Катя Ткаченко - Любовь для начинающих пользователей
Во всяком случае, я помню, чем кормили вечерами на том шведском столе, за которым я пасся вместе с ними в тот единственный раз, когда они вывезли меня с собой.
Два года назад, на Кипре.
На том шведском столе было много–много салатов, я б сейчас всё отдал, чтобы слопать один из них. Хотя сойдёт и матушкин домашний салат из свежих помидоров, заправленный оливковым маслом и уксусом. А если туда добавить ещё зелени, сыра — такого солёного, по–моему, он называется брынзой, и маслин, получится тот салат, который нравится мне больше всего… Сгодился бы и простой салат, из одних помидоров, но даже помидоров мне сейчас не видать как своих ушей…
Стало смеркаться.
Папенька опять ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска, сочувственно глядя на меня.
Сказать бы ему: «Слушай, забери меня поскорее отсюда», — но я отлично знал, что никто меня не услышит.
Я сижу в яме, на яму наступает ночь.
И мне безумно хочется есть.
Если бы я сейчас пасся на шведском столе, то мог бы положить себе барбекю. Или тушёного мяса. Или рыбы. А пожалуй — и того, и другого, и третьего. Папенька как пить дать предпочёл сегодня барбекю, а вот матушка — рыбу.
Она всегда предпочитает рыбу и может съесть её много, но без гарнира.
А я бы взял и гарнир.
Хотя бы этот дурацкий картофель фри.
На самом деле картофель фри лучше всего есть в «Макдональдсе», из пакетика. Жуёшь гамбургер, закусываешь картофелем фри и запиваешь кока–колой. Или коктейлем. Молочным со вкусом клубники. У меня ещё осталась вода, я делаю глоток и начинаю соображать, как лучше выбраться из этой подлой ямы.
И не могу сообразить.
Она слишком глубокая, чтобы просто подпрыгнуть и ухватиться за края.
Это раз.
Почему–то кажется, что внизу она шире, а вверху — уже.
Это два.
И стенки у неё не каменные, а земляные, если б были каменные, можно было бы вылезти, цепляясь за выступы.
Но у ямы стенки земляные, и выступов нет.
Дырок, что ли, в этих стенках понаделать?
Чем–нибудь проковырять.
Для этой цели неплохо подошла бы палка, но палки у меня тоже нет.
Есть лишь бутылка с водой, да и то — почти пустая, воды меньше чем на треть.
Я смотрю на бутылку и вдруг начинаю выть.
Я голоден, я сижу в яме и вою, как какой–то полный, абсолютный придурок.
Идиот.
Папенька правильно сказал:
— Ты — идиот!
Идиот — это хуже, чем сумасшедший, с ума сходят или не сходят, а идиотами рождаются.
Видимо, я родился идиотом, раз вляпался в эту историю.
Какой чёрт погнал меня на гору?
До сих пор я считал, что погнала меня Симба.
Но Симба не чёрт, и вообще — черти: они существуют или нет?
Тот, кто загнал меня в эту яму, — он кто?
Заготовил бы он здесь хоть немного еды, я был бы счастлив.
Я принимаюсь ковырять стенку бутылкой.
Земля крошится, в ней намечается углубление.
Света пока достаточно, сумерки — это не ночь, ночь ещё не наступила.
Если я буду ковырять усердно, то до темноты успею наделать уйму дырок.
Но почва твёрдая, и дырка ковыряется медленно, очень медленно, темнеет намного быстрее.
Выдержит ли бутылка такую нагрузку — не знаю, пластиковая бутылка для земляных работ не приспособлена.
И потом — с каждой минутой мне всё сильнее хочется есть.
Даже не минутой — секундой.
Домашних котлет бы, плевать на шведский стол.
Пусть папенька с матушкой бродят вокруг него, а мне хватит двух домашних котлет…
Точнее — трёх…
Если я прямо сейчас не кину чего–нибудь в рот, мне кранты!
Я умру в этой яме от голода, мне не наковырять нужного количества дырок!
И я окончательно сойду с ума.
Примусь обгрызать мясо с ладони и выть, выть, выть, а потом испущу дух!
А когда меня найдут, я буду лежать на дне ямы, стиснув зубами собственную кисть!
От этой картины мне становится жутко, и я лихорадочно размышляю, что бы пожевать.
Например, корешки?
Корешки имеются, они видны в той единственной выемке, которую я проковырял.
Я пытаюсь оторвать корешок, наконец мне это удаётся.
Он весь в земле, я счищаю её пальцами и сую корешок в рот.
Он не просто невкусный, он — никакой, да вдобавок и не разжёвывается.
И вообще — меня начинает тошнить!
Я выплёвываю корешок и прополаскиваю рот водой.
Одним глотком воды, интересно, сколько их осталось в бутылке?
Я завинчиваю пробку и соображаю, чем ещё поживиться, кроме корешков.
Конечно, здесь водятся черви, но червями я питаться не буду!
Лучше сойти с ума от голода, лучше сглодать не одну собственную руку, а обе!
Я оглядываюсь на папеньку, но он уже испарился.
Матушка испарилась тоже, они предательски бросили меня в этой яме.
Похоже, им не хочется смотреть, как погибает их сын, им намного приятнее бродить у моря в своей дурацкой Турции!
Если бы они туда не поехали, я не был бы сослан к Симбе и не потащился бы на гору.
И не упал бы в яму.
И не сидел бы сейчас на дне, думая о том, что мне съесть.
Каким подножным кормом подкрепить свои силы.
Корешки не подошли, черви отпадают.
Что остаётся?
Сумерки всё чернее, они вот–вот сменятся темнотой.
В темноте мне ничего не найти.
Даже червей…
Что можно использовать в пищу, сидя в яме, кроме червей?
Личинок?
Жуков?
Жуки…
Жуки мне нравятся больше, в Таиланде, например, все едят жуков.
Мы с папенькой смотрели про это фильм по телевизору.
В Таиланде существуют даже жучиные макдональдсы, жареных жуков насыпают в пакеты, как картошку фри. И местные их едят.
И не морщатся!
Я тоскливо заглядываю в уже еле различимую выемку и вдруг замечаю, что по её краю кто–то ползёт.
Может, мне мерещится, а может, нет, и кто–то ползёт на самом деле.
Не очень большой, но и не маленький.
Как бы мне его половчее оприходовать?
Одного жука явно будет мало, впрочем, сумею ли я съесть хотя бы одного?
И вообще — как их едят?
Жук ползёт по краешку ямки, сейчас скроется.
И больше мне его не увидеть.
Никогда.
Я хватаю его и чувствую, как он скребётся в моей ладони.
Можно выпить воду и засунуть его в бутылку, но вода — это всё, чем я располагаю.
У меня нет даже спичечного коробка.
Свободной рукой я шарю по карманам и нахожу лишь носовой платок.
Жука можно посадить и в него, завязать крепко–накрепко, чтобы не выбрался.
Но одной рукой мне с этим не управиться!
Сумерки почти перешли в ночь, а я надыбал лишь одного жука и выкопал только одну дырку.
С минуты на минуту станет совсем темно.
Я подношу руку с жуком ко рту и вдруг совершенно непроизвольно сжимаю его зубами так, чтобы не повредить хитиновый панцирь.
Я просто держу его в зубах, он сучит ножками, и моим губам щекотно.
Идиот на дне ямы с напуганным жуком во рту.
Я быстро–быстро складываю из платка мешочек и выплёвываю туда жука.
А потом опять полощу рот.
От жука на языке горьковатый привкус — интересно, как я его буду есть?
Я бережно держу в левой руке платок с шевелящимся жуком, а правой исследую выемку.
И нахожу ещё одного жука!
А потом, чуть повыше, на стенке ямы, — третьего!
Пока я засовываю третьего в платок, второй убегает, хотя, может, и первый — в любом случае, кому–то из них повезло.
Ни фига не видно, луны нет, лишь высокие холодные точки звёзд.
Они где–то далеко–далеко, мне хочется свернуться клубочком, лечь на дно ямы и заплакать.
От собственной беспомощности и оттого, что я круглый идиот.
Жуки шевелятся в платке, и я думаю, как с ними поступить.
Съесть живыми или…
Тайцы в фильме жарили жуков на противне.
У меня нет противня, нет и спичек.
Только два живых жука в носовом платке.
И розовый Симбин рюкзачок.
Я кладу платок на землю и наступаю на него ногой, чтобы жуки не выбрались.
А потом лезу в рюкзачок.
Там пусто — бутерброды давно съедены, а бутылка с остатками воды покоится на дне ямы.
Впрочем, рюкзачок снабжён кармашком, таким маленьким, что вряд ли в нём уместилось бы что–либо существенное.
Я расстёгиваю кармашек, засовываю туда два пальца и нащупываю какой–то продолговатый предмет.
Ощупываю и понимаю, что это зажигалка.
Не знаю, откуда она взялась, — Симба не курит.
Хотя если она не курит сейчас, это не значит, что она вообще никогда не курила, а по большому–то счёту мне пофиг!
Я достаю зажигалку и чиркаю колесиком.
Появляется язычок пламени — зажигалка работает!
Мне хочется закричать «Вау!», но кто–то вдруг гулко ухает там, наверху, неподалёку от моей долбаной норы.
По спине пробегают мурашки.
Я отгоняю их, как надоедливых мух, поднимаю с земли платок и осторожно вынимаю одного жука, пытаясь действовать быстро, чтобы второй не убежал.
