Мейв Бинчи - Рождественский подарок
И Аврил дала волю фантазии. Они могли бы встать попозже, позавтракать в халатах. Пить чай, чашку за чашкой, смотреть в записи сериал «Отель “Фолти Тауэрс”». Например, понравившуюся всем им серию про крысу Мануэля. И главное, не надо было бы тайком бросать испуганные взгляды туда, где за столом на лучших местах сидят они.
Можно было бы прогуляться по окрестностям в старой одежде, может быть, забраться в грязь и смеяться над испачканными куртками и ботинками, как в обычные дни. Можно было бы побегать, а не плестись со скоростью бабушек. И не надо было бы наблюдать их бесконечную словесную перепалку. И было бы неважно, чья речь лучше — папы или королевы. Самые лучшие рождественские пожелания они произнесут сами.
Индейка была бы вкуснее, если бы не становилась объектом тщательного анализа. С рождественским пудингом они могли бы есть греческий йогурт, который им всем нравился, вместо того чтобы взбивать масло с бренди, как предписывает традиция. Дети могли бы громко смеяться над шутками из хлопушек[28], вместо того чтобы глубокомысленно соглашаться с бабушками, что подобные бездумные развлечения — грех, вопиющий к небу об отмщении.
А Ноэль вдруг рассердился на своих двух братьев и сестру, которые никогда не приглашали мать на Рождество. А ведь могли бы позвать ее к себе хоть раз. С чувством вины, но и с огромным облегчением те заявляли: «Она по традиции ходит только к вам!» Дети дарили ей бутылки шерри, грелки во флисовых чехлах и маленькие коробочки шоколадных конфет с ликером, всегда подсказывая, что ей следует съесть их самой, — именно так она и делала.
Да, кстати, а почему сестра Аврил из Лимерика не могла позвать к себе миссис Бирн? Хоть раз, один-единственный раз? Почему закрепилась нынешняя порочная практика? «Старым грымзам, может, даже понравилась бы перемена, некоторое разнообразие в сценарии», — думал Ноэль в отчаянии.
Но в этом году планировать демарш было слишком поздно. Такой вариант надо было организовать заранее.
Аврил и Ноэль посмотрели друг на друга и на этот раз не стали гладить друг друга по руке, утешая и ободряя друг друга. Впервые в жизни им показалось, что их терпение лопнуло. Ведь в их семье всерьез считали, что Рождество не для детей. Они не станут больше портить радостный праздник, который должен стать днем всеобщего веселья.
Чувство горечи не оставляло их до самых каникул. Дети поняли: дело плохо. Их мать и отец, которые обычно о чем-то просили, отдавали всяческие распоряжения, поторапливали и понукали, сейчас как будто утратили вкус к жизни. Они даже перестали обниматься и браться за руки (вообще-то детям всегда казалось странным, что родители в своем «преклонном» возрасте все еще ведут себя как молодые). Когда Энн, Мери или Джон спрашивали, что надо приготовить к приезду бабушек, ответы были странными.
— Принесем сверху ширму, чтобы бабушке Бирн не мешали сквозняки? — спросила Энн.
— Пусть дует, — неожиданно ответила мать.
— А где лупа для «Ирландского телеобозрения»? — спросил Джон в сочельник. — Бабушка Данн любит, чтобы она была под рукой. Кое-где текст мелкий.
— Тогда пусть, как все остальные, надевает очки, будь они неладны, — сказал отец.
В общем, поведение родителей внушало тревогу.
По мнению Энн, у отца могла наступить мужская менопауза. Мери задавалась вопросом, не постиг ли мать кризис среднего возраста? Она не знала, что это такое, но по телевизору показывали передачу, где много несчастных женщин того же возраста, что и ее мама, признавались, что переживают этот кризис. Джон решил, что они просто не в духе, как учителя в школе, которые, казалось, были не в настроении большую часть семестра. Он надеялся, что у родителей это скоро пройдет. Детям очень неуютно в доме, когда взрослые готовы любому из них оторвать голову.
В сочельник вся семья собралась у камина. Все хотели посмотреть по телевизору фильм с американским актером Джеймсом Стюартом. Сейчас не будет свар по поводу того, кто где должен сесть — кто на почетном месте у огня, а кто у телевизора. Никто не будет требовать лупу или ширму от сквозняка.
Родители вздохнули.
— Простите нас за бабушек, — вдруг произнесла Аврил.
— Мы хотим, чтобы у вас было нормальное Рождество, как у других детей, — сказал Ноэль.
Трое детей посмотрели на них с недоверием. Подобные извинения они слышали в первый раз. Обычно взрослые рассказывали, как им повезло, что у них есть бабушки. Они должны быть счастливы, что эти бабушки приезжают к ним в Рождество. Дети, конечно, никогда не были этому так уж рады, но увещевания принимали спокойно, как и другие заявления типа «фастфуд вреден». Просто так положено говорить. Подобные уверения уже стали непременным элементом рождественского антуража. Было бы проще выслушать их снова и проигнорировать, как всегда. Гораздо труднее выносить скверное настроение родителей и их внезапные признания, что бабушки не так уж хороши, как предполагалось раньше.
Энн, Мери и Джону все это не нравилось: был нарушен привычный порядок вещей, а детям не хотелось перемен. Особенно в Рождество.
— Это и ваш день, поймите, — сказала Аврил.
— По правде говоря, больше ваш, чем их. — По лицу Ноэля было заметно, что он просто жаждет им все объяснить.
Дети смотрели на отца, их лица озарял огонь камина. Они не желали слушать объяснения и обвинения в адрес других родственников, которые не выполняют свой долг. Нет, только не надо выяснения отношений в рождественские праздники!
Нужно было срочно поменять весь ход разговора, чтобы слова, которых не следовало произносить, не слетели с уст взрослых.
— Мы думали, что можно записать «Звездный путь — 4» и кратко пересказать им предысторию героев, Кирка, Спока и Скотти, — предложил Джон.
— Бабушка Бирн, возможно, будет в ностальгическом настроении и расскажет о Дракуле и Франкенштейне, — добавила Мери с надеждой.
Энн, которая уже была почти взрослой, вдруг тихо сказала:
— Им все равно некуда податься. Для них не найдется места в какой-нибудь гостинице, иначе они бы туда отправились. Так что их счастье, что у нас тут лучшая гостиница в городе.
Рождественский младенец
Перевод С. Марченко
Рассказывают, что, когда Падди Кросби[29] писал сценарий первой серии «Школы за углом», он попросил маленького мальчика рассказать ему какую-нибудь смешную историю. Ребенок набрал побольше воздуха и выпалил: «Это было в сочельник, моя сестра только вернулась из Англии, она вошла в дом и заявила: “Я беременна”, а папа сказал: “Прекрасно, черт побери, прекрасно”, и мы все засмеялись».
Когда кто-то вспоминал этот случай, Дот обычно смеялась больше других, потому что… потому что считала, что эта история про нее.
Она объявила ту же самую новость в канун Рождества. Но реакция была совсем иной. Ее отец вовсе не смеялся. Он не счел нужным изобразить улыбку даже во время свадьбы, состоявшейся чуть позже, в холодный январский день. Отец был еще не старый, но у него был стариковский взгляд на мир и черствое сердце. С другой стороны, ведь тогда были другие времена и город был такой маленький. Больше всего он винил самого себя: думал, что плохо воспитывал дочь и, как ни старался, не сдержал обещания, данного ее матери, которая умерла давным-давно.
Напрасно Дот пыталась объяснить ему, что даже самая лучшая мать не удержала бы ее от того, чтобы упасть в объятия Мартина. А то, что она носила его ребенка, делало ее бесконечно счастливой.
Отец тогда отвернулся, воздев руки к небу. Ситуация ужасная, а она радуется.
Дот смотрела на фотографию умершей матери и задавалась вопросом, была бы и ее реакция такой же. Вероятно, мама утешила бы ее. А может, и поздравила бы?
Однако глупо предаваться сентиментальным фантазиям. В маленьком провинциальном городке царили средневековые нравы. Без сомнения, спокойные глаза женщины с фотографии не остались бы такими же спокойными после той новости. Но, так или иначе, все сложилось хорошо: весной родилась красавица дочка Дара и их с Мартином брак был счастливым много-много лет. Двадцать лет. Больше, чем у большинства людей. Больше, чем у родителей Дот.
Теперь, когда Мартин умер, возвращение к отцу казалось естественным и логичным. Зачем им жить врозь в больших опустевших домах наедине с мучительными воспоминаниями?
Дара была против.
— Свободе придет конец, — предупреждала она, — и ты раньше времени состаришься в заботах о деде. Папа не захотел бы, чтобы ты похоронила себя заживо рядом со стариком, тем самым, который так несправедливо к тебе относился.
Да и разве можно сейчас, по прошествии стольких лет, изгнать из его сердца ту застарелую горечь, которая поселилась в нем после той скоропалительной свадьбы? Она сквозила в каждом его вздохе и жесте.
