Наталья Калинина - Театр любви
— Ошибаешься. Все это в далеком прошлом. В самом далеком. Да, замечала, хотя в то время считала это в порядке вещей. Борис неординарная личность, к тому же иной раз он работал сутками напролет и буквально доползал до постели. Да и я не из тех женщин, которые требуют от мужей постоянного сексуального внимания. У меня самой бывают периоды, когда я становлюсь абсолютно фригидной. Причем на довольно длительное время. Кстати, Борис это прекрасно понимал. Но…
Я замолчала. Мне не хотелось рассказывать Апухтину об эпизоде, внезапно пришедшем мне на память. Уж очень он был интимным.
— Таня, прошу тебя, расскажи. Дело в том, что, по всей вероятности, Борис жив и нуждается в нашей помощи. К тому же, как тебе должно быть известно, точку во всем этом донельзя запутанном деле ставить пока рано.
— Это случилось через два с небольшим года после того, как мы поженились. Мы вернулись с отдыха, и я заболела жесточайшим гриппом, — начала я. — Меня изводил кашель, я не спала ночи напролет. Ни одно лекарство не помогало. Райка посоветовала остричь волосы, сжечь их — и тогда, говорила она, все как рукой снимет. Она приехала ко мне и проделала эту операцию. — Я вспомнила облегчение, которое испытала, когда мои тяжелые волосы упали на пол. — Мне всегда шла короткая стрижка, хотя я почему-то предпочитаю носить длинные волосы. Вскоре появился Борис. Я сидела на ковре возле электрокамина в джинсах и свитере и грела спину. Он… он посмотрел на меня так, что у меня поплыло перед глазами. Он никогда раньше так на меня не смотрел, хотя часто говорил, что я изумительная женщина. Он подхватил меня на руки, прижал к себе и стал кружиться по комнате. Я зашлась в кашле, и Борис дал мне таблетку. Она подействовала очень быстро. Он сказал, это чистый кодеин, который ему удалось достать по большому блату. Потом он стал меня торопливо раздевать. Даже в первые дни нашей так называемой любви он не проявлял такого пыла. Он всегда владел собой, теперь же потерял всякий контроль. Его ласки… — Я смутилась и замолчала, вспомнив, как мы с Борисом занимались любовью в ту ночь.
— Поверь мне, Таня, В таких вещах нет ничего постыдного. — Апухтин ободряюще коснулся моего плеча. — Если любишь, не должно существовать никаких запретов и ограничений в постели.
— Не знаю. Возможно, я консервативна. Мне было очень хорошо, зато потом я испытала жгучий стыд. Я несколько дней не могла смотреть Борису в глаза. Он все понял. Он больше никогда не занимался со мной любовью таким образом.
— Смирницкий у вас бывал?
— Да. И довольно часто. Главным образом в отсутствие Бориса. Он делал вид, что влюблен в меня. Однажды даже сделал признание… Гриша был в общем-то откровенен со мной, хотя, думаю, нередко привирал. Насчет своих связей с женщинами, например. Правда, я несколько раз мельком видела в его квартире женщину. Разумеется, это еще ни о чем не говорит, но она, как правило, была в неглиже, будто только что вылезла из постели.
Я прикусила язык. Я вспомнила, что эта женщина, которую я никогда не видела при ярком освещении, ибо в квартире Смирницкого всегда были задернуты плотные шторы и горела лишь лампочка над пюпитром с нотами, кого-то мне напоминала.
— Может, это был переодетый мужчина? — предположил Апухтин.
— Это был Борис, — внезапно осенило меня.
— Выходи за него замуж и роди ребенка. Будешь за ним как за каменной стеной.
Райка раскатывала на доске тесто. Выйдя на балетную пенсию, она нашла себя в кулинарном искусстве.
— Ты же совсем недавно говорила, что ему нельзя доверять, — напомнила я.
— Мало ли что я болтала. — Райка хмыкнула: — Первое впечатление бывает обманчивым. Потом приглядишься внимательней и видишь, что все совсем наоборот. Я вот всю жизнь все с кондачка решала, а теперь и кукую одна в четырех стенах.
— Лучше жить одной, чем обманутой.
— Это ты права, Танек. Еще как права. Но неужели они все как есть одноклеточные?
Я пожала плечами. Я подумала о том, что в прошлом моя беда заключалась в том, что я склонна была обожествлять любимого мужчину. Теперь же… Словом, максимализм, судя по всему, неискореним.
— Я видела Сашку, — сказала Райка и метнула в мою сторону виноватый взгляд. — Понимаешь, я нарочно гуляла возле его дома — такое любопытство разобрало, хоть тресни. Танек, если хочешь, можешь прибить меня, но это он. Представляешь, с ходу меня узнал, первый руку протянул. Обшарпанный такой, потертый… Все-таки есть на свете Бог — представляешь, что было бы, если б вы с ним поженились?
— Теперь уже не представляю. В моем сознании все так перепуталось.
— Это у тебя пройдет. Скажи мне, а этот Апухтин… ну, словом, вы с ним еще не того? Я хочу сказать, у вас еще не было интима?
— Нет. Хотя я, наверное, не стала бы возражать, прояви он настойчивость. Он держит себя так деликатно.
— Ну и дурак. А, может, он тоже педрило, как и твой Борька? Их нынче развелось в Москве, как в каком-нибудь Нью-Йорке. Я лично против них ничего не имею, но, сама понимаешь, нашего брата и так больше, чем ихнего, а тут еще минус четыре процента на голубизну. Как статистика свидетельствует.
— Не думаю, чтоб Апухтин был голубым. Мне кажется, дело в том, что с годами он научился целиком подчинять чувства и желания рассудку.
— Ну да, настоящий робот-полицейский. — Райка хихикнула: — Ладно, Танек, это я так, от нечего делать болтаю. Ребеночка в наш век ой как трудно на ноги поднять. Я смолоду о ребеночке мечтала, а теперь думаю: ну и хорошо, что нет у меня никого. По крайней мере, ночами сплю спокойно. Знаешь, Сашка сказал, что его дочка на панели подрабатывает. Вот ужас, а? Да я бы свою прибила за такие дела.
— Что это он вдруг с тобой разоткровенничался?
Я недоуменно смотрела на Райку.
— Сама не знаю. Три дня тому назад сам позвонил и напросился в гости. Ты уж извини, Танек, но я не смогла ему отказать. Тем более вижу: на душе у человека кошки скребут. Представляешь, явился с шампанским и коробкой мармелада. Все-таки, как ни верти, Варвара здорово его вымуштровала, царство ей небесное.
Я вдруг почувствовала, что завожусь. Хотя и по сей день отказывалась верить в то, что тот лысоватый мужчина с золотыми коронками мой Саша Кириллин.
— Танек, ты уж прости меня, но я… — Райка смущенно потерла нос белой от муки рукой. — Выпили мы, понимаешь? А тут я еще несколько сигарет выкурила. Мне нельзя курить, когда выпью. Танечка, родненькая, прости меня, дуру, ладно? — Райка вдруг очутилась возле меня и, упав на колени, уткнулась головой в подол моей юбки. — Перепихнулись мы с ним, понимаешь? У меня сто лет мужика не было, а этот… Ну, я вспомнила, каким он когда-то красавчиком был и как красиво вы любили друг друга. Прости меня, Танек, дуру несчастную.
Я встала, отпихнув от себя Райку. Я вдруг испытала к ней брезгливость. Даже если тот мужчина был Сашей Кириллиным… Даже если это он, никогда бы не смогла заняться с ним любовью. Сколько помню себя, на первом месте всегда была красота. Только красота могла пробудить во мне чувственность. Я, кажется, до сих пор верила в то, что красота и любовь суть неразделимые понятия.
— Танек, он такой нежный в постели и такой… чуткий, — скулила Райка. — У меня сроду не было такого мужика. Они все животные — нажрался и носом в стенку. А Сашка меня всю ночь целовал. С ног до головы. И не потому, что это я, понимаешь? Он сказал, будто все время тебя представлял, и испугался, что я обижусь. Вот дурачок, а? Чего же тут обидного — у вас с ним когда-то такая шикарная любовь была.
— Помолчи, Раек. — Я почувствовала, как где-то в затылке обозначилась болезненная точка. Боль росла, словно кто-то воткнул булавку и старался расковырять ею дырку пошире и поглубже.
— Ты сердишься на меня, да?
— Не в том дело. Но лучше бы ты не рассказывала мне об этом.
— Прости. Я думала… Господи, какая же я дремучая дура! Ведь ты до сих пор любишь Сашку.
— Мой Саша умер. Сгорел в том доме. Если хочешь знать, я люблю только себя.
— Так я тебе и поверила.
— Дело твое.
— Танек, представляешь, он сказал, что отдал бы остаток жизни за то, чтоб хоть на минутку очутиться в юности.
— Сказать можно что угодно. А я, наоборот, рада, что излечилась от этой глупости. Очень рада. Спасибо Стасу — это он заставил меня взглянуть на себя со стороны. И вообще я рада, что все так произошло. Вот только маму не вернешь…
Глаза застилали слезы. Они выплеснулись на мои щеки горячей неудержимой волной.
— Стас… Какой же он дурак! Если бы он сказал мне еще тогда, что любит меня… Если бы он это сказал…
Мы плакали, прижавшись друг к другу.
— Танек, а если Стас… поправится, его будут судить? — тихонько спросила Райка.
Я сама сотни раз задавала себе этот вопрос. И не находила ответа. Почему-то я так и не осмелилась задать его Апухтину.
— Он ведь в коматозном состоянии. Одна моя знакомая врачиха говорит, это может продолжаться очень долго. Случается, человек в таком состоянии живет год или даже больше. Все зависит от того, целы или нет какие-то там мозговые клетки, — рассуждала Райка.
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)
