Розалин Майлз - Греховная связь
Пребудь со мной…
Роберт… Роберт!.. Где ты?
Что там такое? Джоан подняла голову от Библии, замерла, напрягая слух, затем расслабилась. Ничего особенного — только шторм. И славно, это очистит воздух, как она очистила душу Роберта. Успокоившись, Джоан вернулась к чтению.
„Чрез семь дней воды потопа пришли на землю… в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…“[13]
Сорок дней и сорок ночей… столько же, сколько длилось искушение Иисуса в пустыне, отметила она машинально. Покаяние Роберта, его пребывание в пустыне будет гораздо более длительным. Но да исполнится воля Божия!
„Ной же обрел благодать пред очами Господа…
остался только Ной и что было с ним
в ковчеге.“[14]
С треском захлопнув Библию, Джоан встала и вышла из столовой в холл. За окнами дома все новые и новые вспышки молний разрезали черное небо, буря становилась все неистовее, обрушивая всю свою мощь на скальный массив мыса. Мгновение помешкав, Джоан распахнула дверь кабинета и без стука вошла.
Роберт сидел за столом, уронив голову на руки; рядом лежали открытые отцовские Библия и Псалтырь. Да, он нуждается в молитве, холодно подумала Джоан. Если б он побольше молился и поменьше приударял за девчонкой, мы б не попали в такой переплет. Молись, Роберт, воззвала она к нему из глубины сердца. Это, пожалуй, все, что тебе осталось.
— Я иду спать.
Он не откликнулся.
— Каждый может совершить ошибку, Роберт. Не ешь себя поедом. В сущности, твоя не так уж велика. И помни, что сказано в Писании: „Не судите, и не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте и прощены будете“.[15] Я прощаю тебя, Роберт. Я просто хотела, чтоб ты об этом знал.
Она простила меня. Мало мне мучений ума и души — еще и это, мелькнуло в голове у Роберта. Джоан морализирующая, Джоан проповедующая, Джоан… Джоан прощающая! Он с трудом сдерживал ненависть.
Со всей слепотой человека, который не видит ничего, кроме себя, она истолковала его молчание как проявление покорности.
— Все будет хорошо, дорогой, вот увидишь. Шел бы ты спать, утро вечера мудренее.
В нем так и кипело желание вбить сестре в глотку ее нравоучительные сентенции. А еще лучше схватить за горло и задушить.
— Иди спать, Джоан, — сказал он.
Она повернулась.
— Я, пожалуй, запру боковую дверь.
Он в бешенстве вскочил.
— Я сам закрою. — Надо было как-то от нее отделаться. Еще секунду, и он не выдержит. Они вышли в холл. В этот момент он услышал какое-то шуршание на крыльце и тут же увидел листок бумаги, появившийся из-под двери. Он быстро шагнул вперед и наступил на него, обернувшись к Джоан, следовавшей за ним по пятам.
— В чем дело?
— Нет, ничего. — Удивительно, с какой легкостью и без малейших угрызений совести может он ей лгать.
Джоан стояла неподвижно, на лице ее было написано недоумение и недоверие.
— Мне кажется, я что-то слышала.
— Это буря.
Она постояла еще секунду и пошла дальше.
— Да, похоже. Надеюсь, она не помешает тебе спать. Покойной ночи, дорогой.
— Покойной ночи.
Записка была предельно лаконичной.
„Не могу больше оставаться в Брайтстоуне. Пыталась бежать из дома, но отец пронюхал. Не могу здесь оставаться без тебя. Найдешь меня на мысе у бухты Крушения, ночью. А.“
Скомкав записку, он бросил отчаянный взгляд на дверь. Всего мгновение тому назад она была здесь — а теперь? Снаружи злые духи бури в ярости полосовали небо. Снова и снова зигзаги молний разрывали в клочья небесную высь, а ветер завывал дикими голосами терзаемых муками стихий. Прижимаясь пылающим лбом к холодному оконному стеклу, Роберт смотрел на пустое крыльцо, необитаемый мыс и безжизненные дали, и не было слов, чтобы описать бурю в его душе.
Помощь…
Помощь…
Нужна помощь…
В отчаянии Поль всем телом навалился на руль, мча вперед сквозь пелену дождя. Ночь вокруг машины была такой плотной, что фары „доджа“ не могли пробить эту вязкую тьму. Только прекрасное знание дороги не позволяло ему сбиться с пути. Вместе с тем ему было яснее ясного, что если он в ближайшее время не доберется до пасторского дома, то уже никто не сможет помочь, по крайней мере сегодня.
Все тело Поля представляло собой множество болевых точек, сливающихся в одну невыносимую боль, поэтому он не мог бы сказать, какая именно рана приносит больше страданий. По пронзительной рези в боку при каждом вздохе он догадывался что по крайней мере одно ребро может засвидетельствовать эффективность ударов Калдера. Глаза у него заплыли, но больше всего его беспокоила голова, непреодолимое головокружение. Не много ли наказаний за один вечер? Поль чувствовал, как медленно ускользает сознание, и он может вот-вот отключиться. Только бы скорее добраться до пасторского дома; он сразу передаст дело Роберту и будет петь, плутать в блаженном забвении и не возвращаться к жизни долгие дни.
Роберт… он человек. Надо добраться туда, добраться до входа в дом — даже Калдер едва ли осмелится напасть на служителя Церкви. Роберт сумеет настоять на свидании с Алли, он заберет ее оттуда и привезет к себе в дом, а если надо будет, подержит у себя, лишь бы вытащить девушку из этого ада. Слабея, Поль проклинал себя за то, что не вмешался по-настоящему раньше — синяки, которые он увидел под размытой косметикой в тот вечер после бала, подтвердили ему то, о чем он и так догадывался, а именно: что Калдер бьет свою дочь смертным боем… Теперь одному только Богу известно, что она претерпевает дома сейчас, а он, избитый как щенок, не может и пальцем пошевелить.
Вот только найти помощь.
Найти помощь.
Роберт поможет.
Перед глазами все мелькало — быстро, очень быстро. Со вздохом облегчения он наконец сообразил, что дорога, взбирающаяся на мыс, выровнялась, и в свете фар узнал лужайку перед пасторским домом. С трудом припарковав свою машину, он долго боролся с дверцей, превозмогая пронзительную боль в боку, и вдруг, потеряв равновесие, вывалился на мокрый гравий. Секунду он лежал неподвижно, дождь хлестал его по всему телу. Затем кое-как встал на четвереньки, потом на ноги… Чудовищный приступ рвоты сотряс его, и он, нагнувшись над цветочной клумбой около стоянки, начал блевать, пронзаемый разрывающей болью.
Поль чувствовал смертельную слабость. Надо доковылять до дома. Качаясь, он добрел до крыльца и стал карабкаться по ступеням. Уже вверху, дотянувшись до дверного звонка, он потерял равновесие. Поль пытался крикнуть, но не мог издать ни звука. Покачнувшись, он рухнул головой вниз через низкие перила в плотную чащобу кустарника и погрузился наконец в объятия тьмы и демонов ночи.
— Он там! Он там! Быстрее, черт бы тебя побрал, быстрее!
— Спокойнее, Джим! — с некоторой опаской успокаивал Мик Форд. — Я и так гоню изо всех сил!
Он бросил неодобрительный взгляд на своего спутника. Одно дело помочь старому собутыльнику разыскать сбежавшую дочку, и совсем другое устраивать гонки по дороге на мыс на его старом фургончике с одной более или менее надежной фарой и в такой шторм, какого он не припомнит, сколько живет.
Когда Джим обрушился на него час назад, все это показалось ему бурей в стакане воды. Алли не может уйти далеко, успокаивал он приятеля за бутылкой пива. Вот они сейчас вернутся к нему домой, а она, голубушка, жива и невредима — пьет чай или что-нибудь гладит.
Вместо этого они явились к дому Джима как раз в тот момент, когда в конце улицы мигнули задние фары голубого „доджа“ Поля Эверарда Плюясь, матерясь и неистовствуя, Джим орал, что этот чертов Эверард укатил с его девочкой, и требовал немедленно гнаться за ним. Старательно притормаживая, Мик делал все, что в его силах, чтобы благополучно потерять из вида переднюю машину, что, впрочем, было не так трудно для дряхленького фургончика, пытающегося соревноваться с гоночным автомобилем. Однако „додж“ еле полз, виляя и качаясь из стороны в сторону в сгущающейся темноте, словно водитель не видел дороги.
А когда стало ясно, что Поль направляется на мыс, Мик испытал настоящий страх. Ехать туда по неосвещенной дороге, без ограждающего барьерчика, в такую ночь, когда одного неверного движения достаточно, чтобы загреметь с обрыва, как покойный преподобный Мейтленд — увольте! Это не для маменькиного сынка Мика, который спит и видит, как дожить до следующего дня рождения. Притормозив у въезда на мыс, он сообщил Джиму, что куда бы ни направлялся Эверард, он, Мик, дальше не тронется.
Последующий за этой тирадой поток брани заставил Мика содрогнуться. Несколько минут Джим Калдер вопил и брызгал слюной, словно хотел переорать не на шутку разыгравшуюся стихию. Ничто не могло его переубедить. Переключив скорость и двигаясь со всей осторожностью, Мик Форд повел свой фургончик вверх по дороге к пасторскому дому и впервые за всю свою беспутную жизнь искренне молился.
