позовите кухарку.
— Нет! Зачем? Мы сами… Мы всегда все делаем сами.
— Ах, как жаль, что ты не дала знать! — причитает Анна Сергеевна.
Они скрываются, волоча корзину.
Маня оглядывается с странным чувством.
Вот из мира безумно ярких и сказочно прекрасных переживаний она спустилась сюда, в эту убогую жизнь. Чужая и далекая всем. Как житель Сатурна. Она любила, страдала, наслаждалась. Стала женщиной. Здесь ничто не изменилось.
Она узнает старую, совершенно выцветшую мебель; бархатную, полустершуюся скатерть; фарфоровую певицу, красную лампу на столе, альбом. От этих предметов веет старой тоской ее детства, как от меховых вещей долго пахнет камфорой, хотя уж весна на дворе.
Какие-то странные звуки слышатся рядом. Не там, за стеной, где двигают мебель, а тут, рядом. Не то шепот, не то шорох и вздохи.
Маня встает и выходит в коридор.
Никого… Откуда-то падает свет. Она делает два шага, заворачивает за угол. И крик замирает на ее губах.
В углу, спиной к ней, стоит женщина в рубашке. Босая. На морщинистую шею беспорядочно падают космы седых, коротко остриженных волос. Она стоит, наклонившись, словно разглядывает что-то или ищет на полу. И шепчет.
Кто эта старуха?
Вдруг женщина оглядывается. Поворачивается к Мане лицом, еще не видя ее. й Маня узнает мать.
Да, она ее узнает. Хотя в лице этой жуткой старухи не осталось ничего от пленительного образа госпожи Ельцовой. Но страшное выражение глаз, врезавшееся в детскую душу, несомненно то же.
На лицо ее теперь ярко падает свет из столовой.
— Мама… Здравствуй! — Голос Мани дрожит.
Старуха только теперь видит дочь. Она смеется.
Ее передние зубы обломаны, и рот кажется черно! дырой.
— Тсс! — вдруг делает она, поднимая палец и грозя с бессмысленной улыбкой. — Не говори никому… Сохрани Боже! Карандаш-то, знаешь? Выстрели карандаш…
Она идет к Мане, жестикулируя и кивая. И что-то бормочет без связи и смысла.
— Аня! Аня! — дико кричит девушка. И кидает в угол, за дверь.
Старуха вздрогнула. А уж Анна Сергеевна тут.
Увидав старшую дочь, старуха вдруг впадает в беспричинный гнев.
— Не хочу! Не хочу! — кричит она. И машет рукой.
— Мама… Нельзя… Туда нельзя! — лепечет Анна Сергеевна. Хватает руку сумасшедшей и тащит ее в спальню.
Несколько секунд длится короткая, немая борьба. Ключ щелкнул в замке. Маня остается одна. Она выходит из утла, дрожа всем телом. Висячая лампа освещает стол. Маня подходит медленно. Она водит рукой по скатерти.
— Готово, — говорит Петр Сергеевич, входя. — Тебе там будет недурно! — Он вдруг смолкает, пораженный.
— Я сейчас видела… маму…
Маня говорит тихо, с трудом. И тотчас садится.
Петр Сергеевич все глядит на нее и бледнеет с каждой секундой. Маня тоже не сводит с него огромных, жадных, жалких глаз.
— Она ужасно изменилась… Совсем старуха… Но я все-таки ее узнала. Петя… чем она больна?
Вся кровь сбегает с ее лица в ожидании ответа. Таких глаз Петр Сергеевич никогда не видел у девочки Мани. Они приказывают, умоляют, грозят кому-то. Кому же? «Как они похожи!..» — пронзает его мысль.
— Чем она больна, Петя?
У стола уже стоит Анна Сергеевна. Она подошла, беззвучная и бледная. В одно мгновение, взглянув на это лицо, она поняла все.
— Мама? Ты спрашиваешь, чем она больна? Но ведь ты же знаешь, деточка. У нее нервное расстройство.
Петр Сергеевич, опустив голову, отходит к окну.
— И… это серьезно?
— Очень.
— И… неизлечимо?
— Да…
— Отчего же… это сделалось?
Анна Сергеевна молчит.
Тогда от окна звучит глухой ответ:
— Это — наследственность. То, с чем напрасно бороться. Что неотвратимо, как смерть.
Маня склоняется над столом. У нее нет мужества продолжать расспросы.
Она рано уходит спать. И долго еще в столовой царит тяжелая тишина.
— Петя… Ты заметил?
— Да…
— Почему она так изменилась? Она испугалась?
— Не знаю…
— Как она похудела, бедняжка! И такая бледная… Ее убила правда, Петя.
Они долго молчат.
И опять звучит шепот:
— Недаром я этого боялась…
— И я тоже.
Маня просыпается около девяти. И опять закрывает глаза.
Чувство такое, как было после смерти Яна. Не надо вставать. Не надо двигаться. Не надо жить.
Но в дверь просовывается испуганное лицо Анны Сергеевны.
— Детка… Проснулась? Ты здорова?
В порыве страстной нежности она берет голову Мани в свои руки и целует ее глаза и волосы.
— Вставай! Мы сварим кофе. Ты разве нынче не пойдешь на курсы?
— Ах, да… курсы. Н-не знаю, Аня. Дай чулки, пожалуйста! Вон там, на ковре.
Анна Сергеевна возвращается в столовую и хлопочет около кофейника.
Петр Сергеевич озабоченно ходит по комнате. Часто останавливается у окна и глядит в небо.
Оно покрыто тучами, сизыми, грозными, полными снега. Ветер треплет на дворе голые деревья, гнет их к земле. И, яростно постучав в окна, мчится дальше.
— Петя… Кажется, погода ломается?
— Да…
— Так скоро? Так неожиданно? Он молчит, угрюмо глядя на тучи.
— Вот отчего она была такая неспокойная нынче. А я-то думала, что ее взволновала встреча с Маней.
— Она ее не помнит.
— Так неужели же, Петя?
— Да, я боюсь припадка.
— Боже мой! Боже мой! Что мы будем делать? Не послать ли Маню к Соне или фрау Кеслер на эту ночь?
Звонок.
Они вздрагивают оба. Анна Сергеевна роняет ложечку. Они боятся звонков. Людей. Жизни. Петр Сергеевич входит и запирает за собою дверь.
