Ольга Тартынская - Верь мне и жди
Когда я говорила о тебе, Марина понимающе смотрела, и меня это раздражало. Я и без того жила в постоянном искусе расспросить ее о слухах, которые бродят в вашем кругу, о твоей возлюбленной. Она ведь знала, я это чувствовала. Нет. Пока ты молчишь и ничего не меняешь в нашей жизни, буду молчать и я. Нас с тобой объединяет таинство венчания, эти узы крепче всего остального.
Прошло немного времени, и Марина вернулась к нашему разговору. На этот раз мы отдыхали после изнурительных занятий на тренажерах.
— И все-таки вам следует съездить к морю. Когда вы в последний раз выезжали из Москвы?
Я и не вспомнила.
— Ну вот, — урезонивала меня скрипачка. — Николай не маленький ребенок, а вы не нянька. Я думаю, он будет рад, если вы отдохнете наконец от города.
Мне показалось или она издевается надо мной?
— Поверьте, если женщина становится тенью, к ней и относятся как к тени, — вдруг сказала Марина. — Вы достойны большего.
Она угадала мой комплекс Хари. Я озадаченно помолчала. Марина серьезно смотрела на меня, ожидая ответа.
— Разве не достойно любить талантливого человека и посвящать ему всю себя? — спросила я, опуская глаза.
— Вас устраивает такая роль?
— Да.
— Ну что ж. — Марина пожала плечами. — Однако вдохновение ему приходится черпать из других источников.
«Пусть черпает!» — зло подумала я. Я больше не могла плакать. Меня так и подмывало сказать: «А ваше одиночество — достойный плод эмансипации». Но это было бы невеликодушно.
Ты вернулся в конце июня. Поздно вечером открылась дверь, и я бросилась тебе на шею. Ты устало улыбнулся:
— Дай поесть, и — спать! Двое суток без сна.
Я по привычке понеслась на кухню метать на стол, однако слышала, что, прежде чем уйти в душ, ты кому-то звонил по телефону. Наверное, ей, кому же еще? Притихшая боль с новой силой пронзила мне сердце.
Ты не заметил во мне никаких перемен. Я дождалась, когда ты освежишься, насытишься, встала перед тобой:
— Ничего не замечаешь?
Ты посмотрел на меня и пожал плечами:
— Подстриглась?
— Да нет!
Бесполезно, подумала я. Ты меня не видел, как не замечают собственной тени. Марина опять права. Я уныло отправилась стелить постель. Хотелось поплакать, но я не могла. Дежурно чмокнув меня перед сном, ты лег и закрыл глаза. А я, умирая от стыда, попыталась соблазнить тебя своим помолодевшим и стройным телом. Не выключая светильника, продефилировала перед тобой в костюме Евы, потом, забравшись под одеяло, стала целовать твою безволосую твердую грудь. Однако ты осторожно, но решительно отстранил меня рукой:
— Малыш, я труп. Не сердись. — И, отвернувшись, тотчас уснул.
А я кусала руки и губы, чтобы не закричать от боли. Вернее доказательства твоей измены и не придумаешь. Усталость тут ни при чем! Я с тоской смотрела на тебя спящего, как это делала всегда после долгой разлуки. Я думала о том, как хорошо было бы разлюбить тебя. Да, мой родной, я жаждала освобождения. От тебя, от мук зависимости, от боли, которую ты причиняешь мне своей изменой. Но любовь к тебе уже давно стала главной частью меня. Без тебя я никто…
Марина доказывала обратное. Как-то мы шагали по бегущей дорожке, поставив небольшую скорость, и она говорила:
— Вы красивая, умная, образованная женщина. Почему же ничем не заняты?
— Я работала в издательстве, — оправдывалась, а не объясняла я. — Вышла замуж, пришлось уйти.
— Зачем? Николай настоял?
— Да.
— Вы могли бы работать дома, писать.
— Пыталась…
Марина переключила скорость и стала двигаться быстрее. Я сделала то же. Говорить стало трудно.
С твоим возвращением я попыталась прекратить занятия, но ты готовился к поездке в вологодские леса на фестиваль и дома бывал редко. Я опять сидела одна. Привыкнув к постоянной нагрузке и жесткому графику, я томилась в бездействии. Поэтому купила абонементы еще на месяц.
Марина заметно обрадовалась возобновлению занятий.
— Знаете, думала уже сама покупать абонементы, так втянулась, — призналась она и предложила: — Давайте условимся, следующий месяц оплачиваю я.
Я согласилась. Ты не ограничивал меня в тратах, но надо же и совесть иметь. Только вчера, поймав тебя в гостиной перед телевизором, я представила финансовый отчет. Привыкший к моей скромности, ты поднял брови:
— Хельга, ты опять без меня кутила?
Чувствуя себя последней мотовкой, я объяснила, куда ушли деньги. Лишь теперь ты увидел перемены во мне.
— Ну все, теперь будешь сидеть дома! — заявил ты, лукаво сощурившись.
— Почему? — испугалась я.
— Потому что нельзя быть на свете красивой такой. Украдут!
— Да ты ведь даже не заметил! — не удержалась я от упрека.
Ты привлек меня к себе и легонько поцеловал.
— Для меня ты всегда самая красивая, самая лучшая. Величина неизменная и постоянная — венчанная жена. Усвоила?
Не знаю, был ли в твоих словах подтекст, но я услышала в них надежду. Может быть, и нет никакой измены?
Не без лукавства я принялась демонстрировать тебе свои достижения в самосовершенствовании. И ты не устоял. Тронутый моей непосредственной радостью, ты снова притянул меня к себе на колени. Как приятно, оказывается, соблазнить собственного мужа! Плевала я на твои случайные увлечения, ты мой! Вот эти красивые мягкие губы — мои, эти прекрасные руки — мои. Эта стройная шея, седоватые виски, собачьи глаза и все, все остальное — мое! И я никому не позволю отнять у меня единственного! У них и так всего много, а у меня — только ты…
Тем горше было отрезвление.
Когда мы смогли говорить, я спросила:
— Можно мне поехать куда-нибудь к морю в августе?
— Конечно. Куда хочешь?
Я пожала плечами.
— Загранпаспорт у тебя есть, можешь выбирать любое место, — предложил ты.
Заведомо зная ответ, рискнула спросить:
— Поедем вместе? Ну хотя бы раз…
Ты поднялся с дивана, взял со столика пачку сигарет и мобильный телефон.
— Хельга, не ной. Не первый год замужем, знаешь ведь.
Телефон зазвонил у тебя в руках, и ты ушел к себе, плотно затворив дверь. Ко мне вернулась боль. Если это она, то как ты можешь говорить с ней после того, что сейчас произошло? Или это не она? Может, я ее выдумала? Иногда я утешала себя этой мыслью, но хотела знать правду! Увидеть ее, понять: как ты мог?..
Впрочем, и не зная ничего, я убеждалась, что она есть. Мне не пришлось лечить тебя после гастролей: ты был свеж как огурец. Даже после Индии ты не был таким. Ты так весело собирался в вологодские леса! Да, определенно это любовь.
Однажды мы сидели с Мариной в кафе, восполняя потерю влаги после занятий современными танцами. Марина как бы между прочим спросила:
— Когда Николай уезжает на фестиваль?
— Завтра. Кстати, я не поеду на занятия, буду провожать Колю.
— Вы его отпускаете? — спросила Марина и бегло взглянула на меня.
— Что значит «отпускаете»? — растерялась я. — Он не спрашивает, у нас не принято. Что вы хотите сказать?
— Да нет, глупость спорола, не придавайте значения.
Я уже достаточно ее изучила, чтобы понять: Марина ничего не говорит просто так. Своим вопросом она подсказывала мне, что отпускать нельзя. Неужели она там будет? Ты едешь с ней? Почему мне самой не пришло это в голову? Фестиваль для тебя — это прежде всего работа, но ты явно был рад этой поездке, с таким энтузиазмом говорил о ней и готовился…
Я решила проводить тебя до поезда, но не знала, когда ты отбываешь. Ждала вечером, чтобы спросить, хотела внезапно нагрянуть — сюрприз, так сказать. Однако ты не пришел ночевать, сославшись на запись, которую необходимо было завершить до отъезда. На две недели мы снова расставались, но ты не выкроил время, чтобы попрощаться со мной. Я не стала ничего спрашивать по телефону, надеясь, что ты все же забежишь за вещами.
Ты позвонил на другой день уже из поезда. Я чуть трубку не уронила.
— Хельга, ну никак не мог заехать, просто зарез со временем! — звенел в трубке твой возбужденный голос.
Я подавленно молчала, и ты добавил:
— Ну не дуйся! — И связь оборвалась.
Я открыла гардеробную комнату и не обнаружила там твоей походной сумки. Пока я танцевала, ты, видимо, заехал домой и собрал вещи. Сам, без моей помощи. В ванной на привычном месте не было зубной щетки и бритвы. Я в бессилии опустилась на паркет…
Два дня я не выходила из дома, Марина одна ездила на занятия. Любимый, еще одно признание: я обшарила твой письменный стол в поисках каких-нибудь данных о фестивале. Я хотела знать место, где он проходит. Должны же быть программа, приглашения, буклеты? Ничего не найдя, я не удержалась и достала пачку писем, смутивших меня тогда, давно… Это были письма от матери, помеченные 1987 годом. Вспомнив, как я изводила себя, подумала, что ревность — это своего рода помешательство. Не увидеть, что конверты старые, что отправлены из Смоленска! Да ты же не столь глуп, чтобы держать дома компрометирующие документы.
