Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
— Сударь, — сказала я холодно, — мне остается только надеяться, что у вас хватит здравого смысла не делать ничего подобного. Я говорю даже не о том, что это опасно…
— А о чем же? — язвительно спросил он, и я заметила, что все тело его напряглось.
— А о том, что это неслыханно, бесчестно!
— Черт возьми! Да разве вам не должно быть это безразлично?!
— Мне это не может быть безразлично, потому что ваше бесчестье — это и мое бесчестье.
— Вот как! Теперь мы заговорили о чести! О том, о чем даже понятия не имеем!
Я стала бледная как полотно. Столь жестоких слов я от него не ожидала. Он вскочил, широким шагом приблизился ко мне. Лицо его было искажено яростью, а руки сжимались в кулаки, будто он готов был ударить меня.
— Почему бы вам не порассуждать о том, что вы понимаете? Черт подери, сударыня! Занимайтесь тем, что вас касается. Ступайте на кухню, к детям. И не берите на себя труд судить о моем бесчестье.
— Александр! — взмолилась я. — Да вы просто с ума сошли!
— Судить об этом — тоже не ваша задача. Тысяча чертей! Какого дьявола вы вмешиваетесь? Кто вам позволил осуждать то, в чем вы ничего не смыслите? Уходите отсюда!
Я стояла, словно окаменев. Он раздраженно повторил:
— Уходите! У меня нет желания слушать ваши упреки!
Он говорил, как будто бил по лицу. Я сознавала, конечно, что он пьян и не владеет собой. Но эта грубая выходка превосходила все мыслимое. Только какой-нибудь грузчик мог вести себя так. То, что он переживает из-за возложенной на него постыдной задачи, — еще не причина, чтобы свое бешенство вымещать на мне! И такая обида поднялась у меня внутри, что я не выдержала: я упала на скамейку, закрывая лицо руками, и слезы хлынули у меня из глаз.
Александр переступил с ноги на ногу.
— Вы что, вознамерились брать меня измором?
Я не отвечала, задыхаясь от рыданий. Обида, стыд и жалость к самой себе не давали мне поднять голову. В душе я сознавала, что плакать перед ним — это значит проявлять слабость. Надо плакать в одиночестве, в своей спальне. Но остановиться я не могла, это было сильнее меня.
Он потоптался на месте, потом коснулся моего плеча. Возможно, за эти минуты он слегка протрезвел.
— Сюзанна, ну в конце-то концов…
— Ах, оставьте меня! — вскричала я со слезами, отбрасывая его руку. — Вы просто пьяный грубиян! И вы отвратительны мне сейчас!
Не глядя на него, я слышала, как герцог вышел. Я осталась одна. И, словно обессилев, снова зарыдала — теперь уже в голос, ибо знала, что меня никто не услышит и я могу спокойно облегчить свои обиду и отчаяние слезами.
Где-то в кустах еще пели соловьи. Прислушиваясь к ним, я с тоской подумала, что это была наша первая крупная ссора за почти три года знакомства. И как мы помиримся, я не представляла.
6
Это было нечто новое в наших отношениях. Впервые мы поссорились так, что я затаила в душе обиду на Александра. Все эти слова о кухне, детях, о том, что только он, герцог, знает, что я понимаю, а что нет, больно ранили меня. По моему представлению, так мог бы поучать свою жену какой-нибудь лавочник. Я не знала ни одного случая, когда бы аристократ заявлял, что место его жены — на кухне. Это было крайне странно. И обидно. Я не знала, как мы встретимся после той безобразной сцены.
Видимо, он тоже не знал, ибо не зашел ко мне объясниться или извиниться за грубость. Вечером следующего дня герцог вместе с графом де Буагарди и Гарибом ускакали в неизвестном направлении. Я не вышла, чтобы проводить их. Но меня, возможно, никто и не ждал.
Новое неприятное событие заставило меня забыть на время обо всем этом. У Маргариты случился такой приступ ревматизма, что она слегла в постель. Застарелый недуг поразил плечи, поясницу, руки, ноги, а пальцы у нее так просто скрючило. Я почти не отходила от нее, делала примочки, ванночки — все так, как советовал доктор д’Арбалестье. По его мнению, болезнь была не смертельна, но я порой впадала в такое отчаяние, что не могла сдержать слез. Только в подобные минуты я до конца понимала, как дорога мне Маргарита. Я любила ее, как мать. Я была без нее как без рук. Я так привыкла слышать ее голос, что не представляла себе, как можно обойтись без него.
Мое отношение ее немного тревожило.
— Вы не должны так переживать, мадам, — заявила Маргарита решительно. — Когда-нибудь я все равно умру, такова уж судьба, и вы должны примириться, что так и будет.
— Ах, лучше бы ты так не говорила!
— Нет. Вы должны привыкнуть, что когда-нибудь будете и без меня обходиться. Надо смотреть в глаза правде, милочка.
Это ее обращение «милочка» сломило меня. Упав на колени рядом с ее постелью, я взяла теплую большую руку горничной, прижала к щеке и залилась слезами.
— Боже мой, только не это! Хотя бы ты не оставляй меня!
Я только в эти дни заметила, как побелели ее волосы. Но она бодро ответила:
— Не бойтесь, мадам. Я еще чувствую в себе силы и еще десяток лет вам послужу.
Вскоре ей стало лучше, болезнь отступила, и, увидев, что Маргарита поднимается, я слегка успокоилась.
В ночь на святого Матфея во дворе раздался шум, и я, еще лежа в постели, поняла: вероятно, герцог вернулся. У меня была мысль спуститься вниз, но я раздумала. Я еще не забыла того, что между нами случилось, а лицемерить не могла. Упрекать его я тоже не хотела. Он же сказал, что не желает слушать моих упреков. А ничего иного я ему предложить не могла.
Я решила остаться в постели и только прислушивалась к тому, что происходит внизу. Тихий стук раздался в дверь.
— Войдите, — сказала я настороженно и села на постели.
Вошла Эжени и робко произнесла:
— Ваше сиятельство, господин герцог вернулся.
— Это он послал вас?
— Нет. Но я подумала, что вашему сиятельству необходимо знать. Мне кажется, господин герцог ранен.
Я вскочила на ноги, принялась искать домашние туфли, но от волнения никак не могла найти. Эжени услужливо помогла мне.
— Мадам не следует так волноваться. Господин герцог не умирает.
— Он шел сам? Его не несли?
— Нет, мадам. Он приехал сам, верхом.
Я уже стала понимать, что мой первоначальный испуг не имеет оснований. Если Александра и ранили, то он знал, куда отправляется. Он сам виноват, черт возьми! Он никого не слушает! А потом еще заставляет всех волноваться.
Жмурясь от яркого света, я вошла в гостиную. Александр сидел на стуле, сжимая зубы, рукав его сорочки был разорван, а чуть пониже плеча зияла рана. Она кровоточила. Над ней колдовал Гариб — похоже, промывал спиртом и готовился перевязывать.
Герцог повернул голову и посмотрел на меня.
— Вы поднялись? Мне жаль. Я не хотел вас беспокоить.
Я подошла ближе, отметив про себя, что этот сухой любезный тон отнюдь не врачует мои обиды.
— Как вы думаете, Гариб, доктор нужен? — спросила я.
— Нет, госпожа. Я знаю, что делать. Пуля прошла навылет, а это самое лучшее, чего можно желать.
— Да уж, — протянула я. — Надеюсь, вы правы.
Повернувшись, я посмотрела на Александра.
— Можно ли мне обратиться к вам, сударь?
— Вы спрашиваете, прямо как солдат на плацу.
— Вы не оставили мне выбора, сударь. Я теперь десять раз думаю, прежде чем спросить.
— Не играйте комедию. Спрашивайте.
— Каковы будут последствия этой авантюры? Могу я узнать, когда вам придется бежать в Англию?
Герцог сжал челюсти, в уголках его рта появились две белые черточки.
— Мне не придется никуда убегать. Самое большее, что может мне грозить — это визит жандармов. Да и они не смогут сделать ничего иного, кроме как допросить меня.
— Что ж, поздравляю. Стало быть, на этот раз все обошлось. Все главные тревоги теперь отложены до следующего безумства.
Наступило молчание. Потом я произнесла:
— В Париже сейчас проходит выставка.
— Что вы хотите этим сказать?
— Сударь, я хочу посетить эту выставку. Она может быть очень полезна для Белых Лип и нашего хозяйства.
— Вы можете ехать куда вам угодно, если у вас есть желание. В эти дни я буду слишком занят, чтобы уделять вам соответствующее внимание.
В сущности, я ожидала такого ответа. Теперь мне надо было, конечно, уйти, чтобы сыграть роль оскорбленной жены до конца. Но я вдруг почувствовала, что не в силах играть никакой роли. Наши отношения стали до неестественности сухими, официальными. Как у моего отца с его женой. Но для меня это было совершенно неприемлемо. К тому же, забывая о собственных обидах, я так волновалась за него. Он же снова был готов куда-то ехать, исполнять приказы тех командиров, которые сами преспокойно сидят в Лондоне. Разве это было правильно?
Уже дойдя до двери, я вернулась, опустилась на колени рядом со стулом Александра, взяла его за руку.
— Неужели вы не понимаете? — вырвалось у меня. — Ради кого вы рискуете жизнью? Ради кого забываете обо мне и сыне? Ради трусливых принцев? Да ведь ни один из них не набрался смелости лично явиться в Бретань и возглавить сопротивление. Они просто используют вас, вашу преданность, ваше благородство…
